Ханука: «Идеи и тайны»

_____________________________________
«Понятие «Свет» в философии хасидизма»
раввин Адин Штейнзальц >>
________________________________
Сказал Он свету из бездны: «Будь!»
Давид Палант >>
________________________________
«Свет и радость – даже во тьме!»
Шая Гиссер >>

Понятие «Свет» в философии хасидизма

Раввин Адин Штейнзальц

Восстание Макабим (Маккавеев) - первая война за веру в истории человечества. В память о происходивших тогда событиях нашими мудрецами был установлен на все поколения праздник Ханука, главная заповедь которого - зажигание Ханукии, восьмисвечника. Впоследствии в нашей истории было немало таких войн, но первая стала для всех архетипом: это была война во имя того, чтобы свет нашего Учения не погас. Его многократно и безуспешно пытались погасить, и Ханука - свидетельство того, что этот свет будет не только гореть вечно, но разгораться все ярче и ярче: одна свеча, две, три - и так далее...

Свет - первое, что человек воспринимает, приходя в этот мир. И как для младенца, так и для всего сотворенного мира - свет, начало начал. Даже тем, кто мало знаком с Торой, хорошо знакомы ее первые слова, текст о начале творения: «В начале сотворил Всевышний небо и землю». Парадоксальным образом, тем, кто поглубже знаком и с оригиналом, и с правилами еврейской грамматики, значение этой фразы куда менее очевидно. Поскольку первое слово (бе-решит) стоит в сопряженной форме, точный перевод должен выглядеть так: «В начале сотворения Всевышним неба и земли... сказал Всевышний: "Да будет свет" - и появился свет». Казалось бы, одно и то же, но если в обычном переводе первыми сотворенными объектами представляются земля и небо, то в уточненном прежде всего был сотворен свет.

Согласно представлениям современной физической науки, в свете теории относительности, свет как явление и скорость света как важнейшая константа являются важнейшими элементами общей картины мира. Одной из фундаментальных идей, все еще не вполне постижимых для человека, остается двойственная (квантовая и волновая) природа света.

Но, пожалуй, самым примечательным феноменом в восприятии нами света является другая двойственность: свет как одно из исходных, важнейших духовных понятий - с одной стороны, и физическое явление, хорошо изученное и всецело принадлежащее миру материальному, - с другой. Именно поэтому свет - естественный символ связи между физическим и духовным мирами.

Говорят, что лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать. Для нас свет является единственным источником визуальной информации о мире; наше отношение к нему определяется и той ролью, которую он играет в нашем познании окружающего мира. Действительность, с точки зрения физики, по природе своей такова, что мы видим не сами вещи, а свет, отраженный от них.

Не удивительно, что понятие «свет» занимает столь важное место и в символике иудаизма. Начнем с того, что Б-жественная эманация, творящая миры, называется в терминологии кабалы Ор Эйн Соф («Бесконечный свет [Всевышнего]»). Нам не дано установить непосредственную связь с Творцом, но можно это сделать опосредованно, благодаря Его свету, который является, с одной стороны, созидающей эманацией, а с другой - проводником, через который осуществляется связь с сотворенными сущностями.

Свет также символизирует Тору и заповеди, как сказано: «Ибо заповедь - светильник и Тора - свет» («Мишлей», 6:23). Но какова разница между светильником и светом и каково их взаимодействие? Светильник можно погасить. Заповедь, уподобленная ему, конкретна, непосредственно связана с исполняющим ее человеком, находящимся в определенном месте, в определенных жизненных обстоятельствах. Исполнение заповеди строго регламентировано, имеет начало и завершение.

Тора же, уподобленная свету, понимается как основа бытия, всеобщая и не имеющая границ. Мидраш, приведенный в Талмуде («Хагига», 12а) рассказывает: когда был сотворен мир, изначальный свет был таков, что озарял мир от одного края до другого. Увидел Всевышний, благословен Он, что свет слишком ярок для творений, и скрыл его. Таким образом то, что мы видим ныне, - свет солнца, луны, звезд - не тот изначальный свет, о сотворении которого в первый день рассказывает Тора. Тот свет, говорит мидраш, спрятан, уготован для праведников. Основатель хасидизма раби Исраэль Бааль-Шем-Тов однажды спросил: где сокрыт этот свет? И сам же ответил: в Торе, и для умеющего видеть он и сейчас озаряет мир от края и до края.

Все сказаное о великом изначальном свете, имеет непосредственное отношение и к локальному свету, к малым огням, к свечам Хануки. Свет Торы прекрасен, но его надо раскрыть, разглядеть, а это требует великих усилий. А вот огонек светильника близок, заметен, его можно переместить, осветить с его помощью не только темные углы дома, но и глубины собственной души, как сказано: «Душа человека - светильник Г-спода, исследующий все тайники сердца» («Мишлей», 20:27).

Огонь и свет светильника связаны, но не тождественны. Свет теплый и живой, несет только пользу, но огонь, его источник, порой страшен и разрушителен. Достаточно вспомнить слова Торы «...Б-г, Всесильный твой... - огонь пожирающий...» («Дварим», 9:3) или огонь, пылавший на жертвеннике.

Суть метафоры «светильник - заповедь» в том, что в процессе своего «горения» заповедь не только освещает, но и трансформирует действительность, «зажигает» ее.

