ПЕСАХ
Литературно-исторический сборник
под общей редакцией Моше Барселлы и Авраама Белова

Подготовлен издательством "Амана" - Институт публикаций по вопросам иудаизма для репатриантов.

ПЕСАХ В ПРОЗЕ

Рассказы Менделе Мохер-Сфарима, Бялика, Переца, Шалом-Алейхема, Бараша, Агнона и анекдоты Друянова перевел с иврита А.Белов.

МЕЖДУ ПУРИМОМ И ПЕСАХОМ

Менделе Мохер-Сфарим (*40)

Неделя после Пурима. На небе солнце ярко светит, сообщая зиме, что оно набирает силы. Легкий, теплый ветерок шлет зиме первое предупреждение: кончается срок ее пребывания на земле. Уходи, уходи! - говорят ей все.

Но зима действует против солнца, как плохой сосед - со дня на день ложью и обманом откладывает свой уход. Днем, когда солнце в зените, зима делает вид, будто принимает приговор и как бы складывает свои пожитки. Снега отступают со слезами - зима плачет, огорченная тем, что ее белизна пожухла, сменилась грязновато-серым цветом; текут ручейки. Но как только солнце уходит с небосклона, прячется в своей обители и наступает вечер, зима глядит ему вслед с гневом. Она снова извлекает из ножен свое оружие, снова превращает воду в лед... Но что это за лед - какой-то жалкий, старческий, немощный. Недолго ему осталось жить.

Наступает пора открывать двери и окна. Ведь у евреев настало время, когда они вытаскивают из домов столы, скамьи и всю посуду, чтобы мыть, чистить, скрести, шпарить кипятком в честь Песаха.

В городе К. эта работа в самом разгаре. Все без исключения - мужчины и женщины, взрослые и дети - заняты подготовкой к празднику. Евреи бродят по базару между телегами и повозками, покупают пшеницу и картофель, петухов и яйца, которые Исав-землепашец привозит из деревень своему брату Яакову - городскому жителю.

Жернова мельницы, что находится за пределами городской черты, уже прошли кашерование и подготовку к тому, чтобы молоть муку для выпечки мацы. Евреи везут на мельницу зерно в мешках и корзинах, укрытых белоснежными простынями. Они днюют и ночуют возле мельницы, терпеливо дожидаясь своей очереди. Те, кто приехали первыми, чувствуют себя победителями, они скоро вернутся домой. Пекарни в полной готовности, они ждут заказчиков. Весовщики, водоносы, месильщики и катальщицы теста, пекари - все, все на своих местах. На улицах и в домах чувствуется приближение праздника. Во дворах слышен скрип колодезных журавлей, а из хедеров раздаются детские голоса, изучающие "Песню Песней", и эти звуки и голоса радуют сердца евреев.

ЗА ЧУЖИМ СТОЛОМ

Хаим-Нахман Бялик

Наш великий национальный поэт Хаим-Нахман Бялик (1873-1934) был также замечательным прозаиком. Мы публикуем заключительный фрагмент его повести "Труба застыдилась", посвященной выселению евреев из деревень, которое проводилось царским правительством перед Первой мировой войной. Действие ее происходит в пятницу, в канун Песаха. В доме лесного таксатора Йоси в разгаре приготовления к Седеру. Радость особенно велика, так как в этот День возвращается домой после демобилизации его старший сын Шмуэль. Его, кроме родителей и родных, ждет также невеста. Младший сын Йоси отправляется на телеге на железнодорожную станцию встречать брата. Шмуэль служил в военном оркестре и везет в собой трубу, которой очень интересуется младший брат. Подъезжая к родному селу, Шмуэль играет веселый марш. Рассказ ведется от имени мальчика, брата Шмуэля.

...Дома - хаос и неразбериха. Пасхальный стол, такой нарядный перед моей поездкой на станцию, стоит пустой. Ранее красиво украшенные стены и окна - обнажены. Кровати без матрацев, без одеял, без подушек, стулья перевернуты... И в этом хаосе бродит растерянная старушка, наша няня Евдоха, всплескивает руками и тихо причитает:

- Пришли злодеи, все погрузили на телеги и отправили мать с детьми...

