"ПЕРВЫЙ ИВРИТСКИЙ РЕБЕНОК"
Смерть и жизнь - во власти языка. Притчи, 18:20
Есть люди, поступки которых невозможно мерить общей меркой. Вот полыхает огнем синагога, и молодой мужчина вдруг бросается в гущу пламени - спасать! - Кого? Свитки...
"Куски пергамента, исписанные черной тушью, ценнее человеческой жизни?" - удивится посторонний, пожмет плечами и отойдет. А для нас это подвиг: так поступали наши предки - жертвуя собой, спасали Тору.
Человека, который ради идеи жертвует самым дорогим, называют одержимым. Как будто не он сам, а какая-то внешняя сила держит его и не отпускает, подчиняет себе и заставляет делать то, что никто другой не делает. Для одних это "сумасшедший", для других-герой...
Когда-то давно еврей из хасидской семьи по имени Элиэзер Перельман решил, что его народ обретет свободу, если поселится в Земле Израиля и заговорит на языке, на котором говорили во времена царей Давида и Соломона - на иврите. Так решил Элиэзер, и всю свою жизнь подчинил этой идее. И не только свою...
Элиэзер женился на девушке, которая любила его и разделяла его взгляды - на Дворе Йонас - и вместе с ней уехал в Иерусалим. Первым делом он сменил идишскую фамилию на ивритскую и стал называться Элиэзер
Бен-Иегуда, т.е. потомок Иегуды. Затем он категорически потребовал от Дворы, чтобы та ни с ним, ни с друзьями, ни с соседями не говорила ни на каком языке, кроме иврита. И хотя Двора тогда иврита почти не знала, не это оказалось самым трудным.
В то время, в 80-е годы прошлого века, т.е. немногим более ста лет назад, на иврите никто не разговаривал. Соседи Дворы и Элиэзера говорили на идише, на арабском, турецком или французском, хотя все они были евреи, читали на иврите Тору и другие религиозные книги и молились на "святом языке". Да, именно так, а не иначе называли тогда иврит. Даже те, кто писал на нем стихи и рассказы светского содержания (что, вообще говоря, большинству казалось кощунством, в лучшем случае вредной забавой). А Бен-Иегуда в сердце святого города Иерусалима начал выпускать на святом языке газету, которая занималась совсем не вопросами религии. В своей газете "Ха-цви" Бен-Иегуда призывал евреев учить иврит, чтобы говорить на нем, стыдил богатых за то, что они наживаются на засухе: пользуясь тем, что в городе нет водопровода, а у них во дворах глубокие колодцы, продают воду втридорога. И еще много разных несправедливостей обсуждал и осуждал Бен-Иегуда на страницах "Ха-цви", чем нажил себе много врагов.
Время шло. Двора родила сына. Ему дали имя Бен-Цион, сын Сиона, т.е. Иерусалима. Но идея иврита родилась у Элиэзера раньше сына, и по праву первенства получила от отца большую долю наследства: Элиэзер поклялся, что его ребенок не услышит ни одного неивритского слова. Кто не может говорить на иврите - тому не место в доме у Бен-Иегу-ды! А Двора? Откуда она возьмет слова, чтобы говорить с сынишкой? В какой умной книге отыщет ласковые: "душенька", "заинька", "солнышко", которыми только мамы умеют называть своих малышей? И разве есть на иврите песня, чтобы петь у детской колыбели?
Мальчик рос в тишине и в одиночестве. Его единственным говорящим другом была мама. Отец всегда занят: работает в соседней комнате, стоя у бюро, обложившись грудами словарей и книг. На небольших бумажных карточках выписаны слова - на иврите, по-немецки, по-русски... Элиэзер Бен-Иегуда составляет словарь языка иврит. Не святого, а будничного, рабочего языка, которым можно будет выразить любую мысль и любое желание, даже самое низменное. Но не будем забегать вперед.
Бен-Цион рос почти без собеседников. Его ближайшие друзья - котенок и лопоухая дворняга - были бессловесны. Еще молчаливее плюшевые медведь Дов и медведица Дуба, присланные дедом из далекой России, и сшитая мамой тряпичная девочка. Да, да, именно девочка, потому что слова "кукла" в иврите тогда еще не существовало. Элизэзер придумал его для своего первенца: "буба". Это тоже было частью идеи - если слов в древнем языке не хватало, их надо было придумать, но так, чтобы они походили на уже имеющиеся слова. Например, "буба" похожа на слово "дуба".
Казалось бы, родители должны радоваться - им удается быть последовательными в поступках, оставаться верными идее. Но отчего у Дворы так часто на лице тревога ? Бен-Циону уже три с половиной года, а он все еще не говорит. У соседей малыши болтают без умолку, а в доме у Бен-Иегуды словно траур.
Друзья и знакомые не часто посещают их дом, ведь не всякий взрослый человек согласится выставить себя на посмешище, беседуя на языке, на котором ему никогда не приходилось общаться. Зато за стенами дома они не раз внушали Элиэзеру, что он калечит мальчика, и тот вырастет немым или, еще хуже, недоумком. Элиэзер упорно молчал и делал по-своему.
К счастью, страшные пророчества не сбылись. Бен-Циону было почти четыре, когда он наконец заговорил. Сразу предложениями. На иврите. Конечно, это был немножко смешной иврит. Мальчик придумывал свои слова, которые, как ему, наверное, казалось, правильнее выражали его мысль. Но какие дети не коверкают слов?