Ханукальный светильник состоит из четырех элементов: сосуда, масла или воска, фитиля, и, наконец, огня. Ради огня, дающего свет, соединены все эти компоненты воедино.

Наши мудрецы уподобляют человеческое тело светильнику: оно - наполненный маслом сосуд, душа же - это горящий фитиль, пламя которого служит постоянным связующим звеном между высшими и нижним мирами.

Так же, как фитиль объединяет все элементы светильника, делая его функциональным, так и душа превращает человека-свечу из совокупности различных элементов в значимое единство, увенчанное огнем и светом.

В соответствии с традиционной еврейской анатомической классификацией, наше тело состоит из 248 органов и 365 жил; в кабалистической книге «Сефер харедим» («Книга богобоязненных») заповеди Торы сопоставлены с его частями: каждой из них соответствует тот или иной орган, - ее 613 заповедей включают в себя 248 предписаний и 365 запретов. Предполагается, что каждая заповедь соотносится со вполне определенным аспектом функционирования организма.

Таким образом, еврея можно рассматривать как пылающий факел - совокупность 613 свитых воедино свечей, каждая из которых, в идеале, должна гореть. Исполнение каждой заповеди создает пламя, освещающее и освящающее определенный аспект в человеке, и из всего множества свечей формируется неповторимая личность.

Наше материальное существование, увы, не всегда соответствует духовному идеалу. Действительно, что такое человек? С одной стороны, следуя этимологии ивритского слова адам, - это существо, созданное из праха земного (земля на иврите - адама), что характеризует физический аспект его бытия. С другой стороны, адам этимологически восходит и к слову эдме в выражении эдме ле-Эльйон.

Это уподобление можно понять так: каждый из нас является потенциальным источником духовного света в материальном мире, для которого характерен цимцум ѓа-Ор - свертывание, сокращение света, - и задача людей состоит в том, чтобы стать каналами, по которым свет изливается в мир. Реализуя поставленную перед ним задачу, мы становимся источниками отраженного Света Всевышнего.

Итак, «душа человека - светильник Г-спода». И не случайно мы провели аналогию между заповедью, воспламеняющей душу, и маслом, источником горения в светильнике. В иудаизме принята такая символика: вода - источник существования, вино - источник радости, масло - источник огня, который как бы изначально «спрятан» в этом горючем материале. В духовном плане заповеди поддерживают наше существование, как масло в роли продукта питания - в плане физическом, но в то же время есть у них и другое значение: придание нашей жизни смысла. Человек - сосуд, а сосуд выполняет свою функцию только тогда, когда он наполнен.

Заповедь можно рассматривать как дар Творца человеку: посредством ее Он раскрывает Свое желание и в каком-то смысле даже вручает Себя людям. В сборнике «Мидраш раба» сказано, что заповеди являются «посланниками Г-спода», а при исполнении своей миссии посланник подобен пославшему его. Заповедь - это как бы материализованное раскрытие Всевышнего в физическом мире. Он не проявляется в этом мире открыто, лишь опосредованно - в Своих деяниях: многообразии форм в мироздании, целесообразности и гармонии всего сотворенного, - что и убеждает нас в Его существовании. Роль человека сводится к тому, чтобы раскрыть в этих реалиях их первоначальный замысел, истинную природу, используя при этом свою уникальность среди прочих творений: сочетание души и тела. Тело дает нам возможность исполнять заповеди в физическом мире, а благодаря наличию души мы в состоянии одухотворить наши деяния и придать им смысл.

В то время как оба аспекта, образующих нашу личность, - материальный и духовный, - взаимодействуют более или менее гармонично, каждый из нас может стать постоянным, а не одноразового действия, инструментом для раскрытия сущности явлений. Наделенный свободой выбора, мы по природе своей находимся в возвратно-поступательном движении между духовной и физической составляющими бытия, одновременно пребывая в обеих и манипулируя ими. Человек - единственное создание во вселенной, способное изменять ее саму; статус всех ее элементов и их состояние неизменны до тех пор, пока он не использует их к добру или ко злу.

В книге «Шмот» (27:20) есть слова леѓаалот нер - буквально «вознести свечу», «вознести огонь» - это принятая в иврите идиома, в которой отражена сама природа огня. Если свет, исходящий от него, распространяется во все стороны, то пламя само по себе постоянно стремится ввысь. С одной стороны, в природе огня потенция к уничтожению, с другой - он может облагораживать и поднимать на более высокий уровень.

Человек создан для исполнения заповедей, а они созданы для него. Что же здесь первично и что вторично? Человек ли является инструментом по отношению к святости или наоборот? Верно и то, и другое. Человек служит инструментом для преобразования реалий нашего мира, для наиболее полного выявления изначально заложенной в них потенции - в чем, собственно, и состоит смысл их создания.

Исполнение большинства заповедей предполагает использование тех или иных предметов: цицит, тфилин, мезуз - все они являются продуктами труда и вполне осязаемы. Свет, возникший в результате их применения, отнюдь не некое абстрактное понятие: берется конкретная вещь, сделанная из какого-либо материала, и за счет усилий человека трансформируется в реальность иной природы - освящается. Исполнение заповеди - не формальный акт, ее предназначение - поднять объект физического мира на принципиально иной, духовный уровень. Задача человека в его отношениях с материальным миром подобна задаче психиатра при лечении пациента, страдающего амнезией: заставить его вспомнить, кем на самом деле он является, вернуть его к жизни. Мы освобождаем этот мир от его комплексов, говоря ему: ты не бессмыслен и не бесцелен. Ты для чего-то нужен.