Нужно ли сообщать подробности? Все произошло очень быстро и просто.

Два чиновника, присланные специально из губернского города, неожиданно прибыли сюда в полдень. Они взяли в деревне три подводы и без лишних разговоров приказали погрузить на них весь наш скарб и людей и отвезти в одно из ближайших местечек. Никакие просьбы, мольбы, слезы и крики отчаяния не помогли. Мать и детей насильно усадили в одну из телег, туда же бросили подушки, перины, одеяла, мешок с мацой. Сковородку, на которой жарилась рыба, и кастрюлю с мясом вынули с недоваренной едой из печи - и на телегу. И одну из наших трех коров привязали к повозке, а теленок остался в хлеву.

Отцу с трудом разрешили остаться на часок, до приезда его двух сыновей - меня и Шмуэля - с условием, что как только мы прибудем, он вместе с нами на той же телеге без промедления выедет из деревни. Старосте строго-настрого наказали лично проследить за выполнением приказа и не покидать нашего дома, пока мы не уберемся ко всем чертям...

Распоряжение властей было выполнено в точности. Отец передал наш семейный свиток Торы свояку Зелигу, а связку ключей - старой Евдохе, которая осталась стеречь дом.

Отец торопил меня и Шмуэля - надо догнать телегу с матерью и детьми, ведь приближается Суббота.

Настал час расставания. Старая нянюшка прижала мою голову к сердцу и горько заплакала. Не смогли удержаться от слез и другие женщины. Свояченица потеряла сознание, а невеста прикрыла лицо руками, и плечи ее вздрагивали.

Телега тронулась. Свояк Зелиг и молочник Песах-Иче молча проводили нас до окраины деревни, там, где начинается роща. Из местных крестьян никто не пришел прощаться, те же, кто замечали нас издалека, спешили укрыться в своих избах.

...Перед закатом солнца наши телеги оказались возле рощи, прилегающей к местечку, на расстоянии получаса езды от него. Мать внезапно встрепенулась, поправила на голове платок, вынула маленький сверток из большого узла, попросила возчика остановить телегу и вышла из нее.

- Куда ты? - спросил отец, увидев, что она направляется к холму, и тоже остановил свою повозку.

- Зажечь свечи, - ответила мать.

Никто не удивился. Ведь сегодня и Суббота, и Пасха, а мать моя ни разу в жизни не забывала зажечь субботние и праздничные свечи. Но никто не предполагал, что в суматохе изгнания она не забудет приготовить свечи - на случай, если вечер застанет нас в пути.

Мой брат поспешил вслед за матерью - может быть, понадобится его помощь. Крестьяне-возчики слезли с телеги и стояли молча, торжественно, не шевелясь, как на параде. И вот над холмом загорелись два золотистых огонька. Сумрачная роща вдруг как бы прозрела, в ней будто появились два живых глаза. Деревья с удивлением смотрели на пожилую еврейку в платке, стоящую между ними с простертыми над свечами руками и молча глотающую слезы.

Мать отказалась ехать после зажигания свечей и шла пешком по краю дороги. Брат Шмуэль и отец молча шли рядом, справа и слева от нее. Дети из других телег по совету отца перешли в отцовскую телегу, и Степе было поручено побыстрее доставить их в местечко, не дожидаясь повозок с пожитками. Я оглянулся, чтобы еще раз взглянуть на холм со свечами. Два огонька посветили мне оттуда, но через несколько секунд исчезли. "Неужели погасли?" - подумал я с испугом, и душа моя опечалилась. Роща снова погрузилась в густой мрак...

Когда мы оказались в поле, нам навстречу выплыла луна. Она с недоумением глядела на нас, и на широком ее лице можно было прочесть вопрос: кто эти путники и что они здесь делают в этот неурочный час? Показалось местечко. Оно нам подмигивало своими многочисленными субботними огоньками, напоминая о праздничном убранстве домов, о столах, накрытых белыми скатертями и заставленных пасхальными яствами. О красном вине в стеклянных графинах, о блестящих вилках и ложках, о нарядной одежде и радостных улыбках...

