Нахум Гутман

Н. Гутман. "Лодки в Яффо". 1931 г.

Корабль, доставивший нас из России в Землю Израиля, остановился в Яффском порту лишь на самое малое время, чтобы мы успели высадиться на берег. К кораблю приближалась шлюпка. Она попеременно вздымалась и падала на волнах, и временами казалось, что она того и гляди ткнется носом в борт корабля, а временами она будто удалялась от нас, и ее матросы выглядели темными силуэтами на фоне неба.

Неожиданно стоявший на палубе корабля матрос-араб подхватил моего брата и бросил прямо в руки другого матроса, стоявшего широко расставив ноги в раскачивающейся шлюпке. Брат полетел вниз. Я успел увидеть лишь подметки его башмаков. Они походили на ладони, протянутые в мольбе к небесам.

Шлюпка поплыла к порту, и мы увидели, как брат машет нам, уже стоя на берегу. Земля там была прочной. Это произошло в пятом году двадцатого столетия; мне тогда было восемь лет.

Когда все мы оказались на берегу, корабль плыл дальше по маршруту, в Бейрут. Дым из его трубы висел над побережьем, а сам он четко вырисовывался на горизонте. Мы словно остались на острове посреди океана.

Н. Гутман. Иллюстрация к книге Х.Н. Бялика. 1929 г.

Теперь, когда я возвращаюсь из заграничных плаваний, и корабль приближается к берегу этой земли, мое сердце учащенно бьется. Так, наверное, чувствует себя теленок, возвращающийся в свой коровник, или, если вам нравится более изящное сравнение, птенец в свое гнездо.

С той поры прошло пятьдесят лет, и много разных событий произошло на острове посреди океана.

Мой отец был писателем и учительствовал в ивритской школе. Если я просыпался ночью, то видел на полу квадрат света, падавший из комнаты отца. Это означало, что он еще сидит за своим столом и проверяет школьные тетрадки. А может быть, пишет рассказ. Указательный и средний пальцы его правой руки всегда были выпачканы красными чернилами.

По утрам мама кормила меня настоящим завтраком. Отец едва пробовал что-нибудь и, утирая рот салфеткой, торопился к двери. Он хотел оказаться в школе пораньше, когда учителя как раз договаривались о том, каким словом пользоваться: группа или класс, пешеходная дорожка или тротуар.

Как-то раз учитель выгнал меня с урока. Я рисовал в тетради и не слушал его объяснений. Вдруг я услышал веселые голоса, доносившиеся от школьных ворот. Школьное здание стояло на краю Яффы последним, дальше шли пески. Когда мне случалось видеть спину человека, прокладывающего путь среди песчаных дюн, я был уверен, что он отправляется в иной мир (сегодня этот иной мир называется Тель-Авив).

Н. Гутман. "Прогулка". 1960 г.

Итак, я пошел на голоса к школьным воротам. Я увидел, как мой отец играет с первоклассниками в салочки. Иногда он выходил из игры, подходил к девочкам и пел им какую-нибудь песню, а потом снова присоединялся к игре. Лицо отца было оживлено, глаза лукаво поблескивали, особенно, когда наступала его очередь бежать вдогонку.

Я почувствовал себя так, будто проглотил целиком холодную картофелину. Мне стало грустно. Дома мой папа никогда нам не пел. Не бегал и не играл с нами. Дома он только писал и сочинял учебники для чтения на иврите. И я понял, что приходится мириться с тем, что не мне одному принадлежит его время и его душа.

Однажды моя мама заболела и умерла. Мне было тогда двенадцать. Долгие годы после того странное чувство мешало мне выговорить слово мама.

Н. Гутман. "Точильщик". 1931 г.

Бабушка, жившая в Одессе, мать моего отца, узнала о несчастье и поспешила на помощь, к своим птенчикам. Нас было пятеро. Дед не согласился бросить дом и все прочее. Бабушка заставила его пойти к раввину, и после этого имущество было продано, а спустя еще месяц повозка, доверху груженная узлами и саквояжами, остановилась возле дома в Тель-Авиве. Посреди узлов виднелись две фигуры, по-зимнему укутанные в темное, и два маленьких светящихся личика. То были бабушка и дедушка. Я полюбил бабушку с первого взгляда. Бабушка сразу привела к нам в дом учеников гимназии Герцлия и заботилась о том, чтобы они не голодали.

Когда и я перешел учиться в гимназию Герцлия, я и там продолжал рисовать в тетрадках и не слушал уроков. Не думайте, что я этим горжусь, вовсе нет. Я уже говорил, что вокруг были сплошные пески; теперь я хочу добавить, что они были чистые и гладкие, словно простыни после прачечной. Кто бы ни прошел по ним, оставлял на них свой след.

