ПЕСАХ
Литературно-исторический сборник
под общей редакцией Моше Барселлы и Авраама Белова
Подготовлен издательством "Амана" - Институт публикаций по вопросам иудаизма для репатриантов.
Исход евреев из Египта - всемирно-историческое событие, издавна воодушевлявшее поэтов, писателей, художников, музыкантов всех стран и народов. В этом сборнике мы публикуем стихи 16 еврейских и русских поэтов и 7 еврейских прозаиков, перекликающиеся с темой Исхода.
Шауль (Саул) Черниховский (*21)
- "Откуда?"
- С Востока, где с гор Ханаана
Роса упадает в струи Иордана,
Сверкая, как слезы, как искры кристалла...
Я крикнул - ответили стоны шакала
Из леса, что говором вторил певучим
Когда-то Сиона призывам могучим.
- "А наши твердыни?"
- Руины и пыль на могиле народной,
Разрушенный памятник жизни свободной, -
В них тленье и скорбь вековая таится,
В них песня былого давно не гнездится,
И солнце, прорезавши сумрак глубокий,
Лишь сушит пролившейся крови потоки.
- "Могилы героев, в сражении павших?.."
- Спроси о них псов, их останки таскавших,
И ветер, их прах развевавший средь ночи,
И коршунов горных, клевавших им очи, -
Но лишь не народ, не вождей и ученых,
Понять не сумевших борцов вдохновленных,
Их подвиг презревших, застывших в веригах, -
Герои забыты в их сердце и книгах.
- "И что же осталось?.."
- Ущелья в горах для борцов нашей славы,
Поднявших вновь знамя борьбы величавой,
И много в долинах там почвы свободной
Для пахаря нового нивы народной; -
Он вновь ее потом насытит и кровью,
Свой край возрождая с горячей любовью...
Перевод Л.Яффе
Давид Шимеони (*23)
Всегда на Седер сонм гостей
Ко мне приходит издалека,
Из дальних мест и дней.
И разные годами и лицом,
Сияют все они единым светом.
Пришел малыш в зеленом облачении
Из камышей и зелени речной.
По царскому указу его швырнули в Нил.
Но в праздник Песах ожил он
И в мой убогий дом пришел, сияя.
Вот община детей и стариков.
Мужей и жен в чудесных одеяньях,
Сверкающих, горящих, как огонь,
Но с затхлым запахом подвала, -
Община целая марранов,
Тайком сошлась в подвале
На Седер праздничный, но их схватили
И ночью предали огню.
Теперь на Седере, сияя,
Сидят они со мною за столом.
Из острого и крепкого "марора",
И из вина, из четырех бокалов,
Из серого подобия раствора,
Из зелени "карпаса", из мацы,
Дрожащей, как пытаемое тело,
Из строк и междустрочий
Древней Гагады, наследия отцов,
Ко мне пришел весь этот сонм
Гостей желанных,
Послов времен и мест далеких.
Но в этот год, в пасхальный Седер,
После того, как собрались
Знакомые все гости,
Неведомо откуда устремился
Ко мне поток гостей,
Мне не знакомых, новых.
Идут, не озаренные сияньем древним,
А содрогаясь от предсмертных мук.
Колонны погребенных заживо
И толпы умерщвленных ядовитым газом,
И жертвы душегубок, крематориев.
А вот толпа несметная детей -
Им разбивали черепа, ломали кости...
Мой взор туманится, то страх слепит
меня...
А гости прибывают, прибывают
Потоком непрерывным, не знающим
границ.
И гости прежних лет, знакомцы старые,
Подобно мне, объяты трепетом.
Зеленое дитя из вод Йеора (*24) Нила,
Кирпично-красное дитя из стен дворцовых
В немом оцепенении глядят
На братьев новых,
На растерзанных младенцев.
Костров испанских жертвы
Не сводят глаз
С сожженных в крематориях.
И лишь старик, блистательный и гордый,
Рабби Акива (*25) в праздничном талите,
Уста свои открыл для песни:
"Благословен, обетование хранящий..."
Но плечи вдруг согнулись,
И пурпурный поток пылающий, горячий -
Не из одежд и не из тяжких ран -
Из глаз его на землю устремился,
Поток кровавых слез
Покрыл собой весь мир...
(Сокращенный перевод с иврита)
Натан Альтерман (*26)
Но-Амон (*27), с железным громом
Ворота твои сорваны прочь.
О египетских казнях споем мы,
Что карали тебя в ту ночь.
Как поднявшись из рек густопенных,
Из пустыни жгуче-сухой
По тебе они чинно, степенно
Борозду провели сохой.
Но-Амон, мертвецов вереницы
По сей день у стены стоят.
А над ними хищные птицы,
Как кошмар застывший, висят.
Десять казней тебя разили.
И ничем их не превозмочь.
Десять раз часы полночь пробили.
И ночь первая - крови ночь.