В мир, статичный по своей сути, реалии которого определяются системой неизменных законов, мы, люди, привносим элемент свободы и динамичности - и тем самым раскрепощаем его. Это наш долг и привилегия, только у нас есть возможность противостоять детерминизму реальности, предотвратить распад - возрастание энтропии в мироздании. Мы, люди, способны разжигать огонь - леѓаалот нер - ломать природные закономерности и поднимать сотворенное к его источнику.

Все это составляет часть определения человека как инструмента, средства для исполнения заповедей, для изменения мира. Но, как мы уже сказали, возможен иной взгляд на место человека в рамках системы «человек - Б-г - заповедь». В кабалистической литературе принято называть души «детьми Всевышнего». Душа спускается в тело, а тело действует в мире, выполняя определенную миссию. Но это можно сформулировать иначе: душа облекается в тело, чтобы поднять его на более высокий уровень действительности.

В своем посланничестве душа выполняет отнюдь не служебную функцию. Можно сказать, что она должна пройти через горнило этого мира, чтобы повзрослеть и окрепнуть. Исполнение заповедей и добрые дела - все это сопряжено с преодолением трудностей, являющимся непременным условием такого процесса. Что же, собственно говоря, должны сделать «дети Всевышнего»? Да всего лишь перекинуть мост через бездонную пропасть, отделяющую Творца от Его творений.

Как это сделать? Если воспользоваться образом, предложенным Самим Всевышним (см. «Брейшит», 28), для этого необходима лестница. По лестнице можно двигаться в двух направлениях: спускаться от высших миров к низшим - и восходить. Кому удается подняться по ней? Тому, кто ухватится за «руку», протянутую сверху Создателем, - за заповедь, бесконечное в конечном. И метафора «светильник Всевышнего - душа человеческая» приобретает следующий смысл: «светильник для Всевышнего» - иными словами, целью Творения является сам человек - огонь, зажженный Творцом. И для того, чтобы стать таковым, он нуждается в горючем материале - заповедях и в изучении святой Торы. Не следует думать, что рай для праведных - на небесах, он - другое выражение нашей реальности.

Сущность наших представлений о рае - наслаждение душ чувством близости к Всевышнему. Но для того, чтобы достичь этой близости, необходим некий трансформатор, нечто, что сделает возможной связь между человеком и Абсолютом. Этот «трансформатор» - заповеди, исполняемые человеком в течение всей его жизни. Их свет, накопленный за годы его земного существования, превращается в то, что на языке книги «Зоѓар» называется «одеянием мудрых», в котором каждая из заповедей - вплетенная в него нить. Человек должен вести себя так, чтобы предстать пред Всевышним прилично одетым, в платье без прорех. В этом - смысл сказанного в мидраше, что в раю одеяния душ - заповеди, а их пища - Тора. Отношения в тандеме «тело - душа» не статичны, и когда «заповедь - светильник и Тора - свет», то «светильник Всевышнего - душа человеческая».

То, что именно горящий светильник стал символом праздника Ханука, не случайно: он, как о том говорилось в начале, - память о первой в истории человечества войне за веру, ставшей архетипом для множества последующих; это была война за то, чтобы свет Торы не угас. Многие пытались разными путями добиться этого, и Ханука - свидетельство их поражения: вновь и вновь загорается один огонек, потом два, три - и так будет вечно.

Сказал Он свету из бездны: «Будь!»

Д. Палант

Еврейский подход к событиям прошлого можно назвать надисторическим. История раскрывается не через ключевые события в конкретном пространственно-временном контексте, а через сверхидеи, скрытые в событиях. В рамках этого подхода история представляется непрерывным театром вневременных, а потому вечно актуальных идей, тенденций, архетипов, в особенно яркой форме проявляющихся именно в тех исторических сюжетах, которые отмечены особым вниманием еврейской традиции как в ее законодательной (ѓалахической), так и в философской сферах. Эта мировоззренческая система не признает за случайностями и «естественным хаосом» права на существование, все в истории представляется детерминированным и полным тайных смыслов. Не удивительно, что традиционная еврейская историософия видит свою главную задачу в исследовании и раскрытии тех духовных реалий, которые скрываются за тонкой завесой событий, процессов, а в определенной степени и исторических личностей и даже материального антуража каждой эпохи.

Еврейская философская традиция, представленная в Мишне, Талмуде, древней экзегезе, трудах средневековых философов, кабалистов и учителей хасидизма, видит в исторической канве еврейских праздников не просто национальный исторический наратив, но актуальные на все времена и для всего мира идеи и архетипы. Это, разумеется, не противоречит облачению сложных абстрактных идей в пестрые фольклорные одеяния, сотканные из обрядов и обычаев, позволивших передавать из поколения в поколение и сохранить это духовное наследие на тысячелетия.

Еврейский календарь знает две серии праздников. Различие между ними проявляется в многочисленных нормативных и философских аспектах. Первая группа (Рош ѓа-шана, Йом-Кипур, Песах, Шавуот и Сукот) заповедана Торой, вторая установлена мудрецами в память об определенных исторических событиях. Праздник Ханука, которому посвящена эта статья, относится, вместе с Пуримом, ко второй группе.