Я видел, как на этих дюнах возводили дома, прокладывали улицы, мостили тротуары (а не пешеходные дорожки) и начинали новую жизнь. Но быть внимательным на уроках я так и не научился. Поэтому в один прекрасный день я отправился в запряженной парой повозке - а еще один конь, резервный, бежал следом - в Иерусалим и поступил в Бецалель. Так называлось художественное училище в Иерусалиме.

То, о чем скажу ниже, мне хотелось бы напечатать мелким шрифтом, чтобы выделенные строки надежней запомнились читателю:

Н. Гутман. "Иллюстрация к книге Х.Н. Бялика". 1929 г.

Когда учишься на художника, ты не только учишь ремесло рисовальщика. Ведь когда человек рисует, он смотрит, слушает, уясняет, тренирует руку. Он думает, чувствует, прислушивается к ближнему, видит то, чего другие не замечают. Он берет в расчет такие вещи, на которые никто не обращает внимания. Тот, кто рисует, своеобразным образом решает, что правдиво и что ложно, что честно, справедливо, наивно или мудро. Он ловит то, что сознательно или невольно норовит ускользнуть от взгляда, и тем не менее все эти усилия еще не означают, что нарисованное им будет хорошо. Что у него выйдет удачный, интересный рисунок. (Или это все еще непонятно?)

Короче говоря, в Бецалеле я открыл для себя не только рисование. Там я окунулся в жизнь. Несколько месяцев я проходил испытательный срок, а на летние каникулы вернулся домой. Это означало - в один из двух десятков домов, построенных на песках Тель-Авива. Вот я стою у окна нашего дома на улице Герцля и гляжу, как навозные жуки неторопливо шествуют посреди улицы, а напротив стоит мой учитель из Бецалеля, художник Абель Пан. Он поманил меня пальцем, и я с опаской вышел к нему.

Учитель пригласил меня прогуляться.

- Что ты собираешься делать после каникул? - спросил он.

Я бросил красноречивый взгляд на здание гимназии Герцлия справа от меня.

- Я думал, это не для тебя, - продолжал учитель. - Три твоих рисунка признаны отличными. Мы вывесили их в зале. Ты должен быть художником, и ты им будешь. Можешь считать, что я сказал: королем. Король, кочевник и художник делают, что захотят.

Когда я вернулся с прогулки, мне показалось, что голова моя достает до дверной притолоки.

Окончилась Первая мировая война, и я поехал в Европу. Там я еще шесть лет занимался рисованием. Тогда Шошана Персиц, заведующая издательством Искусство, заказала мне рисунки к рассказам моего отца, которые готовились к печати в пяти томах. А Бялик заказал мне иллюстрации к детским рассказам Черниховского для своего издательства Двир.

Н. Гутман. "Верблюды". 1960 г.

С тех пор я иллюстрировал множество книг. Сто - это много? Я сделал рисунки к книжкам, число которых гораздо больше ста. И еще за тридцать лет я нарисовал несколько тысяч иллюстраций к еженедельнику для детей Давар. Чем больше я рисую для детей, тем больше книжек с картинками хочется мне сделать, тех, которых мне так не хватало и о которых я так мечтал в детстве. Словно я выплачиваю долг самому себе, мальчику Нахуму Гутману, который живет во мне.

Когда я поехал в Южную Африку, мой друг Яцив, редактор детского журнала Давар, попросил присылать ему письма для читателей. Я старался выполнить его просьбу, и из писем составилась моя первая книжка - В стране у негров зулу и их короля Лобенгулу. Эта книжка с моими рассказами и рисунками много раз переиздавалась, так что вышли десятки тысяч ее экземпляров. Ее читали дети, дети вырастали и читали своим детям, потом своим внукам - читали и перечитывали, пока не выучили целые куски наизусть. Взрослым дядям и тетям читать ее вслух было еще приятнее, потому что на них смотрели внимательные детские глаза. И я всем этим немножко горжусь.

Бывает, я сижу в кресле у керосиновой печки, на ногах - тапочки, а на лице - улыбка. Мне вдруг неодолимо хочется опять странствовать по джунглям, и тогда я вспоминаю всех друзей, о которых рассказал в своих книгах. Я и не мечтал быть писателем; но легкие забавные рассказики о том, как мы живем тут, в Земле Израиля, - такой же мой долг, как детские книжки с картинками. Я хочу дать другим то, чего не досталось мне. Я хочу поделиться с самим собой, а не только со своими домашними.

Самые лучшие годы в жизни моей семьи - это годы, когда росли дети. Нет большего наслаждения, чем наблюдать, как взрослеет твой сын. Я каждый месяц отмечал на дверном косяке его рост. Сегодня он такой высокий, что я не могу разглядеть, достаточно ли хорошо он причесан.

Я люблю кормить голубей, поливать садик и есть миндальные орешки. И конечно - рисовать.

Н. Гутман. "Тель-Авив". 1960 г.

Перевела Зоя Копельман.