1. Кровь
Звездой пришельца ночь, Амон, оголена,
В колодцах и прудах вода озарена.
Как алый жемчуг ты горишь, огнем дыша,
От девичьей косы до нищего гроша.
Грош нищего сверкает, как кровавый зрак,
Девицы крик пронзил колодца черный мрак.
И дрогнула рука - Господь, не погуби!
И кануло ведро, и звякнуло в глуби.
Над бдением и сном - блеск красный, огневой,
В ресницах, на устах пылает пекла зной.
И девичья коса поникла, как мертвец...
Отец, - воскликнул сын. Мой сын, - сказал отец.
2. Жабы
Лягушка, появись! Тебя здесь царство ждет!
Ты - жаба склизкая! Царица и урод!
Как всадник проскачи! Слюнявый срам людей!
Ты, жаба, обретешь корону королей!
И гадина ползет, и пухнет, и растет,
И Нила злой прилив волнится и гниет.
И вьются сонмы жаб, как змеи тьмой колец...
Отец, - воскликнул сын. Мой сын, - сказал отец.
Отец, то мчится Нил, он наводняет свет!
И жаба правит им! И ей отпора пет!
И лапою она мне зажимает рот!
Спаси меня, отец, хоть чудом. Смерть вдет.
3. Вши
Вошь, вошь презренная, тобой земля кишит.
Ты та, кто впереди чумы и язв бежит,
Ты та, кто после битв несется из страниц Раба!
Перед тобой падут народы ниц.
Ты мразь ползучая, желта, как золотник.
И рвут себе лицо и дева и старик,
И в гнойных муках мечутся стада овец.
Отец, - воскликнул сын. Мой сын, - сказал отец.
Отец, погас, как ночь пустыни, свет очей.
Отец, я растерзал себя в тиши ночей.
Освободи меня! На волю отпусти!
От кары гибельной меня здесь не спасти.
4. Хищники
Стрелой по Но-Амон промчалась рысь стремглав,
Зверь бродит в городе! Кольцо с ноздрей сорвав,
Рванулся бык и пал и снова встал; впотьмах
На черной шкуре кровь, как пламя на углях,
С цепи сорвавшись, псы безумные бегут.
И кто-то крикнул: волк! И, словно в цирке кнут...
Страх только подал знак - короткий свист судьбы -
И кони, опьянев, взметнулись на дыбы.
И в свалке дьявольской все кругом понеслись, -
Зверь, скот и человек в побоище сплелись.
Мелькают зуб и нож - как сквозь туман гонец.
Отец, - воскликнул сын. Мой сын, - сказал отец.
Отец, когтистый сброд - шакал, орел и волк -
Вонзает клык и клюв. Домашний скот умолк.
Оставь меня, отец, уйти и не клонись...
Отец, отец родной! Ты выглядишь как рысь.
Мой первенец, у всех переменились лики.
И в людях и в скоте сверкают рысьи лики,
И не покинет этот лик века, века
Младенца колыбель и ложе старика.
Отец, скот рвет себя, он в клочья превращен.
Сын, рыси глаз горит над городом Амон.
Отец, в глазах его уж высохла слеза.
Сын, многое еще увидят те глаза.
5. Чума
Свет факелов, Амон. Он крив, он извращен!
Свет факелов! В нем гнев и радость, Но-Амон!
Амон, ты блеск и мгла. Амон, ты - смерть и мор,
Ты - в гневе женщина, ты - в свете молний бор.
Как часто человек, сглотнув терзаний крик,
Бежит, чтоб обрести веселья краткий миг.
Но в эту ночь не умолкает пир.
Весельем славен он на весь обширный мир.
Амон, свет факелов, веселием горя,
Пройдет материки, переплывет моря
Из рода в род... Незрим, незрим его конец.
Отец, - воскликнул сын. Мой сын, - сказал отец.
6. Язвы
На стенах, по дворам разостлан язвы слой,
Зелено-розовый с зернистой белизной.
И на плоти людской зардели жемчуга.
И плоть твоя не плоть, а острый нож врага.
Амон, проказой все в тебе поражено:
Молчание друзей, сон улиц и вино.
Свирели плач - созвучья чистого венец...
Отец, - воскликнул сын. Мой сын, - сказал отец.
Отец, в потоках рек пожар мой погаси.
Сгораю я, отец, избавь меня, спаси!
Из пламени, отец, язвящего огня
Неси меня к заре, к заре иного дня.
7. Град
Вдруг раскололась ночь. И разом пала ниц,
И покатился град, как сонмы колесниц,
И засверкала мгла, и сумрак распылен.
В разрухе и красе, Амон, ты оголен.
Вся твердь - живой поток убийственных камней.
И хлещет землю град, что миг - то все сильней.
В глубинах льдин огонь. И раненая тварь,
Упавши, мечется. О, твердь, сильней ударь!
В глубинах льдин огонь. А над потоком льет
И, заглушая крик, по головам он бьет.