Принято считать, что в силу своего позднего появления и иерархии авторитетов праздники, введенные мудрецами, имеют меньшее значение, нежели те, которые установлены Торой. Это мнение противоречит еврейским источникам, придающим, как ни странно, именно этим праздникам, древним, но относительно поздним, высокий статус: «Все праздники перестанут праздновать в будущем, кроме Хануки и Пурима» (цитируется по «Сефер ѓа-тода» , гл. 11).

Видимо, праздники, установленные Торой, отражают теоретические, априорные духовные реалии мира, а более поздние праздники, установленные в память об исторических событиях, раскрывают идеи и архетипы, связанные с динамикой развития мира из изначальных форм к его окончательному состоянию, к реализации цели Творения. Именно в этом слое идей находит свое место и роль человека, венца творения, как партнера Всевышнего в созидании и развитии всего сущего. С ходом истории творчество (в самом широком смысле этого слова) людей становится все более важным фактором, формируя и воплощая ценностный, духовный идеал, вокруг которого в будущем выкристаллизуется совершенный и, наконец, освобожденный мир.

Интересно проследить, как этот подход проявляется в истории установления праздника Ханука, приведенной в Талмуде (Талмуд, трактат «Шабат», 21б): «Год спустя [после освобождения и освящения Храма] установили в эти дни праздник и дни благодарения». Год - совсем небольшой срок, особенно в историческом масштабе, но это дистанцирование от события понадобилось, чтобы праздник, который мудрецы намеревались вписать в еврейский календарь, предстал в исторической перспективе. Только так можно отличить событие, пусть и важное, но лишь для своего времени и места, от того, которое достойно стать поводом для праздника в череде тех, что установлены на века.

Что же увидели мудрецы, которые ввели празднование Хануки, в событиях, происшедших в 140-165 г. до н. э. в Иерусалиме? Что отличает свершившееся тогда от длинной череды чудес и побед, упомянутых в Танахе и других древних еврейских источниках? Ответ на этот вопрос можно найти в, казалось бы, бесконечно далеком от событий Хануки тексте, во втором стихе Торы, повествующем о сотворении мира и в древних его толкованиях. «А земля была пустотой и хаосом, и тьма над бездной...»

«Брейшит раба» комментирует:

«Пустота - это изгнание под властью Вавилона,

хаос - это изгнание под властью Мидии,

тьма - это изгнание под властью Греции,

бездна - это изгнание под злодейской властью [Эдома]» (4:2).

Представление о «четырех империях» входит в круг фундаментальных идей еврейской философии со времен Танаха (книга Даниэля). Четыре империи - канва истории мира и еврейской истории. Специфическая для каждой из них негативная роль и борьба с ними проливает свет на особую историческую миссию народа Израиля и определяет концепцию воспитания его будущих поколений.

В рамках этой универсальной и всеобъемлющей исторической мистерии с каждой из этих империй связано одно из изгнаний Израиля. Изгнание народа - важная для исследования аномалия, разрыв историко-географической связи этноса с его землей, а также культурный и духовный излом.

«Изгнание под властью Греции» - третье из четырех; эти слова не вполне соответствуют определению «изгнание»: евреи в ту эпоху оставались на своей земле, хотя и под чужой властью. Это нетривиальное употребление термина «изгнание» основано именно на его духовном, а не географическом, понимании.

Еврейские мыслители древности воспринимали борьбу Израиля и Явана как вселенский поединок, а не как местную геополитическую коллизию. Яван как оппонент и гонитель иудаизма предстает в качестве не столько этноса, сколько элемента в системе космических сил, сложившейся в дни Творения. Он выступает в роли одного из основных персонажей великого сценария, сутью которого является, насколько это доступно нашему пониманию, противостояние исполняющих Б-жественную миссию и тех, кто отвергает ее. Из этой борьбы должны, в конечном итоге, раскрыться миру истинная Воля Всевышнего и Его свет. Эта развязка должна привести мир с приходом Машиаха к окончательному Избавлению и обратить его в царство Б-га. «И станет Г-сподь царем на всей земле, в день тот будет Г-сподь один, и Имя Его – одно» («Захарья», 14:9).

Каждая из четырех империй связана с определенным негативным образом. Яван, в соответствии с этой концепцией, ассоциируется с тьмой, о которой говорится во втором стихе Торы.

В контексте истории праздника Ханука эта связь Явана с тьмой приобретает глубоко символическое звучание. Ханука, другим названием которой является «Праздник огней», отмечается в честь события, напрямую связанного со светом: в поруганном Храме среди многочисленных сосудов с оскверненным маслом был найден лишь один маленький кувшинчик с чистым. Им и наполнили евреи-победители светильники храмового семисвечника. Таким образом, Израиль, вносящий свет в поруганный Храм, противостоит Явану, символ и суть которого - тьма.

