«СИОНИДЫ»

Иегуда Галеви

* * *

Как славен был Вавилон, и властен был Фараон,

Но что была сила их пред тайною сил твоих?

Здесь Бог помазал царей, и Он избирал князей,

Пророков и пастырей, духовных светил твоих.

Столетья быстры, как день, и царства уходят в тень,

Лишь сила твоя — вовек, и вечны венцы твои.

Дух Божий в Сионе жив, и счастливы те мужи,

Кому возвратит Господь дворы и дворцы твои.

Блаженны, кто с верой ждет, что утро твое придет,

Разгонят ночную тьму златые лучи твои,

И полные сладости, несущие радости,

Забьют вечно юные, живые ключи твои!

Перевод А.Газова-Гинзберга

СЕРДЦЕ МОЕ НА ВОСТОКЕ

Иегуда Галеви

Я на Западе крайнем живу, — а сердце мое

на Востоке.

Тут мне лучшие явства горьки — там святой моей

веры истоки.

Как исполню здесь, в чуждом краю, все заветы,

обеты, зароки?

Я у мавров в плену, а Сион — его гнет Эдома

жестокий!

Я всю роскошь Испании брошу, если жребий

желанный, высокий

Мои очи сподобит узреть прах священных руин

на Востоке!

Перевод Л.Пеньковского

СВИТОК О ПЛАМЕНИ

X. Н. Бялик

I

Всю ночь оно пылало, воздымая

ввысь над горою храма языки

огня. С высот опаленного неба

брызгали звезды ливнем искрометным

на земь. Или Господь Свой трон небесный

и Свой венец вдребезги раздробил?

Обрывки красных туч, перегруженных

кровью с огнем, скиталися в просторах

ночи, неся по далеким горам

скорбную весть о гневе Бога мщений

и о Его ярости возглашая

скалам пустынь. Не Свою ли порфиру

разодрал Господь, и по ветрам

клочья развеял!

И великий ужас

был на дальних горах, и дрожь объяла

хмурые скалы пустынь: Бог отмщений

Превечный, Бог отмщений воссиял!

И вот Он, Бог отмщений, в дивной славе

Своей, покойный, грозный, восседит

на пылающем троне, в сердце моря

пламени, облачен в пурпур огня,

и угли раскаленные — подножье

стопам Его. Кругом в безумной скачке,

в бешеной пляске вьются языки.

Над головой Его шипит пожар

и со свистом засасывает, жадный,

пространства мира. Спокоен и грозен

сидит Он, мышцы Его скрещены,

и от взоров очей ширится пламя,

и выше воздымаются костры

от мания ресницы.

Пойте Богу

песнь пламени, о буйный хоровод

огневого радения!

II

Когда

засверкала заря на горных высях

и по долинам лег белесый пар,

тогда смирилося море пыланий,

и земля поглотила языки

от обожженной Божией святыни

на горе храма.

И ангелы свиты,

согласно чину священного хора,

собрались на заутреннюю песнь

и распахнули окна небосвода

и показали головы наружу

над горой храма: отперты ли входы

святыни, и клубится ли над нею

дым курений?

И видят:Цавоот,

Ветхий деньми, над грудами развалин

восседающий в сумерках зари,

в черный дым облачен, и прах и пепел

Его подножье. Голова поникла

на скрещенные мышцы, и над нею

скорбь нависла горою. Молчалив

и угрюм, озирает Он обломки

разгрома; гнев и ужас всех веков

и миров омрачил Его ресницы,

и во взоре великое застыло

безмолвие.

Гора еще дымится.

Кучи пепла и тлеющей золы,

дымные головни, скирды багровых

углей, нагроможденные, сверкают

словно россыпи камней самоцветных

в молчании зари.

Но Ариэль,

Огненный Лев, издревле возлежавший

днем и ночью на жертвеннике Бога, —

Ариэля не стало. Только прядь

его гривы, последняя сиротка,

мерцает, и дрожит, и умирает

на обгорелых обломках, в молчаньи

зари.

И поняли ангелы свиты,

что сделал им Господь. И содрогнулись,

и с ними все предутренние звезды

затрепетали; и ангелы лица

окутали крылами, чтоб не видеть

скорби Господней.

И гимны заре

сменилися безмолвной песнью горя,

беззвучно-внятной жалобой. И молча

отвернулись и плакали они,

каждый ангел один с своей душою,

и весь мир с ними плакал в тишине.