Он бьет, хоть на земле уж распростерт беглец...
Отец, - воскликнул сын. Мой сын, - сказал отец.
Отец, кишит зверьми все небо, как леса.
Пусть соколом взлечу, отец, я в небеса.
Швырни меня, отец. Расплющусь я как вошь!
Отец, хаос настал. Отец, чего ты ждешь?
8. Саранча
Но бедствий океан тем не иссяк, Амон.
Как на посмешище, ты будешь обнажен.
От крови отсчитав семь кар, в восьмой ночи
Твой облик извратит сонм полчищ саранчи,
Утратишь разум ты. Забыт и одинок,
Взывает к небесам трепещущий сверчок.
Лишь о тебе грустит печальный сей певец...
Отец, - воскликнул сын. Мой сын, - сказал отец.
Отец, где город тот? Где лес, роса и новь?
Они мне чудятся во сне сквозь град и кровь,
Сквозь них лик матери глядит в меня с небес.
Но саранча прошла, и образ тот исчез.
Мой первенец, мой сын, не разлучит нас сумрак;
Он сковывает нас слепым стенаньем, сумрак.
Рыданьем, гневом, сын, мы сплочены поднесь.
Не здесь начало их, и их конец не здесь.
Отец, взлетим, отец, туда, где яркий свет.
Засветится, мой сын, Амон светлей комет.
На нас, отец, Амон взирает из руин.
Твоя ночь близится. Готовься к ней, мой сын.
9. Тьма
Тьма грянула, Амон. Не сумерки, не тень -
Мрак черный и слепой затмил внезапно день.
И тщетно из всех сил ты расширяешь зрак,
Дни покорились тьме, и их окутал мрак.
И покрывает он деяния племен,
Слух коих столь ласкал свирели нежный звон.
То мрак, что из давно минувших дел и дней
В музеях дребезжит осколками камней.
Отец, где ты, отец? Я весь окутан мглой.
Ощупай ты меня, отец, отец родной.
Не покидай меня, и, тьме наперекор,
Воспрянем к свету мы, как птицы с выси гор.
10. Казнь первенцев
Вернись, звезда пришельца. Обагрись, Амон.
Царевна-жаба, сядь под стенами на трон.
Воскресни, прах земной! Смотри: то явь, не сны.
Стой, рысь! На зрелище вы все приглашены.
Отец мой, на груди ты руки мне скрестил,
Мои глаза сомкнул и веки опустил.
И тьма вокруг меня, и прах, и звездный блеск.
Рыданье лишь твое шумит в ушах, как лес.
На мне, на мне хитон, и я готов, отец.
Сын старости моей, Амона первенец.
Отец на сына пал. Затих и замер свет.
И казням всем конец. Взошла заря. Рассвет.
Перевод Ицхака Орена
Владимир (Зеев) Жаботинский
Геспед - надгробное слово. Написано после безвременной кончины Теодора (Биньямина-Зеэва) Герцля (1860-1904). Публикуется с сокращениями.
Он не угас, как древле Моисей,
На берегу земли обетованной,
Он не довел до родины желанной
Ее вдали тоскующих детей;
Он сжег себя и жизнь отдал святыне.
И "не забыл тебя Ерусалим", -
Но не дошел, и пал еще в пустыне,
И в лучший день родимой Палестине
Мы только прах трибуна предадим...
И понял я загадку странных слов,
Поведанных в Агаде Бен-Барханой, -
Что погребен пустынею песчаной
Не только род трусливых беглецов,
Ничтожный род, рабы, в чей дух и спины
Вожгла клеймо Египетская плеть -
Но кроме них среди не мой равнины
В сухом песке зарыты исполины,
Их сердце сталь, и тело их как медь.
Да, понял я сказанье мудреца:
Весь мир костями нашими усеян,
Не сорок лет, а сорок юбилеев
Блуждаем мы в пустыне без конца;
И не раба, вскормленного бичами,
Зарыли мы в сухой земле:
То был титан с гранитными плечами,
То был орел с орлиными очами,
С орлиною печалью на челе.
И был он горд, и мощен и высок,
И зов его гремел, как звон металла,
И прогремел: во что бы то ни стало!
И нас повел вперед и на восток,
И дивно пел о жизни, полной света,
В ином краю, свободном и своем -
И днем конца был день его расцвета,
И грянул гром, и песня не допета...
Но за него мы песню допоем!
Твой голос был, как манна с облаков,
И без него томит нас скорбь и голод;
Из рук твоих упал могучий молот -
Но грянем мыв сто тысяч молотков,
И стихнет скорбь от их живого гула,
И голод наш умрет среди разгула
И пиршества работы напролом:
Мы прогрызем утесы на дороге.
Мы проползем, где нам изменят ноги,
Но - хай Гашем (клянусь именем Божьим)
- Мы песню допоем...