Обычное выражение, которым описывают греческий гнет, звучит так: «Они пытались заставить нас забыть Твою Тору». Меры, которые Антиох применял против евреев, были направлены именно на это: предание Торы забвению. Было запрещено изучение Танаха, соблюдение его законов и заповедей, прежде всего - Субботы, обрезания и освящения месяца. Почему особое внимание греков привлекли именно эти три заповеди? Они символизируют особую связь между евреями и Всевышним. Суббота названа союзом (брит): «И будет соблюдать Израиль Субботу, чтобы сделать Субботу для всех их поколений знаком союза между Мной и сынами Израиля» («Шмот», 31:16). Обрезание так и называется: брит - союз. Сказано: «И сказал Всевышний Авраѓаму: а ты союз со Мной соблюдай, ты и потомство после тебя, на все поколения» («Брейшит», 17:19). Заповедь освящения месяца была первой заповедью, дарованной евреям, на ней основан еврейский календарь, отличающийся от календарей других народов тем, что в нем согласовывается отсчет дат по луне и по солнцу. «И Всевышний сказал Моше и Аѓарону в Египте: месяц этот будет вам главой всех месяцев, первым месяцем года.»

Связь между гонениями со стороны империи Яван и тьмой проявляется как в исторических событиях (попытка погасить свет Торы: «Свет – это Тора» - Талмуд, «Мегила», 16), так и в буквах святого языка. Тьма может быть определена только через отрицание: это отсутствие света. Если внимательно посмотреть на слова «предать Тору забвению», можно заметить, что перестановка букв превращает слово леѓашхикам «предать забвению» в леѓахшикам - «погрузить во тьму». Надо отметить, что речь не идет о простой игре слов: в иврите трехбуквенные корни, образованные перестановкой второй и третьей букв, относятся к одному словарному и смысловому гнезду.

Сказанное во многом проясняет суть конфликта между двумя культурами, внешне проявившегося в восстании и войне. За этими историческими событиями со всей очевидностью стоит противостояние добра и зла. Тем более неожиданным оказывается сказанное о Яване в основополагающей книге Кабалы - «Зоѓаре»:

«Нет среди империй ни одной, которая была бы ближе к пути веры, нежели Яван. Есть в ней аспект святости веры...» («Зоѓар хадаш», глава Итро).

«Тайная мудрость», еврейская мистика, парадоксальным образом обнажает за внешними проявлениями Явана скрытую близость к вере и святости. Это открытие находит неожиданное проявление не только в философской и мистической сферах, но и в религиозно-нормативной - ѓалахической.

«Книги непозволительно писать на ином [кроме иврита] языке, за исключением греческого» (Талмуд, трактат «Мегила», 8б).

Сказано это о священных свитках Торы, что крайне удивительно. По нормам Ѓалахи, священные свитки пишут на пергаменте особым каллиграфическим почерком, причем строго регламентирована как личность переписчика (его квалификация, моральный и религиозный уровень, теоретические и практические знания), так и абсолютная точность воспроизведения текста, вплоть до мельчайших деталей формы букв. Итак, если в еврейском тексте будут найдены отклонения от эталона (соприкасающиеся или видоизмененные, недостающие или лишние буквы), он потеряет сакральный статус. В то же время Талмуд неожиданно признает кашерность свитка, целиком написанного, в отличие от эталона, по-гречески. Даже если в предыдущей фразе вместо греческого был бы назван любой другой язык, это было бы странно; упоминание же греческого странно вдвойне: ведь это язык народа, поставившего своей целью предание Торы забвению!

Почему именно греческий язык оказывается в глазах мудрецов пригодным для передачи священного текста более, нежели любой другой? Почему Яван представляется автору книги «Зоѓар» склонным к святости и вере, если именно его правление, в отличие от правления трех других империй, нанесло евреям, главным образом, духовный ущерб?

Знакомство с Грецией и ее культурой в эпоху великого противостояния эллинизма и иудаизма дает ответ на эти вопросы. Наши мудрецы отличали физическое насилие, которое применяли по отношению к Израилю другие империи-гонители, от насилия духовного (хотя тоже опиравшегося на принуждение), которое совершала над ним Греция. Яван не был варварской страной, он подарил миру философию, богатую литературу, поэтику, эстетику. Пожалуй, два тысячелетия назад в мире можно было отметить только два народа, всерьез занятых духовным творчеством: евреев и греков. И пусть направления этого творчества и мировоззренческие основы каждой из двух культур диаметрально противоположны, ощущение сродства приводит к естественному присвоению греческой цивилизации особого духовного статуса, к высокой оценке ее в еврейских источниках. Специфические черты культуры Явана представляются нашим мудрецам столь важными, что за ними признается не просто высокий духовный статус, но и связь со сферой веры и святости. Корни этого подхода мы находим задолго до рассматриваемых событий, на заре человечества, в поколении Потопа:

«И родились у Ноаха (Ноя) три сына: Шем (Сим, прародитель семитов), Хам и Йефет (прародитель Явана) («Брейшит», 5:32).

Младшего своего сына, Йефета, Ноах благословляет так:

«Даст Всесильный простор Йефету, и пусть обитает он в шатрах Шема...» («Брейшит», 9:27).

В русском переводе невозможно передать всю глубину текста и связь его содержания с формой; скажем только, что слово йефт - «даст простор» - пишется в точности так же, как имя «Йефет». Таким образом, его имя отражает полученное им благословение.

Это благословение истолковано в Талмуде так:

«Красота Йефета будет пребывать в шатрах Шема» (Талмуд, трактат «Мегила», 9б).