Мне казалось, что во всем мире мы - единственные евреи, которые сейчас находятся в дороге...

Лунный свет разбрызгивал вокруг тайную печаль, и какая-то удручающая тяжесть ложилась на сердце. В глазах стояли слезы, горло было сдавлено, и мы как бы лишились дара речи. Вначале мы плакали молча, каждый про себя, потом слезы полились ручьем, и мы их больше не сдерживали и плакали навзрыд.

Когда мы прибыли в местечко, луна уже стояла высоко в небе. Мы шли по краю дороги, прижимаясь к постройкам, прячась в тени оград и домов. Но это была излишняя предосторожность, ибо улицы были в это время пусты. Евреи еще не вышли из синагог. По пути в единственный в этом местечке постоялый двор, куда мы шли по указанию отца, нам не встретилось ни одной живой души.

Через четверть часа мы были у цели. Возле заезжего двора уже стояли повозки с нашими пожитками В это время народ стал выходить из синагог. Евреи в праздничных одеждах, проходившие мимо, с удивлением глядели на груженые телеги возле трактира Моше-Агарона, и на крошки мацы, высыпавшиеся из некоторых узлов.

В эту ночь я впервые вместе со своими домочадцами отмечал пасхальный Седер за чужим столом. То был стол хозяина заезжего двора Моше-Агарона, которого я всегда буду вспоминать с теплым чувством. Этот добрейший человек с открытым сердцем пригласил всех нас к себе и делал все, что мог, дабы развеять нашу печаль.

Чтобы доставить удовольствие моим родителям, он поручил мне, их младшему сыну, задавать ему во время Седера четыре традиционных вопроса.

А труба?.. - спросите вы.

Она все время валялась в своем футляре под кроватью в заезжем дворе, куда ее засунули вместе с другими тюками. Труба не смела вылезти оттуда и подать голос. Ей было стыдно.

"СОБАЧИЙ СЕДЕР"

Ицхак-Лейбуш Перец (*41)

К Баал-Шем-Тову (*42) приехал недавно разбогатевший еврей. Человек он был прескверный, алчный и надоедливый. Звали его Янкл из Конской Воли. Грубиян и невежда.

Человек он был с подмоченной репутацией и сомнительным прошлым, рвался к власти и жаждал почестей, хотел быть всюду первым.

***

Дело было в субботу, в хол гамоэд (*43) Песах, Баал-Шем-Тов сидел в синагоге, окруженный прихожанами и рассказывал о значении молитв.

- Если еврей молится и думает в это время о зерне в своем амбаре, как его выгодней продать - может ли такая молитва достичь Небес? Если же человек молится, и у него, упаси Господи, дурные мысли - они тянут его в преисподнюю...

Но, увидев верченные лица слушателей и вспомнив, что сегодня Суббота и праздник, Бешт поспешил рассеять печаль и радостно произнес:

- У меня для вас добрая весть. Наш с вами Седер уже достиг Небес и принят там благосклонно.

В эту минуту в беседу вмешался новоявленный богач и бесцеремонно перебил Бешта вопросом:

- А как мой Седер, рабби?

Присутствующие готовы были разорвать на части этого нахала и невежду, но Баал-Шем-Тов миролюбиво ответил:

- Об этом мы узнаем после гавдалы (*44).

***

Этот новоявленный богач не жил вместе со всеми евреями в городе. На окраине, поближе к усадьбам помещиков, с которыми он имел дела, купил он себе дом, чтобы никто не смог его опередить в делах.

Богач очень боялся грабителей и завел свору собак, свирепых и злых, так что ни один еврей не осмеливался к нему заглянуть. А он по своей скупости этого и добивался.

По Субботам и праздникам, не дожидаясь окончания молитвы, он из синагоги мчался домой, чтобы ублажить свою утробу, и на ходу говорил синагогальному служке:

- Не забудь прислать ко мне гостей. Можешь присылать сколько угодно.