И некий вздох, беззвучный, но глубокий,

со дна земли поднялся и разнесся

и разбился в безмолвии рыданья.

То разбилось, разбилось сердце мира,

и невмочь стало Господу крепиться,

и очнулся Господь, и львиным ревом

возревел, и всплеснул руками в боли —

и поднялась Шехина с пепелища,

и сокрылась в загадочности Тайн...

III

А над горою храма, в вышине,

стыдливая, печальная, блистала

Серна Зари, с лазурного шатра

озирая развалины, и тихо

ресницы, серебристые ресницы

трепетали.

И юный ангел Божий,

светлокрылый, с печальными глазами,

обитавший в лучах Серны Зари

на страже Затаенных Слез-жемчужин

в чаше Безмолвной Скорби, — увидал

ту прядь огня из гривы Ариэля,

что мерцала, дрожала, умирала

средь обожженных каменных обломков на горе Храма.

И дрогнуло сердце

ангела, жалостно и больно стало

его душе, да и не умрет последний

уголек Божества, — и на земле

не останется пламени святого,

и дивный светоч Божьего народа

И Божиего дома догорит

навсегда.

И понесся, покидая

Серну Зари, с кадильницей в руке,

и опустился на горе развалин,

и приступил трепетно к алтарю,

и выгреб из святого пепелища

Божье пламя; и крылья распростер,

и умчался. Одна только слезинка,

зашипев, утонула в жгучем пепле, —

и то была единственная капля,

что пролил ангел дотоле из чаши

Безмолвной Скорби, — слеза умиленья

и отрады о чуде, о спасенном

уцелевшем Огне.

И ангел несся

меж легких тучек, и пламя святыни

в его деснице. Тесно, тесно к сердцу

прижимал он добычу и устами

ее касался. Радостно мигала

ему Серна Зари, и сердце билось

родником утешенья и надежды.

И унес он ее на голый остров,

и опустил на клык крутой скалы;

и поднял к небу печальные очи,

и шепнули уста беззвучно:

— Боже

милосердный, спасающий, вели,

да не угаснет последнее пламя

Твое вовеки!

И призрел на душу

светлокрылого ангела Господь,

и дал пламени жизнь; и поручил

его Серне Зари, и повелел:

— Бодрствуй, о дочь моя, над этой искрой,

да не погаснет, ибо как зеница

ока тебе она; стой и блюди,

что с нею будет.

И стала в лазури

Серна Зари над Божьим огоньком,

и с любовью безмолвной и далекой

и стыдливою негою мигала

ему с высот, и встречала поутру

сияющим приветом, и тянулась

к нему лучом утешенья и ласки.

А юный ангел с грустными глазами

отлетел и вернулся вновь на место

свое, на стражу Затаенных Слез

в чаше Безмолвной Скорби; только глубже

и печальней глаза его, чем были,

и на устах и на сердце ожоги,

которым не зажить; ибо коснулся

до сердца и до уст огонь святыни,

и нет им исцеленья.

IV

В это время

захватил покоритель и увез

на кораблях в далекий плен по двести

от юношей и девушек Сиона.

Чистые дети чистых матерей,

молодые газели с гор Иуды, —

еще росами юности их кудри

окроплены, и блеск небес Сиона

в очах. Отец их — Олень Израиль,

и мать — вольная Серна Галилеи.

И мало то казалося врагу,

что поругал и осквернил навеки

свежую песнь их жизни; но задумал

истомить их тоской, и долгой смертью

от голода и жажды. Обнажил

и высадил на тот пустынный остров —

юношей здесь, на одном берегу,

девушек там, на берегу противном,

и покинул.

И думал нечестивый:

«Разрозню их — и муку их удвою.

Да блуждают на острове пустынном,

братья сестрам чужие, и не встретят

и не увидят вовеки друг друга,

и высохнет душа, завянет сердце

и свет очей потухнет. И когда

лишь один шаг останется меж ними

и протянутся руки их навстречу

рукам, — то вдруг исказятся их лица

и подкосятся колени, и рухнут,

и умрут смертью судорог и муки

на железной земле, под медным небом,

без утехи и радости».

Три дня

по острову пустынному блуждали

юноши без питания и воды,

без слов и стона. Вонжены их очи

в жаркий песок, и голова поникла

под раскаленным солнцем. Острия

пылающих утесов осыпают их

стрелами огня, и скорпионы

в расселинах, колючие, смеются

их тяжкой скорби.