Шимеон (Семен) Фруг
Шимеон-Шмуэль (Семен) Фруг (1860 - 1916) - выдающийся поэт еврейского национального возрождения, писавший главным образом на русском языке, а также на идише и - в последний период жизни - на иврите. Родился в еврейской деревне Бобровый Кут на Херсонщине, одной из двенадцати еврейских деревень, основанных царским правительством в начале XIX веке (характерно, что некоторые из них носили ивритские названия: Гар шофар, Сде менуха, Нагар тов и т. п.). Дебютировал в популярном еврейском еженедельнике "Рассвет" и сразу стал кумиром, выразителем дум и национальных чаяний передовой еврейской молодежи. Много из его стихов были положены на музыку исполнялись на собраниях и семейных вечерах. Их заучивали наизусть, и они звучали в палатках и бараках первых репатриантов конца прошлого века и вплоть до 20-х годов в отрядах "Гашомера" и “Гаганы". Черпал сюжеты для своих произведений из Библии, еврейского быта и фольклора. Мечтал о возрождении еврейского государства в Эрец-Исраэль. "Поэзия Фруга была для нас материнским молоком", - писал о нем Моше Шарет. Его восторженным почитателем был великий Хаим-Нахман Бялик. Скончался после тяжелой болезни в Одессе в сентябре 1916 года, и в последний путь его провожали десятки тысяч почитателей поэзии, прибывшие со всех концов России.
И чашею пророка Илии,
И "хлебам бедности" увенчан стол пасхальный.
Приди, алкающий, недужный и печальный,
И с нами тихую трапезу раздели!
Убог наш пир подобно доле нашей
С ее отравленною чашей
Обид, скорбей, тысячелетней тьмы...
- И этот пир - свободы пир заветный?
- Не спрашивай, дитя! Вопросов
ряд несметный,
Ответ один:
"Рабами были мы!" -
Рабами были мы, без чувства, без сознаны
Бесчисленных обид за долгие года,
Рабами низкого, слепого подражанья.
Трусливой робости и пошлого стыда...
Привыкнув и сплотившись без возврата
С неволей полонившей нас тюрьмы
Египта одного невольники тогда-то -
Десятка стран рабами стали мы...
И что ж, не дивное ль свершается пред нами? -
Свободы светлый пир - в семье слепых рабов!
На этот пир, гремя цепями,
Идут, идут со всех концов
Сыны единого народа,
И чудо древнее Исхода,
Как вешний цвет среди могильных плит,
Их взоры радует и сердце их живит.
И чашу Илии наполнив неизменно,
Ждет гостя милого народ,
Как сотни лет назад он ждал и как вперед
Веками ждать готов, по всем путям вселенной,
Влача железный гнет невзгод...
Приди же! О, приди, наш искупитель славный,
Души народной боль уйми!
И чащу наших мук ты чашек, заздравной
Над нашей долей подними, -
Чтоб Пасху новую, великую справляя
И к радости и мире вспоминая
Преданья смутные, как смутный образ тьмы,
Рассказывать могли б мы детям, как когда-то
Во дни, минувшие навеки, без возврата,
Рабами были мы...
(Пасхальный тост)
Где-то солнце светит ярко;
На резной убор ветвей
Зеленеющего парка
Нижет жемчуг соловей;
И лучами и цветами
Сыплет поздняя весна...
А за нашими стенами
Ночь темна и холодна...
Зажигайте же лампады,
И при ярком звоне чаш
Пусть полней живой отрады
Будет милый праздник наш!..
Ветер плачет в чаще темной:
Сумрак душен и глубок, -
Чист и светел наш укромный,
Наш пасхальный уголок.
Не грусти, моя голубка,
Суламита, жизнь моя!
Пред тобой четыре кубка
На трапезу ставлю я:
Кубок первый - за тебя,
Светозарная Свобода,
Мать-заступница народа,
Дивно снявшая с рабов
Гнет египетских оков...
За святую нашу Тору,
Нашу крепость и опору,
Наших сил родник живой.
Выпьем кубок мы второй.
Третий кубок - поминальный -
В дни неволи, в годы тьмы,
За трапезою пасхальной.
Как на тризне, выпьем мы.
Вспомним тех, кто все невзгоды
Претерпел и чист душой,
Ради Веры и Свободы
Бодро шел в неравный бой,
Вспомним тех, кто мощь и твердость
Завещал нам для борьбы,
Нашу славу, нашу гордость
Под ударами судьбы...
И, как чистый дар святыне,
Наш последний кубок ныне
Выпьем, братья, в добрый час,
Чтоб Господь сподобил нас,
Хоть в грядущем поколенье,
Стать достойными отцов,
Нас, зовущих к возрожденью,
К Пасхе жизни и спасенью.
Под родной, заветный кров!..
В.А. Жуковский (*28)
Кто сердца не питал, кто не был восхищен
Сей книгой, от небес евреем вдохновенной!