А в канун Седера добавлял изречение из Гагады. "Каждый, кто нуждается, - пусть придет...”

И служка посылал к нему гостей, неимущих, нуждающихся. Но когда те подходили к дому богача, все двери и все ставни были уже плотно закрыты. А собаки угрожающе рычали и лаяли... Гости подавали голос, но никто их не слышал. Ни ответа, ни привета. Если же кто-либо осмеливался подойти поближе, он уходил с разорванными штанами...

Понятно, что синагогальный служка перестал направлять к богачу бедняков, а тот все свое:

- Присылай каждого, кто нуждается...

***

И после гавдалы синагога переполнена, никто не уходит. Среди прихожан сидит и новоявленный богач. Ему явно не по себе, он то краснеет, то бледнеет.

***

Баал-Шем-Тов попросил закрыть двери и ставни. Богач вскочил, он уже раскаивался, что спросил о своем Седере, он хочет уйти... Но ему, разумеется, не дают. Чья-то твердая рука опускается на его плечо и усаживает снова на скамью.

Но когда Баал-Шем-Тов приказал погасить свечи, богача обуял дикий страх, и он завопил:

- Не хочу! Не хочу!

Понятно, что его тотчас же заставили замолчать. Баал-Шем-Тов нагнулся, что-то прошептал служке, и тот торжественно провозгласил:

- Да предстанет Седер богача такого-то из города такого-то!

И сразу послышались в темноте слова пасхальной Гагады:

"Рабами мы были..."

И одновременно:

- Гав-гав-гав... - собачий лай.

"У фараона в Египте..."

"Каждый, кто нуждается..."

- Гав-гав-гав!

***

Богач исчез в темноте и, слава Богу, больше не появлялся.

В МЕСТЕЧКЕ (*46)

Шалом-Алейхем (*45)

Дважды в год - в месяц нисан и в месяц элул - меламед Фишл держит путь из Балты в Хащеватку, к себе домой, к жене и детям. Это путешествие он совершает на Песах и на Суккот. Видно, так уж на роду написано, что меламед Фишл должен всю свою жизнь скитаться, жить на чужбине, а жену и детей навещать подобно путнику, которого приютили на о дну-две ночи. И хотя он дома самый желанный и самый дорогой гость, Фишл может пробыть с семьей лишь считанные дни праздника. Как только праздник кончается, он обязан оставить свой дом и отправиться в Балту, где находятся его ученики. Фишл вынужден тянуть на чужбине лямку меламеда, и там его уже ждут Танах, и Талмуд, и ремень, который приходится пускать в ход против грубых, невоспитанных и тупых подростков.

Осужденный на бродячую жизнь бедного скитальца, он втайне очень тоскует по жене и детям. Но когда Фишл приходит на праздник к себе домой, кто может сравниться с ним во всем мире?

Навстречу выходит жена Бат-Шева, ее платок приспущен на лоб, щеки пылают огнем, и она спрашивает, как бы между прочим, не осмеливаясь заглянуть ему в глаза:

- Как поживаешь?

Он отвечает вопросом на вопрос:

- А как ты поживаешь?

И его сын Эфраим, достигший возраста бар-мицвы (*47), здоровается с отцом, а тот спрашивает:

- Что ты сейчас проходишь по Талмуду?

А красивая и смуглая дочурка Рейзл с короткой косой на голове, повисает у него на шее, обнимает и целует отца.

- Папа, что ты привез мне на праздник?

- Ситец на платье. А маме - шелковый плато Возьми и передай маме.

И Фишл вынимает из мешка, в котором хранится его талит(*48), шелковый платок. Бат-Шева краснеет еще больше и опускает свой головной платок до глаз. Она поворачивается, будто спешит к прерванной домашней работе, но остается на одном и том же месте.

- Возьми, Эфраим, Талмуд, и я проверю, как ты усвоил материал.