Радости родителей не было предела, и по такому случаю они пригласили гостей. Тут-то и произошла неприятная сцена.
Когда Двора тихонько напомнила малышу, что пора пойти в уборную, один из гостей, человек известный своей ученостью и набожностью, не выдержал и разразился гневной речью: "Это преступление! Использовать святой язык для обсуждения низменных потребностей - значит плюнуть в душу народа, осквернить его святую Тору!" Не в силах более сдерживаться, гость ушел, яростно хлопнув дверью. Элиэзеру была объявлена война.
Знаете, как бывает в сказках: заколдованный замок или заколдованный город, все жители которого спят или обращены в камень. Разве мы хоть раз представили себя на месте околдованных обитателей? А маленький Бен-Цион хоть и мог ходить, и разговаривать, и играть, но только в пределах тесного, мощеного камнем двора, обнесенного железным забором, с вечно запертой калиткой. Ни один ребенок не мог прийти к нему, а выходить на улицу ему строго-настрого запрещалось. У отца был один довод: "Никто из соседских детей не разговаривает на иврите. А говорить на другом языке мой сын не будет!" Словно один на необитаемом острове жил первый ивритский мальчик.
Как-то раз он не выдержал. Дождался, когда отец уйдет на работу, и с грехом пополам перелез через забор. Конечно, он расцарапался и ушибся, но что это значило в сравнении с волнением, с надеждой встретить друзей! Неподалеку играли мальчишки Радостный Бен-Цион побежал к ним: "Я тоже хочу с вами. Возьмите меня в игру!" Детские голоса смолкли. Мальчики уставились на чужака, обращавшегося к ним на непонятном языке. Он и выглядел как-то странно: вместо длинных пейсов - стриженные волосы, вместо длинного кафтана - короткая курточка и косоворотка, а на голове-то, на голове... Там, где у всех порядочных евреев ермолка, у него нелепая красная турецкая феска с кисточкой. Как у его отца, сумасшедшего Бен-Иегуды! Кажется, Бен-Цион еще что-то говорил им. Может быть, пытался объяснить, как одиноко и скучно ему там, за забором, как он хочет подружиться с ними... Неожиданно раздался смех. "Да он же чокнутый!" - сказал один из мальчишек, и сейчас же обидное слово зазвучало на разные голоса: "Чокнутый! Чокнутый!" Бен-Цион почувствовал резкий удар - это кто-то запустил в него камнем. Не дожидаясь следующего удара, мальчик бросился к дому.
Израненный, обиженный, он сидел с сухими глазами у себя в комнате, и гнев душил его. "Почему они надо мной смеялись? Почему я не могу быть, как все? Отчего папа любит иврит больше, чем меня?" Бен-Цион был очень несчастлив.
Много испытаний выпало на долю мальчика. Когда ему разрешили, наконец, пойти в школу, он снова оказался без языка: в школе преподавали по-французски. Кроме того, обязательно учили турецкий (ведь в стране правили турки!), арабский и иврит. Конечно, с ивритом у него не было проблем. А с детьми? Они снова смеялись над странным мальчиком и не принимали его в свой круг.
Однажды, после очередной статьи Элиэзера Бен-Иегуды, его газету "Ха-цви" запретили. Семейству Бен-Иегуда был негласно объявлен бойкот. Правда, больше это было похоже на травлю: не давали пройти по улице, бросали камни, выкрикивали под окнами обидные прозвища...
Через несколько дней к осажденному дому Бен-Иегуды пришли молодые сионисты, еврейские земледельцы, за которых вступился в своей статье Элиэзер. Они пришли из разных поселений - из Петах-Тиквы и Зихрон-Яакова, из Ришон-ле-Циона и Хадеры, приехали верхом на ослах и на лошадях, одетые на арабский манер, как одевались тогда еврейские крестьяне, и принесли плакат с надписью: "Лагерь Иегуды из армии Израиля". Если бы не они, кто знает, что сталось бы с Бен-Ционом и его семьей, маленьким островком иврита среди моря вражды и нетерпимости...
Все мы помним историю о праотце Аврааме и о том странном повелении, которое он получил от Всевышнего: "Возьми сына своего, единственного своего, которого ты любишь, и принеси его в жертву". Мы знаем, что Авраам не пощадил ради Всевышнего своего сына Ицхака, но Господь остановил его, а наши предки поняли, что нельзя приносить человеческие жертвы.
Про Элиэзера Бен-Иегуду не рассказывают историй, в которых участвует Господь. Но даже если бы Сам Всевышний повелел Бен-Иегуде: "Будь верен ивриту, и ради жизни иврита, который едва не умер, пожертвуй своими любимыми детьми", - даже и тогда не мог бы Бен-Иегуда быть более верным ивриту. Мальчик, который в детстве пережил много горя, вырос и взял себе новое имя: Итамар Бен-Ави, т.е. "сын своего отца". Он тоже выпускал газету и писал в ней статьи.
Но главное - первенец Бен-Иегуды стал первенцем народа, говорящего на иврите. После него еврейские ребятишки, которых с пеленок учили ивриту, уже не мучались одиночеством.
Вокруг звучала живая ивритская речь.
Зоя Копельман
Содержание
|