Ее божественным огнем воспламенен,
Полночный наш Давид на лире обновленной
Пророческую песнь псалтыри пробуждал, -
И север дивному певцу рукоплескал.
Сыны Израиля в гонении, в цепях Скорбят...
Но небеса склонились к их печали:
Кто ты, спокойное дитя средь шумных волн?
Он, он, евреев шит, их плена разрушитель!
Спеши, о дочь царей, спасай чудесный челн;
Да не дерзнет к нему приблизиться губитель -
В сей колыбели скрыт Израиля предел.
Раздвинься, море... пой, Израиль, искупленье!
Синай, не ты ли день завета в страхе зрел?
Не на твою ль главу, дрожащую в смятенье,
Гремящим облаком Господь низлетел?
Ты, плакавший в плену, на вражеских брегах,
Иуда, ободрись; восходит день спасенья!
Смотри: сия рука, разитель преступленья,
Тирану пишет казнь, другим тиранам в страх.
Сион, восторжествуй свиданье с племенами;
Се Эздра, Маккавей с могучими сынами...
1814
Велик, неизглаголанно велик
Твой суд, Господь!
Он в помешательство ввергает нечестивых.
Святой народ возомнили притеснить
Они, безумцы, связанные тьмою,
Опутанные долгой ночью!
Как беглецы под кровлею, они
Таились, мня укрыться
От вечной мудрости; под мрачной пеленою
Забвения они укрыться мнили
С своими темными грехами...
И были вдруг великим трепетаньем
Проникнуты; отовсюду
Их несказанные виденья обступили;
В вертепах их все стало страшно,
Им слышались неведомые шумы;
И дряхлые призраки с грустным ликом
Смотрели им в глаза;
И был огонь бессилен
Давать им свет; и звезды не могли
Рассеять мглу густой их ночи...
И были их волхвы не властны
Подать им помощь; кто ж из них пытался
Болящую их душу исцелить,
Был сам объят болезнью страха,
И трепетал, и слышались ему
Звериный бег, змеиный свист...
И страх двойной рождает совесть,
Томимая виною сокровенной.
Тревожно все тому, кто веру потерял
В спасенье, чье неутешимо сердце;
Ему гроза грядущая беды
Ужаснее самой беды наставшей.
И кто б он ни был, пахарь иль пастух,
Иль делатель трудов пустынных,
От неизбежного не мог он убежать:
Все были вдруг Опутаны одною цепью тьмы.
Свистал ли ветер, мимо пролетая,
Был слышен ли в густых Древесных сенях говор птиц,
Шумели ль быстро льющиеся воды...
Иль рык зверей пустынных раздавался...
Все в трепет их ввергало несказанный.
Небесный свет по всей земле сиял,
И каждый мог повсюду невозбранно
Свой труд дневной обычно совершать:
На них лишь темная лежала ночь,
Прообраз той великой ночи, Которой нет конца...
В.Г.Бенедиктов (*29)
Се - Моисей повел народ:
За ним - Египетские кони,
Гром колесниц и шум погони;
Пред ним лежит равнина вод;
И осуждая на разлуку
Волну с волною, над челом
Великий вождь подъемлет руку
С ее властительным жезлом:
И море, вспенясь и отхлынув,
Сребром чешуйчатым звуча,
Как зверь взметалось, пасть разинув,
Щетиня гриву и рыча...
И видит: цепь с народа сбросив,
Притек он, светел, к берегам,
Могущ, блистают, как Иосиф,
И Бога полн, как Авраам;
Лик осиян венцом надежды;
Величье дивное в очах;
Не зыблет ветр его одежды...
Подъят над бездною морской
Жезл, обращавшийся во змия,
И в споре пламени и мглы
Ревут у ног его валы.
И се - небесной мощи полный
Над бездной оком он блеснул,
И моря трепетные волны
Жезлом разящим расхлеснул -
И вся пучина содрогнулась,
И в смертном ужасе она,
Привстав с дымящегося дна
И восстенав, перевернулась,
И южный ветер, в две стены
И с той и с этой стороны
Валы ревущие спирая,
Сдержал их крепкою уздой,
Проник до дна, и в край из края
Пучину моря раздирая,
Широкой взрыл ее браздой...
И средь разверстой хляби вод
Во след Вождю грядет народ, -
Грядет, - суха его дорога;
Стихия стала вдруг рабой:
Она узрела пред собой
Того, который видел Бога.
Погоня в след; но туча мглы
Легла на вражеские силы:
Отверзлись влажные могилы...
И прешед чрез хлябь морскую,
И погибель зря врагов,
Песнь возносит таковую
Сонм Израиля сынов.
"Воспоем к Предвечному:
Славно-бо прославимся!
Вверг Он в море бурное
И коня и всадника...
Он дохнет - и смерть готова.
Кто на спор с ним стать возмог?