Эфраим очень способный и прилежный ученик, быстро все воспринимает, у него великолепная память, и все же он часами просиживает над Талмудом, так как душа его жаждет знаний. Фишл его экзаменует, с удовольствием прислушиваясь к толковым объяснениям сына, иногда кое-что подсказывает, и душа его ликует. Да, заниматься с таким - одно удовольствие. Бог наградил его хорошим сыном: "Дорогой мой сын Эфраим... Любимое дитя..." (*49).

- Если хочешь идти в баню, белье приготовлено, - говорит как бы между прочим его жена Бат-Шева, не глядя ему в лицо. И Фишл чувствует всем сердцем, как ему сейчас хорошо. Он сейчас подобен человеку, что вырвался из тюрьмы на свободу и вернулся к родным и близким, к которым привязан всем сердцем. И он уже рисует в своем воображении баню, наполненную горячим паром. Вот он взбирается на верхнюю полку, ложится навзничь и расправляет все члены. Какое блаженство! Он стегает себя веником, обильно потеет, и пар проникает во все поры тела. Но ему мало.

- Эх, братцы, поддайте еще пару! Еще, еще!

А когда раскрасневшийся Фишл возвращается из бани домой, он свеж, бодр и весел, будто родился заново. И он прежде всего садится за священные книги, которых описаны все пасхальные обычаи, правила и коны. Затем он облачается в субботнюю "капоту", опоясывается новым кушаком, шагает взад и вперед по комнате, время от времени поглядывая на свою супругу. И на ней новое нарядное платье и новый шелковый платок, и она в эти минуты кажется ему особенно миловидной. Да, Господь наградил его красивой, благородной и скромной женой!

Вместе с Эфраимом он неторопливо шагает в синагогу. Когда Фишл входит в нее, его сразу окружают люди, и со всех сторон слышатся возгласы:

- Добро пожаловать, реб Фишл! Как поживает наш ученый еврей?

- Учим, воспитываем детей, обучаем их слову Божьему.

- А что слышно на белом свете?

- Все идет своим чередом, как заведено.

- А что слышно в Балте?

- Балта стоит на прежнем месте...

Подобные разговоры повторяются постоянно, из года в год.

Кантор реб Нисн подходит к амвону и начинается вечерняя молитва. Его голос все крепнет, в горле рождаются очаровательные трели, а когда он доходит до торжественного праздничного стиха "И говорил Моше о праздниках Господних сынам Израиля" (*50), кажется, что этот голос достигает небес.

Эфраим стоит рядом с отцом, ритмично покачиваясь, он молится с большим воодушевлением, Фишл это замечает, и сердце его ликует. "Какой хороший парнишка! - повторяет он мысленно. - Дорогой мой сын Эфраим... Любимое дитя".

- С праздником вас!

- И вас тоже...

- Веселых вам праздников!

- И вам тоже...

Стол накрыт, все приготовления к Седеру закончены. На столе маца и тертый хрен, вино и харосет, косточка с мясом, яйцо, лук, картофель и другая зелень. Две скамьи плотно придвинуты друг к другу, на них лежит большая подушка. Еще минута, и Фишл начнет царствовать. Еще минута - и он взойдет на престол...

Вся в белом, восседает по правую руку от него царица Бат-Шева в новом шелковом платке на голове. А напротив родителей чинно сидят царевич Эфраим в новом картузе и царевна Рейзл с короткой косой. Полюбуйтесь, евреи! Почет и уважение меламеду Фишлу, который взошел на престол и начал царствовать!

***

Трепачи, зубоскалы и доморощенные остряки Хащеватки, которые насмехаются забавы ради над всеми, а тем более рады точить лясы, когда речь идет о бедном меламеде, распустили нехороший слух о Фишле. Они рассказывают, будто однажды Фишл дал депешу своей жене Бат-Шеве следующего содержания:

"Ребята собраны, деньги везу, приготовь пули, еду царствовать".

Истинный смысл телеграммы был таков: "Собрал своих учеников и получил с них деньги. Приготовь кнейдлики, еду праздновать Песах".

Но эта депеша вызвала большие сомнения у власть предержащих. Полиция пришла к Бат-Шеве, обыскала весь дом, но ничего не нашла. Схватили Фишла, надели на него наручники и с большим почетом отправили в его родной город вместе с другими арестантами и государственными преступниками.