И снова, чтобы понять, насколько этот комментарий естествен, следует обратиться не к переводу, а к оригиналу. Имя «Йефет», которое мы рассматривали в сравнении с его омонимом йефт, происходит от того же корня, что и слово «красота». В еврейском восприятии Йефету присущи, в первую очередь, красота и любовь к красоте. Впрочем, очевидно, для древних было ясно, что Ноах, благословляя младшего сына, не наделил его красотой, - ею Йефет обладал изначально. Благословение же состоит именно в том, чтобы красота эта нашла путь в шатры мудрости и учения нашего прародителя Шема. Это благословение дано Йефету, но адресовано и Шему, отцу отцов еврейского народа. Ноах видит в старшем сыне и преемнике некий недостаток, который призван исправить младший, Йефет. В этом талмудическом комментарии красота рассматривается как естественный мост между физическим и духовным. Эстетика не принадлежит всецело одной из этих областей, она выражает нечто фундаментальное в самой природе человека, душевной и духовной.

Это отражение и гармонии, царящей в физическом мире, и способности души распознавать ее. Из этого корня берут начало все те науки и искусства, которые принесла в мир Греция. Не случайно Тора, излагая родословные первых поколений человечества, перечисляет имена сынов Йефета:

«...Гомер, и Магог, и Мадай, и Яван, и Туваль, и Мешех, и Тирас» («Брейшит», 10:2).

Да, яблоко от яблони... Яван, отец греческой цивилизации, унаследовал эстетическое чувство, да и красоту, от отца, Йефета. А его потомки развили это наследие в целый спектр наук и искусств, что не помешало им вступить в ожесточенную борьбу с носителями иной духовности, потомками Шема.

Можно попытаться свести этот философский конфликт к следующему вопросу: отражают ли эстетические нормы некие объективные свойства реальности или являются лишь проявлением гармонии высших сфер в низшем мире, своего рода точку встречи горнего с дольним. Представляют ли они собой самостоятельные реалии материального мира или лишь одеяния и формы, в которых проявляется взаимодействие между самым низменным и самым возвышенным, двусторонняя связь между мирами?

Тора утверждает именно такую связь, более того - она вся пронизана идеей брита - «союза» - между высшим и низшим.

Здесь и коренится конфликт. Греки отрицают эту идею. Конфликт не симметричен: наши мудрецы не отрицают легитимность эстетики Явана как в мировоззренческом, так и в ѓалахическом аспектах, и видят в красоте важный аспект в служении человека Творцу:

«"Это Б-г мой - восславлю Его" ("Шмот", 15:2; корень слова "восславлю" может быть интерпретирован и как "украшусь") - украшусь перед Ним заповедями» (Талмуд, «Шабат», 133б).

Исключительный статус, отведенный в книге «Зоѓар» греческому языку, подтвержден и в комментарии Раши к Талмуду:

«Красота Йефета - это греческий язык» («Мегила», 9б).

В то же время иудаизм устанавливает четкую иерархию ценностей, различая мир высоких идей и их эстетическое внешнее проявление, имеющее лишь инструментальное значение. Греки не могут принять эту иерархию. Младший брат, Йефет, не хочет играть вторую роль в тени старшего, Шема.

И в идеологическом конфликте, и в его военном проявлении можно разглядеть борьбу за первенство, за первородство, за право формировать лик мира. Эта тема борьбы братьев весьма распространена в Торе: Каин и Ѓевель, Ицхак и Ишмаэль, Яаков и Эйсав, Йосеф и его братья.

«Недостает в искусстве Греции внимания к природе души. Влюбленность в тело, физическое здоровье и совершенство оставляет душу инфантильной, менее развитой...» (Вил Дюрант, «Жизнь Греции»).

Интересно, что эта интерпретация эллинистической культуры находит неожиданно яркое графическое подтверждение в словах святого языка: слово Яван (йод-вав-нун), прочитанное наоборот, превратится в ной (нун-вав-йод) - «красота».

Красота заключена в Яване, но чтобы обнаружить ее, надо посмотреть с иной стороны, изменить естественную точку зрения. Более того, сама форма букв крайне интересна:

(естественное направление чтения)

Буквы йод-вав-нун выстроены, словно в процессе роста вниз, от йод к нун. Первая - йод - символизирует в еврейской мистической традиции мудрость, духовность, встречу духовного с физическим. Эта буква пишется у верхней кромки строки и не достигает нижней. Буква же нун (третья, последняя) опускается настолько низко, что ее «ножка» спускается под строку, она ниже других букв, к ней относят сказанное в «Книге притчей Соломоновых»: «И ноги ее нисходят к смерти» (5:5). Это соответствует традиционному в еврейской мистике восприятию греческой культуры, низводящей дух в материальный мир до столь низкого уровня, что дух этот превращается в смерть, в трагедию.

Прочитав слово Яван наоборот - ной, - мы увидим иную картину:

(обратное направление чтения)

Слово «развивается» от нун к йод, от приземленной красоты опускающейся под строку буквы нун к возвышенной и даже оторванной от строки-«земли» букве йод. Это символизирует обогащение материальной реальности духом.

Чего же недостает в греческом подходе к миру? Духовной перспективы, перспективы праведности. Цадик - праведник - по-еврейски еще и название одной из букв алфавита. Если добавить ее к слову Яван, недостаток греческой культуры буде восполнен, а Яван превратится в Цион (Сион). Добавив к родовому имени Греции еврейское представление о праведности, мы получили одно из имен еврейского народа, название одной из его святынь.