Он могут. Он брани Бог;
Имя Вечному - Господь,
Он карающ, свят и благ,
Жнет врагов его десница:
В бездне моря гибнет враг,
Тонут конь и колесница;
Он восхощет - и средь вод
Невредим его народ.
Гром в Его длани; лик Его ясен;
Солнце и звезды - Его словеса;
Кроток и грозен, благ и ужасен:
Дивен во славе творяй чудеса!"
Хор гремит, текут напевы,
Раздается звонкий клик:
"Бог Израиля велик!"
Вторят жены, вторят девы,
Вторят сердце и язык:
Он велик!
А исполненный святыни,
Внемля звукам песни сей,
В предлежащие пустыни
Тихо смотрит Моисей.
Л.А. Мей (*30)
Таких чудес не слыхано доныне:
Днем облако, а ночью столп огня,
Вслед за собой толпу несметную маня,
Несутся над песком зыбучим, по пустыне,
И, Богом вдохновлен, маститый вождь ведет
В обетованный край свой избранный народ.
Но страждут путники, и громко ропщет каждый,
Как травка без дождя, палим томящей жаждой.
Порою впереди - как будто бы вода,
Нет, это - марево, - и синею волною
Плеснула в небеса зубчатых скал гряда.
Так и теперь... Далеко глаз еврея
Завидел озеро, и звучно раздались
И потонули в голубую высь
Похвальные псалмы - во имя Моисея.
И вот - опять обман, опять каменья скал,
Где от веку ручей студеный не журчал.
И пали духом все, и на песок, рыдая,
с младенцем пала ниц еврейка молодая,
И, руки смуглые кусая до костей,
Пьет жадно кровь свою измученный еврей.
Но Моисей невозмутим: он знает,
Что веру истую терпенье проверяет...
И по скале ударил он жезлом,
И брызнула вода сквозь твердый слой ручьем...
Н.А. Арбузов (*31)
Когда торжественно пучину
Глубоких Аравийских вод
Прошел Израильский народ;
Когда Синайскую пустыню,
Взамен хвалений Богу сил,
Он пиршеством, безумным кликом,
Развратным буйством огласил,
И в чувственном порыве диком,
Забыв Предвечного Творца,
Во прах повергся перед ликом
Золотоглавого тельца;
Тогда на высоте Синая,
Вдали от суетных страстей,
Глаголу Господа внимая,
Стал вдохновенный Моисей.
И снова в грешную пустыню,
Сойдя к народу своему,
Принес бессмертную святыню,
Творцом врученную ему.
Как утра мирное светило
Смиряет бурю, гул морей,
Его явленье усмирило
Мятеж взволнованных страстей;
К благоговению, к печали
Народ от буйства перешел,
И Богом данные скрижали
В священном трепете прочел.
Таков питомец вдохновенья!
Когда в бесчувственный наш век
Души высокие стремленья
За деньги отдал человек;
Когда для благ земного мира
Расчетом дышит он одним,
Из злата сотворил кумира
И в прах повергся перед ним;
Когда бывалые святыни
Наш век забвенью предает,
Как Бога некогда в пустыне
Забыл Израильский народ; -
Поэт, не прикасаясь к долу,
Как на Синае Моисей,
Внимает Божьему глаголу
Душой возвышенной своей.
И в мир житейских треволнений
К толпе сходя по временам,
Плоды небесных вдохновений,
Как Божий дар, приносит нам;
Чтоб хоть на миг мы чужды стали
Страстей и похотей земли,
И вдохновенные скрижали
В священном трепете прочли.
В.С.Соловьев (*32)
Я раб греха. Во гневе яром
Я египтянина убил,
Но устрашен своим ударом,
За братьев я не отомстил.
И трепеща неравной брани,
Бежал, неведомо куда,
И вот в пустынном Мидиане
Коснею долгие года.
В трудах бесславных, в сонной лени,
Как сын пустыни я живу
И к Мидианке на колени
Склоняю праздную главу.
И реже все и все туманней,
Встают еще перед умом
Картины молодости ранней
В моем отечестве чужом.
И смутно видятся чертоги,
Где солнца жрец меня учил,
И размалеванные боги
И голубой златистый Нил.
И слышу глухо стоны братии,
Насмешки гордых палачей
И ропот сдавленных проклятий,
И крики брошенных детей...
Я раб греха. Но силой новой
Вчера весь дух во мне взыграл,
А предо мною куст терновый
Огнем горел и не сгорал.
И слышал я: "Народ Мой ныне
Как терн для вражеских очей,
Но не сгореть его святыне:
Я клялся Вечностью Моей.
Трепещут боги Мицраима,
Как туча, слава их пройдет,
И купиной неопалимой Израиль в мире расцветет".
1891
Валерий Брюсов (*33)
Пророк, чей грозный нимб ваятель
Рогами поднял над челом,
Вождь, полубог, законодатель,
Все страшно в облике твоем!
Твоя судьба - чудес сплетенье,
Душа - противоречий клуб.