Так рассказывают трепачи Хащеватки. Но я готов поклясться, что ничего подобного не было, что это не более чем плод фантазии местных бездельников и зубоскалов. Никогда Фишл не давал депеш своей жене, никогда у него в доме полиция не производила обыска и никогда не отправляли Фишла в его родной город вместе с государственными преступниками. Правда, был однажды случай, когда его арестовали и послали вместе с другими арестантами в Хащеватку. Но не из-за депеши, а из-за паспорта. И не из Балты его выслали а из Егупеца (*51), и не в канун Песаха это случилось, а в жаркие дни тамуза (*52).

Дело было так. Однажды Фишлу очень захотелось поехать в Егупец. Он надеялся получить там место меламеда. Но по рассеянности забыл взять с собой паспорт, который, как известно, нужен каждому человеку. Он, видимо, решил, что в Егупеце такие же порядки, как в Балте, - и ошибся. Фиш л попался и пережил много тревожных и мучительных дней. Видимо, для того, чтобы наказать своим детям, внукам и правнукам, чтобы они и не думали и не мечтали о карьере меламеда в городе Егупеце. С тех пор он все дни своей жизни ездит в Балту, чтобы обучать местных детей слову Божьему.

БОКАЛ ИЛЬИ-ПРОРОКА

Старинная легенда
Ашер Бараш (*53)

В Майнце жил богатый купец по имени Калонимус. Среди его пасхальной посуды находился бокал Ильи-пророка, на котором были выгравированы слова "Гершом бар Иегуда" (*54). В семье считали, что этот бокал перешел по наследству от рабейну Гершома, светоча изгнания.

Понятно, что Калонимус берег его пуще глаза. Бокал всегда находился под замком и вынимался лишь во время пасхального Седера. Наполненный вином, он стоял посередине стола, сверкая и озаряя своим светом всех присутствующих.

У этого купца было два сына. Старшего звали Яхин, а младшего - Боаз. Они были женаты, у них были дети, и Калонимус любил их всех, и все любили его. В семье царили мир, взаимная любовь и уважение.

Однажды летом, долго находясь под открытым небом, Калонимус был поражен солнечным ударом. Вернувшись домой, он стал жаловаться на сильную головную боль и скоропостижно скончался еще до прихода врача. В его доме и во всем городе люди очень горевали. Он делал людям много добра, и его негласная благотворительность намного превышала открытую, которой он славился.

Когда миновала траурная неделя, Яхин пришел к Боазу и сказал:

- Отец скончался, не успев составить завещания. Мы должны поделить имущество, что досталось нам в наследство. Возьми себе все отцовское достояние, а мне дай бокал Ильи-пророка. Он мне дороже серебра и золота.

- О, нет, братец, - ответил Боаз. И мне очень хочется получить эту семейную реликвию. Возьми себе все имущество, а мне оставь бокал.

Так как они не могли прийти к соглашению, то решили идти к раввину.

В Майнце жил в ту пору прославленный раввин, большой знаток Торы и Талмуда. Народ считал его святым.

Выслушав братьев, рабби сказал:

- Зачем вам спорить и ссориться? Не может быть счастья и благодати, где нет мира. Разделить этот бокал невозможно. Поэтому надо бросить жребий, и он решит, кому этот бокал будет принадлежать. Все решает Бог, как сказал умнейший из людей: (*55)

"За пазуху бросается жребий, но от Господа все решения его" (Притчи, 16, 33).

Братья ответили:

- Мы согласны.

Раввин позвал мальчика, проходившего в это время по улице, и тот на глазах у братьев вытянул жребий. Бокал достался Боазу.

Раввин сказал:

- А теперь идите с миром, и пусть каждый радуется тому, что ему досталось по воле Небес.

Братья вернулись домой и поделили отцовское наследство согласно жребию.

Боаз был очень доволен, но Яхин затаил в сердце ревность к младшему брату.