И вещий мед закатных чар...

И Заводь тихая, во сне

Свою загадку пела мне

На том же языке живом...

И в непробудный водоем

Глядел я подолгу, — и вот,

Передо мной — не заводь вод,

А глаз лазоревый... Открыт,

Он в небо небом недр глядит,

Не изреченных полон дум,

Как леса непробудный шум...

Перевод В. Жаботинского

РАЗОРЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА ТИТОМ

Д.Г.Байрон

С холма, где путники прощаются с Сионом,

Я видел край родной в его последний час:

Пылал он, отданный свирепым легионам,

И зарево его охватывало нас.

И я искал наш Храм, искал свой бедный дом,

Но видел лишь огня клокочущее море...

Я на руки свои в отчаянье немом,

Взглянул: они в цепях, — и мщенья нет! О, горе!

Ах! С этого холма, бывало, я глядел

На город в этот час: уж мрак над ним клубился,

И только Храм еще в лучах зари горел,

И розовый туман на высях гор светился.

И вот я там же был и в тот последний час;

Но не манил меня заката блеск пурпурный.

Я ждал, чтоб Господь во гневе ополчась

Ударил молнией и вихрь послал свой бурный...

Но нет... в твой Храм святой, где Ты, Господь, царил,

Не сядут, не войдут языческие боги!

Твой зримый Храм упал, но в сердце сохранил

Навеки твой народ, Господь, Тебе чертоги!

Перевел А.Майков

О, ПЛАЧЬТЕ

О, плачьте о тех, что у рек Вавилонских рыдали,

Чей Храм опустел, чья отчизна — лишь греза в печали;

О, плачьте о том, что Иудова арфа разбилась,

В обители Бога безбожных орда поселилась!

Где ноги, покрытые кровью, Израиль омоет?

Когда его снова сионская песнь успокоит?

Когда его сердце, изнывшее в казни и муках,

Опять возликует при этих божественных звуках?

О, племя скитальцев, народ с удрученной душою!

Когда ты уйдешь из позорной неволи к покою?

У горлиц есть гнезда, лисицу нора приютила,

У всех есть отчизна, тебе же приют лишь могила...

Перевел Д.Михайловский

СКОРБЬ И ПОСТ У ЕВРЕЕВ

Проф. Давид Флюссер

Известно, что наши мудрецы были против бытующего преувеличения в выражении скорби, отличавшейся некоторой театральностью еще в средние века. Они считали, что нельзя не выражать печали, но и чересчур печалиться не следует. Душа сплетена из радости и печали. Наши мудрецы определяли выполнение законов о скорби. Они подходили к этой идее закона с большой педантичностью. Почему? Скорбь — естественное как будто явление. Она натуральна. А взрывы человеческих чувств стали объектом религиозного чуда. Нет ли в этом подходе отсутствия чувствительности? Нет, как раз наоборот! Пост и скорбь стали умеренными, стали выражением религиозности еврейства. Тот, кто имеет опыт в постах и скорби по указанию Торы, поймет, что в этих законах заложена глубокая мудрость. Человек, соблюдающий эти законы, с одной стороны, дает выход своим чувствам, а с другой стороны, его чувства будто организованны, собранны и не являются бессознательным инстинктом, не являются только внешним явлением.

Постящийся и скорбящий человек уменьшает немного свою боль и все его чувства обращены к небесам. Какое величие в благословении о справедливом суде [которое произносят в па мять умершего близкого человека]! В этих словах есть и выход, и потрясение, и признание Высшего Господства в самую для человека тяжелую минуту. Это благословение будто открывает произносящему его новый путь к жизни без легкомыслия, открывает то, что составляет, может быть, глубочайшую тайну бытия.

Мы говорим здесь о посте и скорби, основа которых заложена в отклонении на пороге магически-чувственного подхода и в обращении к Всевышнему и к лучшим, возвышенным сторонам своего существа. Но иудаизм не исчерпывает содержание поста только этим. У нас пост связан с раскаянием, а раскаяние — одна из главных ценностей иудаизма.