Ты щедро расточал веленья,
Ты был в признаньях тайных скуп.
Жрецами вражьими воспитан,
Последней тайне приобщен,
И мудростью веков напитан, -
Ты смел смотреть во глубь времен.
Беглец гонимый, сын рабыни,
Чужих, безвестных стад пастух,
Ты с Богом говорил в пустыне,
Как сын с отцом, как с духом дух.
Ты замысл, гордо-необычный,
Как новый мир, таил в себе,
И ты, пришлец косноязычный,
Царю пророчил о судьбе.
Пастух, - ты требовал народа,
Раб, - совершал ты чудеса.
Тебе содействуя, природа
Тьмой облекала небеса.
Вчера преступник, ныне принят
Как вождь, ты был гордыни полн:
Ты знал, что жезл взнесешь, и сгинет
Погоня меж взметенных волн...
Но что ж, несытый, ты замыслил?
Тысячелетий длинный строй
Ты взмерил, взвесил и исчислил,
Как свой удел, как жребий свой.
Народ пастуший и бездомный,
Толпу, бродящую в песках,
На подвиг страшный и огромный
Ты дерзостно обрек в веках.
Сказал: 'Ты сломишь все препоны!
Весь этот мир, он - мой, он наш!
Я дам тебе мои законы, -
Ты их вселенной передашь!
Что может мира жалкий житель?
И что могу - я, человек?
Ты будь моей мечты хранитель,
Теперь, потом, в веках, во век!"
Назначив цель, ты год за годом,
Водил в пустыне племена,
Боролся со своим народом,
Крепил умы и рамена;
Великий, строгий, непонятный,
Учил мятущихся детей,
Готовил их на подвиг ратный,
Воспитывал ловцов людей.
И день настал. В дали туманной,
Ты, с Нево, взорами обвел
Далекий край обетованный,
Поник челом и отошел.
Твой лик, спокойно помертвелой,
Взирал на ближний Галаад,
Но знал ты, что во все пределы
Твои глаголы долетят.
Какие б племена ни встали,
Какие б ни пришли века,
Им всем вручит твои скрижали
Твоих наместников рука!
Как древле, грозный и безмерный,
Над буйным миром ты стоишь,
И свой народ, поныне верный,
Ведешь державно и хранишь.
1909
Софья Прегель (*34)
И скатерти крахмальная стена,
И тяжкий вздох в молитвенном напеве,
И десять капель смуглого вина
На память о Господнем страшном гневе.
Подсвечников тяжелых якоря,
И бисерные бахромы ресницы,
На темных буквах вечера заря,
На крыше слов глубокий сумрак длится.
Течет во мглу в веселии, в тоске,
И плещет полноводная Агада:
Вот буйволов коричневое стадо
На водопое топчется в песке,
И девушка спускается к реке,
Служанки ждут под тихой сенью сада,
И ей навстречу горькою усладой
Глаза младенца светят в тростнике.
С. Липкин (*35)
Как дыханье тепла в январе
Иль отчаянье воли у вьючных,
Так загадочней нет в словаре
Однобуквенных слов, однозвучных.
Есть одно, - и ему лишь дано
Обуздать полновластно различья.
С ночью день сочетает оно,
Мир с войной и с паденьем величье.
В нем тревоги твои и мои,
В этом И - наш союз и подспорье...
Я узнал, в азиатском заморье
Есть народ по названию И.
Ты подумай: и смерть, и зачатье,
Будни детства, надела, двора,
Неприятие лжи и понятье
Состраданья, бесстрашья, добра,
И простор, и восторг, и унылость
Человеческой нашей семьи, -
Все сплотилось и мощно сроднилось
В этом маленьком племени И.
И когда в отчужденной кумирне
Приближается мать к алтарю, -
Это я, тем сильней и всемирней,
Вместе с ней о себе говорю.
Без союзов словарь онемеет.
И я знаю: сойдет с колеи.
Человечество быть не сумеет
Без народа по имени И.
Евгения Гинзбург (*37)
...И вновь, как седые евреи,
Воскликнем, надеждой палимы,
И голос сорвется, слабея:
На будущий - в Иерусалиме!
Тюремные кружки сдвинув,
Осушим их, чокнувшись прежде.
Ты мыслишь что-либо в винах?
Нет слаще вина надежды!
Товарищ мой! Будь веселее!
Питаясь перловкой, не манной,
Мы все ж, как седые евреи,
В свой край верим обетованный.
Такая уж вот порода!
Замучены, нищи, гонимы,
Все ж скажем в ночь Нового Года:
На будущий - в Иерусалиме!
Маргарита Алигер (*38)
Мама, мама, ни слезы, ни слова.
Не помогут слезы и слова.
В старости лишившаяся крова,
чем же ты довольна и жива?
Вышло так, что мы давно чужие,
розно и по-разному живем.
Но на южном берегу России
у меня всегда был мамин дом.