Яхин оказался очень удачливым купцом, и ему удалось за короткое время утроить достояние, полученное в наследство от отца. Он торговал даже с заморскими странами, и имя его стало широко известным повсюду.

А Боаз, который не получил ничего, кроме бокала, бедствовал. Он тяжело работал и мало зарабатывал. Боаз с домочадцами поселился в глиняной мазанке, которую нанял на окраине города, и жил в нищете бедности. Только одно было у него утешение - бокал, который достался ему по жребию. Ежедневно он вынимал его из шкафа, ставил на стол и не мог им вдоволь налюбоваться. Глядя на бокал, он забывал о своей нищете и о всех своих бедах.

Чем дальше, тем все хуже шли у него дела. Настали дни, когда не было хлеба даже для детей, и они не могли выйти на улицу, так как у них не было ни одежды, ни обуви.

Приближался праздник Песах, а Боаз не смог купить ни мацы, ни мяса, ни вина к Седеру. Он ходил мрачнее тучи, и лицо его почернело, как у закопченного горшка. К нему обратилась жена.

- Доколе мы будем страдать? Пойди к брату и одолжи у него немного денег, чтобы мы могли справить праздник. А когда твои дела поправятся, ты ему вернешь их с благодарностью.

Боаз ответил:

- Ты же знаешь, что он меня ненавидит.

- И все же, попытай счастья. Ведь это же родной брат.

Он пошел, как идут на казнь. Услышав просьбу Боаза, Яхин сказал:

- И до чего же ты дожил! Зачем же тебе и всей семье так мучаться? Возьми имущество, которое я получил в наследство от отца, мир праху его, а мне дай бокал. И я тебе еще прибавлю золотой кубок, инкрустированный драгоценными камнями, который мне прислали в подарок из Индии.

Боаз ответил:

- Ни за какие земные блага я не отдам тебе отцовский бокал.

Рассердился Яхин и прогнал брата.

- Уходи, уходи, нищий гордец!

Боаз вернулся домой и рассказал о встрече и разговоре с братом жене.

- Пойди к соседям, - предложила она. - Может быть, они одолжат тебе золотой. Ведь недаром говорится в наших книгах: "Лучше сосед вблизи, чем брат вдали". (*56)

Он ей ответил:

- Как я пойду занимать деньги, если они мне уже не раз одалживали, а я своих долгов еще не вернул! Не удручай меня еще более своими советами!

Замолчала жена, ничего не ответила.

Наступил канун праздника. Во всех еврейских домах полно всякого добра, а в доме Боаза - пустота и мрак.

Дети плачут:

- Чем мы провинились, что нет у нас ни мацы, ни вина, ни орехов? Как мы будем праздновать Седер и задавать "четыре вопроса"?

Когда Боаз услышал плач детей, сердце его затрепетало от горя. "Пойду на базар, авось, там что-нибудь заработаю и куплю мацу на Песах", - подумал он.

Когда дети остались с мамой, они не переставали плакать:

- Мы хотим идти в синагогу, но у нас нет ни одежды, ни обуви...

Мать не могла больше выдержать. Поцеловав детей, она сказала:

- Не плачьте, родные. Я пойду и принесу вам мацу, мясо, вино, новую одежду, и мы отпразднуем наш великий праздник освобождения от египетского рабства вместе со всеми евреями.

Мать украдкой вынула из шкафа кубок Ильи-пророка и, спрятав его под фартуком, сказала:

- Сидите, дети, спокойно, пока я вернусь.

Она пошла к богатому брату своего мужа и сказала:

- Я принесла тебе этот бокал. Дай мне денег на Песах и поскорее, чтобы я успела все купить и приготовить.

Яхин выхватил из ее рук драгоценный сосуд, о котором мечтал столько лет, наполнил карманы ее фартука золотыми монетами и дал впридачу золотой кубок, инкрустированный драгоценными камнями. Когда она уходила, он крикнул в догонку:

- После праздника приходи, я дам тебе еще.

Женщина поспела на базар и купила мацу, мясо, вино, разного рода сладости, а также новую одежду и игрушки для детей. Все это она уложила в большую корзину и наняла носильщика, который доставил все покупки на дом.