Но это не просто одно из имен, а именно то, которым мы пользуемся, говоря о красоте Израиля, Иерусалима:

«Цион – совершенство красоты» («Теѓилим», 50б).

Не случайно решающая битва между Яваном и Израилем развернулась именно в Иерусалиме, вокруг горы Сион и Храма. Храм стоит в центре этой борьбы мировоззрений, ведь именно в нем воплощена еврейская идея связи, союза с Творцом, именно в нем горит Менора, символизирующая свет Торы.

Погасить Менору, осквернить масло, горящее в ней, - в чем, как не в этом, проявляется греческое отрицание духовного? Символы праздника Ханука, связывающие свет с чистотой, наиболее точно, на уровне чувств, отражают эту неприемлемую для греков идею. Материальная реалия, наиболее близкая к духовности, - свет. Не случайно душа человека сравнивается со свечой, а соперничество духовного и материального уподоблено борьбе света и мрака.

Борьба Израиля и Греции, Явана и Циона (Яван+цадик) описана в словах пророка:

«И подниму сынов твоих, Цион, на сынов твоих, Яван» (Зхарья, 9:13).

Маѓараль из Праги видит символическое выражение сути праздника Ханука и в числе его дней. У всего материального существуют шесть измерений (в привычных нам терминах - три измерения, каждое из которых имеет два направления). Центр координат, точка встречи осей, - седьмой компонент материального. Маѓараль видит в числах «шесть» и «семь» символы шести дней творения и Субботы – завершения и совершенства всего сотворенного. В этой стройной схеме нет места числу «восемь», оно словно не вмещается в материальный мир. И действительно, в мистической традиции это число символизирует чудо, прорыв за границы материального и даже духовного, за пределы реальности во всей ее сложности. Праздник Ханука длится восемь дней, показывая нам, что и за линией, ограничивающей для греков не только материальную, но и духовную реальность, скрыто нечто. Восемь дней праздника подчеркивают сверхъестественный характер победы евреев над греками.

Как мы уже видели, начало поединка между Грецией и Израилем - в днях, когда на земле не было еще ни этих народов, ни народов вообще, а человечество было маленькой семьей Ноаха, да и сам материальный мир был молод. Рождение мира и человечества изначально отмечено борьбой «семитизма» с «йефетизмом», иудаизма с эллинизмом. Братья борются за власть, за первенство.

«"И снова послал Ноах голубя..." (йона, те же буквы, что и в слове “Яван”, и еще одна буква - ѓэй) - в изгнании яванском погрузились во мглу лица их - "...и вот: ветвь оливы в клюве его" - если бы не внушил Всевышний мудрецам, чтобы зажгли оливковое масло в Меноре, сгинули бы последние иудеи среди народов» («Мидраш неэлам).

Итак, мудрецы относят начало борьбы цивилизаций еще к дням пребывания в ковчеге, которые можно уподобить дням беременности (новое человечество пребывало тогда в нем, как в чреве). Может быть, стоит сделать еще один шаг назад - в поиске корня вражды в самом Ноахе, отце Йефета и Шема.

Ноаху пришлось найти убежище в ковчеге, потому что он не сумел найти общий язык с окружавшим его миром. Этот мир был осужден на смерть, Ноаху предстояло начать историю человечества заново. Проблемой проблем для него был баланс между благотворным влиянием праведника на мир и неизбежным негативным влиянием мира на праведника, разумное равновесие между внутренним и внешним миром. Эта проблема не была решена и не осталась в глубокой допотопной древности, она сопровождает человечество до наших дней, являясь ключевым вопросом в существовании и развитии любого общества, любой культуры, в особенности, если она самобытна и богата. История Хануки явно связана с балансом экстро- и интровертности: появление эллинистов в еврейской среде, их превращение в заметную, если не доминантную группу в обществе, началось с проявлений открытости к чужой культуре, поначалу осторожной готовности познакомиться, позднее - неконтролируемой ассимиляции. Борьба и победа Хасмонеев были реакцией и оборотной стороной этой тенденции, возвратом к защищенной от влияний, закрытой модели общества. Отцом этой модели, несомненно, является Ноах.

«Как прекрасна ты, подруга моя, как прекрасна! Глаза твои [чисты], как у голубки» («Песнь песней», 1:15) – что это значит? Когда Ноах находился в ковчеге, принес ему голубь в клюве ветвь оливы (символ мира). Сказал Всевышний: «Голубь возвестил миру светлую новость, вы же будете приносить масло оливы и зажигать предо Мною свет» («Мидраш Танхума», гл. «Тецаве», 5).

Ноах проверяет, можно ли выйти из ковчега, сошли ли великие воды, обнажив сушу, можно ли вернуться в мир, стать его частью. Голубь предстает в этом сюжете символом желания, возможности и необходимости «вписаться» в мир с его нуждающимися в проверке идеалами и нормами. Голубь также – символ красоты, как можно видеть по «Песни песней»; голубю уподоблен Сион: «Город-голубь – Цион» (Цфанья, 3:1).