Там все та же милая посуда,
там все та же вкусная еда.
Если мне придется очень худо,
я еще могу уйти туда.
Вырастают и уходят дети,
но порой напоминает кровь:
есть еще пристанище на свете,
эта непреклонная любовь.
Но удар безжалостного грома
уничтожил твой надежный лад.
У тебя отныне нету дома.
Над тобою зарева горят.
Затемнив покой и благородство,
проступило через тыщи лет
дикое, обугленное сходство
с теми, у кого отчизны нет,
чью узрев невинность в приговоре
злого и неправого суда,
содрогнулась чермная вода,
ахнуло и расступилось море.
Для кого опресноки сухие
Божье солнце щедро напекло.
Сколько от Египта до России
верст, веков и судеб пролегло?
Мама, мама, в вечности туманной,
страдным, непроторенным путем,
сколько до земли обетованной
ты брела под солнцем и дождем?..
Кто же мы такие, я с тобой?
Разжигая печь и руки грея,
наново устраиваясь жить,
мать моя сказала: "Мы - евреи.
Как ты смела это позабыть?"
Да, я смела, понимаешь, смела.
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела.
С детства было как-то недосуг.
Родины себе не выбирают.
Начиная видеть и дышать,
родину на свете получают
непреложно, как отца и мать.
Я люблю раскатистые грозы,
хрусткий и накатанный мороз,
клейкие живительные слезы
утренних сияющих берез,
безыменных реченек излуки,
тихие вечерние поля...
Было трудно, может быть, труднее,
только мне на все достанет сил.
Разве может быть земля роднее,
той земли, где верил и любил!
Той земли, которая взрастила,
стать большой и гордой помогла.
Это правда, мама, я забыла,
я никак представить не могла,
что глядеть на небо голубое
можно только исподволь, тайком,
потому что это нас с тобою гонят
на Треблинку босиком,
душат газом, в душегубках губят,
жгут, стреляют, вешают и рубят,
смешивают с грязью и песком.
"Мы - народ во прахе распростертый.
Мы - народ, поверженный врагом.."
Почему? За что? Какого черта?
Мой народ, я знаю о другом.
Лорелея - девушка на Рейне,
Старых струн зеленый перезвон...
Чем мы виноваты, Генрих Гейне?
Чем не угодили, Мендельсон?
Я спрошу у Маркса и Эйнштейна,
Что великой мудростью полны,
Может им открылась эта тайна
Нашей перед вечностью вины?
Разве все, чем были мы богаты,
Мы не роздали без лишних слов?
Чем мы перед миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
Жили щедро, не щадя талантов,
Не жалея лучших сил души.
Я спрошу врачей и музыкантов,
Тружеников малых и больших,
И потомков гордых Маккавеев,
Вечных сыновей своих отцов,
Тысячи воюющих евреев,
Храбрых офицеров и бойцов.
Отвечайте мне во имя чести
Племени, гонимого в веках,
Мальчики, пропавшие без вести,
Юноши, погибшие в боях.
Вековечный ужас униженья,
Причитанья матерей и жен...
В смертных лагерях уничтоженья
Наш народ замучен и сожжен.
Танками раздавленные дети,
Этикетка "юде", кличка "жид".
Нас уже почти что нет на свете,
Нас уже ничто не удивит.
Мы - евреи. Сколько в этом слове
Горечи и беспросветных лет!
Я не знаю, есть ли голос Крови,
Но я знаю - есть у крови цвет.
Этим цветом землю обагрила
Нечисть, заклейменная в веках,
И людская кровь заговорила
В смертный час на разных языках.
Вот теперь я слышу голос крови,
Тяжкий стон народа моего.
1945
М.Д. Байтальский (*39)
Господи, больше с людьми не могу я!
Их ропот смертельно меня утомил.
Зачем обещал Ты им землю другую,
Когда и Египет им дорог и мил?
Что рабство им? Варево лишь бы дымилось,
И будут, о нем вспоминая, жалеть,
И станут ловить фараонову милость,
Просясь к пирамидам, под старую плеть.
Доколе, Господь? Неужели так надо,
Чтоб люди, со счастием лживым мирясь,
Друг друга, как страхом гонимое стадо,
Безумно толкали в кровавую грязь?
К потемкам одни, как слепцы, равнодушны,
Бродя своей узкой, избитой тропой;
Другие, испуганно и малодушно,
Зарылись, как страус, в песок головой.
Для нищих ли духом сады Ханаана?
Оставь их искать свой убогий уют!
Во мгле предрассветной из клубов тумана
Другие края предо мною встают.
Кто ждет не наград, не бездушного хлеба,
Сойдя с многолюдных и чуждых дорог
В мучительной жажде далекого неба, -
Тем дай эту муку, как счастье, мой Бог!
">| Полезно | |
| Интересно | |
| Бесполезно | Комментарии (по желанию) |