Когда дети увидели мать и носильщика с корзиной, их радости не было границ. Они пели и прыгали от счастья. Умывшись и переодевшись, дети сказали:

- Когда отец вернется, он нас не узнает.

А Боаз обошел базар вдоль и поперек, но никакой работы не нашел. Угрюмый и опечаленный, он вернулся домой с пустыми руками.

И как был поражен Боаз, когда обнаружил дома празднично накрытый пасхальный стол и детей, умытых, сияющих, в нарядной одежде.

Глаза его наполнились слезами, и он спросил свою жену:

- Откуда все это?

Жена ответила:

- Скажу всю правду. Я не в силах была видеть страдания наших детей и пошла к Яхину. Отдала ему бокал Ильи-пророка и получила за него сто золотых монет да еще золотой кубок в придачу. Вот он, в шкафу.

Услышав это, Боаз побледнел, из глаз его потекли слезы и он закричал:

- Этот бокал, который мне дороже всех отцовских богатств и который достался мне по воле Небес, ты продала брату, который меня ненавидит? Как ты смела?

Он закрыл лицо руками.

К нему подошли дети, начали его обнимать, ласкать и уговаривать:

- Не плачь, папа. Поставь этот кубок на стол, и ты увидишь, что Илья-пророк будет рад.

Услышав детские голоса, Боаз вытер слезы и сказал:

- Будьте благословенны! Сегодня - день нашего вызволения из рабства, и Всевышний наказал нам веселиться.

Он переоделся и пошел с детьми в синагогу. Вернувшись домой, Боаз поздравил жену с праздником и был с ней очень ласков и внимателен. Праздничный стол ломился от обилия яств, и в центре его стоял золотой кубок. По всем правилам Боаз провел традиционный Седер. Младший из сыновей задал четыре вопроса. Были выпиты четыре бокала.

Время от времени Боаз украдкой глядел на чужой кубок, стоявший на столе, и сердце его обливалось кровью. Он тосковал по отцовскому бокалу, ценою которого был куплен этот Седер.

Когда, читая пасхальную Гагаду, они дошли до молитвы "Излей гнев Свой...", старший сын подошел к двери и открыл ее для Ильи-пророка. И в то же мгновение исчез со стола золотой кубок и на его месте оказалась семейная реликвия, бокал Ильи-пророка с выгравированной на нем надписью "Гершом бар Иегуда", и его лучи осеняли праздничный стол и всех присутствующих.

Боаз радостно протянул руку к бокалу и воскликнул:

- Смотрите, какое чудо сотворил Илья-пророк! Он вернул мне бокал моего покойного отца!

И в доме Боаза воцарилось бурное веселье, не знающее границ. Здесь праздновали Пасху до середины ночи.

Нечто подобное произошло также в доме Яхина. Когда там дошли до молитвы "Излей гнев Свой..." и открыли двери для Ильи-пророка, исчез драгоценный бокал, а на его месте оказался золотой кубок, который Яхин передал жене брата.

И сразу как бы потускнело в зале. Улетучилась радость. Конец Седера был скомкан, его огорченные участники рано улеглись спать.

Утром Яхин пошел к брату и увидел отцовский кубок с вином. Он сказал Боазу:

- Теперь я убедился, что тот жребий не случайный, а воля Небес. Прости мне, брат, за те огорчения, которые я тебе причинил.

Они упали друг другу в объятия и долго плакали.

А на следующий день, во время второго Седера, Яхин, его жена и дети пришли в мазанку Боаза и там они справляли Седер совместно, и вся семья наслаждалась чудесным светом бокала Ильи-пророка.

После окончания праздника Яхин передал брату половину своего имущества. И между братьями навсегда воцарились любовь, согласие и дружба.

Далее

Ваша оценка этой темы
1 2 3 4 5
           
">
Полезно
Интересно
Бесполезно
Комментарии
(по желанию)

Торговое оборудование - производство монетниц по доступным ценам. . Цены на ритуальные услуги сколько стоят похороны в москве ритуальные услуги в москве цены.