И снова все сказанное проявляется и в буквах святого языка: слово йона, как сказано выше, состоит из слова «Яван» (йод-вав-нун) и буквы ѓэй, символизирующей святость. Сплав эстетики Явана со святостью представляется крайне важным и становится возможным только тогда, когда ветвь оливы в клюве голубя возвещает мир, свет, Тору. Ноах понимает: связи между внешним и внутренним мирами могут быть плодотворными только в том случае, если приоритеты в этом процессе продиктованы верой и духовностью. Ковчег Ноаха, голубь с ветвью оливы, Сион, Иерусалим, Храм, масло, Менора - все это связано воедино нитью чуда.

«Конец всех чудес – Ханука» (Талмуд, «Йома», 29а).

Два вопроса: почему после ханукальных событий чудеса прекратились? И, еще: династия Хасмонеев-победителей продержалась относительно недолго и очень скоро отдалилась от еврейского идеала государственности - означает ли это, что Хасмонеи победили в битве и проиграли войну? Можно углубляться в эти вопросы и производные от них, но важнейший урок Хануки состоит именно в прекращении чудес, бывших до того органической частью еврейского мира.

Начинается новая эпоха, в которой больше нет места явным чудесам. Устоит ли иудаизм силой веры, сохранится ли без внешних «подпорок», без чудес?

Изгнание - истинное испытание на прочность, проверка верности избранного народа Б-жественной миссии, его способности извлечь свет из тьмы. Первая эпоха еврейской истории, завершившаяся с разрушением Второго Храма, была временем подготовки и учебы, предшествовавшим второй эпохе: великому испытанию Изгнанием, длящимся до наших дней.

Жизнеспособность веры и преемственность духа иудаизма из поколения в поколение зависят от способности извлечь уроки из прошлого. Храм, оставшийся, казалось бы, в прошлом, по сей день служит источником вечных ценностей. Храм разрушен, Менора похищена, свет погас. Погас ли? Нет больше храмовой службы, но мудрецы заменили ее молитвами. Нет больше великого Храма, но всякий дом молитвы и учения назван малым храмом. Храмовая Менора погасла, но в каждом еврейском доме вот уже тысячи лет горят миллионы свечей. Мы поняли свое прошлое, многому научились, не случайно имя праздника - Ханука - родственно слову хинух - «воспитание», «обучение». Ханука учит нас тому, как сохранить иудаизм в кромешной тьме. Более того, великий свет можно раскрыть именно во тьме, где он обретает силу; тьма Явана и иных противостоящих ему сил предстает лишь как средство, позволяющее свету достичь самых темных и далеких уголков мира.

В этом процессе идеалы и идеи, может быть, несколько редуцированы, но это лишь приближает их к душе еврея, к его пониманию и постижению. Молитва и свет не остаются для человека далекими абстрактными понятиями, мы находим в них близкий и не безразличный нам источник вдохновения и веры. Свет Торы превращается во множество огней, зажигаемых людьми. Эти огни никому не погасить, а потому «все праздники перестанут праздновать в будущем, кроме Хануки и Пурима». Огни, которые мы зажигаем, принесут Избавление.

«Свет и радость – даже во тьме!»

Ш. Гиссер

Все еврейские праздники заставляют вдуматься в события, приведшие к их появлению, как бы вновь пережить их. Это сопереживание, дающее каждый раз новые впечатления, находит свое выражение в повседневной жизни: в поведении, речи, да-же в мыслях. Впрочем, есть нечто общее в этих чувствах, при всем их многообразии, – все они приводят к размышлениям о неотступно сопровождающей еврейский народ опеке, Провидении Творца, проявляющейся в нашей изобилующей чудесами истории. «Вот, не дремлет и не спит Страж Израиля» («Теѓилим», 121:4). Еврейские праздники свидетельствуют об этом, хотя у каждого из них – свои акценты, характерные заповеди и обычаи.

Та заповедь, которая придает неповторимость Хануке – зажжение ханукальных светильников, – дает зримое выражение неистребимому и вполне обоснованному еврейскому оптимизму: даже если снаружи стужа и мрак, еврейский дом несет миру свет и тепло. Но для того, чтобы это стало возможным, огни веры и радости надо зажечь внутри, в семейном кругу.

Танцующие язычки пламени зримо свидетельствуют о торжестве могучих духом над сильными физически, малочисленных над многими. И это чудо воспроизводимо в каждом поколении, но лишь при условии самоотверженности и неразрывности связи с «Торой Твоей и законами, установленными волей Твоей» (Сидур, молитва Аль ѓанисим).

Так это было неизменно, и «в те дни», во времена наших предков, и в «эти дни», в наше непростое время: евреи были «малочисленнее всех народов» («Дварим», 7:7), их физическая сила не могла сравниться с мощью соседей; мы выжили благодаря преданности и стойкости в вере. Горящие во тьме ханукальные свечи были для нас путеводными огнями.

«Светильник – заповедь, а Тора – свет!» («Мишлей», 6:23). Они в силах разогнать подступивший к нашим домам мрак торжествующей бездуховности современного мира. У нас есть основания для тревоги, но есть и причины для радости: лекарство от нынешних бед мы получили задолго до их прихода. Мы в состоянии не только не впустить их в наши дома, но и осветить светом святости окружающий мир. Ханукальные свечи, горящие уже две тысячи лет, порукой этому. Темноты не существует – это всего лишь отсутствие света.

Ваша оценка этой темы
1 2 3 4 5