Пост, если можно так сказать, является вспомогательным психологическим средством раскаяния. Евреи верят, что если народ вернется к Всевышнему, он будет достоин милосердия и всепрощения. Но плата за благое дело — само дело. Выходит, что пост является как бы простым средством очищения человека от греха. Пост отделяет человека от обыденности, будничности, от грубой материальной стороны жизни и обращает его, если пост сопровождается истинно сильными чувствами, к Все вышнему. Кто удостоился поститься сосредоточенно, особенно в Йом-Кипур, тот заново родится. Пост помогает творить нового человека, отрешившегося от суеты, заслоняющей вечное, непроходящее, человека духовного здоровья, духовной чисто ты, готового к постоянному совершенствованию, к преодолению и изменению инстинктов.

В решающие для народа часы, евреи очищались раскаянием и постом. Поэтому так часто постились в эпоху Второго Храма, когда у нас возродилась нация, полная желания жить в любви и преданности ко Всевышнему.

Сегодня пост — одно из богатств нации, жизненную важность которого явно недооценивают не только светские, но и религиозные круги. Сегодня любят торжества, знамена, народные собрания, выборы, чтение газет, массовые зрелища и тому подобное, и, не чувствуя, что все это не имеет значения само по себе, видят в этом цель своей жизни. Нельзя, конечно, в рамках нашей общественной жизни отрицать важность этих церемоний. Можно понять, что пост светскому человеку, если рассмотреть его приземленность соотносительно с высотой человеческого образа и призвания, кажется и с психологической стороны несуразицей, а в особенности, если он не испытал его. Поэтому желательно по высшему образу, который мы в себе несем и по призванию, чтобы мы приняли на себя учение наших предков во всей полноте его бремени. И тот факт, что сегодня это труднее, чем это было в прошлом, должно бы быть существенным признаком того, что необходимо возвращаться к Всевышнему через трудности и поститься со спокойным сердцем и с большой готовностью. О том, что ждет нас, если мы пойдем этим путем, известно из Торы, Пророков, Писания и слов наших мудрецов всех поколений.

ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗАПАДНОЙ СТЕНЫ

Ури Орен

Утро в среду 7-го июня 1967 года. Мы все время следим за ходом боя, пользуясь средствами связи. Все происходило поистине необыкновенным образом. Внезапно прорезался знакомый голос Моти Гура: «Всем командирам парашютистов. Мы поднимаемся в Старый Город, мы поднимаемся на Храмовую гору к Западной Стене. Еврейский народ уповает на нашу победу. Израиль ждет этого исторического часа. Поднимайтесь же и восторжествуйте!»

Каждый ощутил в душе благоговение и трепет. На этих словах командира бригады сосредоточился весь благоговейный трепет — освобождения Иерусалима. Внезапно весь чарующий смысл этих слов стал мне особенно ясен. Впервые после начала битвы я понял весь смысл той душевной силы, которая делает историю.

Самолеты продолжали атаковать позиции Легиона.

По улице на пути к Старому Городу пронеслись танки. Мы стояли, наблюдая как они проносятся с грохотом, подминая мягкий асфальт своими гусеницами.

Мы стали также двигаться, сначала медленно, а затем, набирая скорость, все быстрее. По шоссе проехали машины скорой помощи, пронзительно гудя, и мы поняли, что те, кто идут впереди, несут потери.

Мы достигли Львиных ворот. Они уже были пробиты. Моти Гура на командном бронетанке ворвался первым, за ним следовали другие командные машины, а за ними колонна бойцов. У Львиных ворот горели частные автомашины и автобус. Огонь слегка ожег наши щеки, но это уже не ощущалось в волнующем возбуждении, охватившем всех нас. Солнце стояло высоко. Храмовая гора стояла перед нами во всей ее необычности. Средства связи передали взволнованный голос Моти Гура. который выразил чувства, охватившие нас всех: «Храмовая гора в моих руках. Я повторяю — Храмовая гора в моих руках».

Бой еще не кончился. Легион напомнил о себе новой очередью снайперских снарядов и залпом. Но он уже не в состоянии был остановить раввина Горена и его людей, устремившихся к Западной Стене. Замуш, командир религиозной бригады, в руки которого женщина Иерусалима передала знамя, спешил водрузить его над Западной Стеной. Слышны были еще выстрелы, но солдаты вместе с раввином громко запели «Золотой Иерусалим», ставший как бы победным гимном. Раввин Горен, взволнованный до слез, крепко держал в руках свиток Торы. Он громко и протяжно протрубил в рог и звуки эти проникали в самое сердце.

Парашютисты, скрывая свое волнение при виде гибели товарищей, теперь уже не смогли удерживать слез. Склонившись над Стеной, они плакали.

Ваша оценка этой темы
1 2 3 4 5