РОШ А-ШАНА , ЙОМ КИПУР

Пособие для ученика
6-8 класс

Хана Ротман, Арье Ротман

МАЙНЦСКИЙ РАБИ

Арье Ротман

Раби Амнон долгие годы возглавлял еврейскую общину Майнца. В княжеском замке он был желанным гостем: князь был молод, вспыльчив, своенравен, но неизменно добр к мудрому раби. Он не скрывал от придворных своей любви к старому еврею.

— Я хотел бы избавить его и его соотечественников от того плачевного состояния, на которое обрекла их религия Талмуда, — сетовал князь, — но, увы, столь далеко моя власть не простирается.

Благоволение свое князь выражал тем, что не принимал ни одного важного решения, не выслушав мнения раби.

Однажды на охоте князь упал в ручей и сильно простудился. Казалось, что дела его плохи. Испуганный больной метался в бреду. В минуты просветления он перебирал свои грехи, отыскивая причину напасти. Наконец, сквозь жаркую пелену кошмара, ему показалось, что предположения его верны. Князь поделился с духовником, и тот подтвердил: болезнь, поразившая князя, несомненно имела причиной его легкомысленное покровительство врагам Христовым. Грех надлежало исправить раскаянием, постом, молитвой и действием. Наутро, приняв решение, князь почувствовал себя лучше и позвал раби Амнона.

Старик вошел торопливо и сразу же положил больному на лоб большую мягкую ладонь. Облегченно вздохнув, раби низко поклонился князю:

— Благословен всемогущий Господь, опасность, кажется, миновала. Вся община молилась за здоровье вашей светлости.

— Вот как, — слабо усмехнулся больной, — значит, я остался жив благодаря жидовским молитвам. Ну что ж, добро за добро. Ты и твои соотечественники получите награду: я наделю вас землей, уравняю в правах с бюргерами, отменю унизительные для вас обычаи и одежду. Ты рад?

В глазах раби зажегся недоверчивый огонек.

— Но прежде, разумеется, вы признаете Христа. Ты должен принять святое крещение первым, остальные последуют за тобой.

— Ваша светлость, — взмахнул раби широкими рукавами,

— неужели вы хотите стать жертвой предательства!

— Почему? — удивился больной, откинувшись на подушках.

Ему понадобилось немалое усилие, чтобы изложить дело со всей твердостью.

— Потому что тот, кто способен изменить один раз, с легкостью сделает это дважды. Как в будущем я сохраню верность своему господину, если предам Того, Кто возвышается над царями?

Князь ненадолго задумался.

— Может быть, ты и прав. Но дело уже сделано. Я был при смерти и дал обет Господу спасти твою еврейскую душу от адского пламени. Возможно, ты не стоишь моей милости, но я поклялся Богу. Итак, или ты примешь истинную веру, или в Майнце не останется ни одного еврея. Выбирай.

Князь отвернулся, чего никогда не позволил бы себе, если бы был здоров. Он не хотел смотреть на старика, потому что помимо воли ставил себя на его место.

— Позвольте мне подумать три дня, — услышал он, наконец. Голос, обратившийся к нему, не был голосом раби. Это был голос мертвеца, тусклый, как разбитая лампа. Больной чуть заметно кивнул головой, и ему стало жалко себя до слез.

На четвертый день князь уже поднимался к столу. Утром он поел зайчатины и впервые за несколько дней проводил взглядом служанку, подметавшую пол.

— Не прикажет ли ваша светлость послать за еврейским раби? — спросил его духовник, поднимаясь после трапезы.

— Зачем?

В первое мгновение князь удивился. Смакуя бокал мозельского, он как раз обдумывал преимущества своего недомогания. Можно было за завтраком запивать дичь сладким вином и совершенно не заниматься делами.

— Еврейский раби нарушил приказ вашей светлости. Он не явился.

— Так что же, прикажешь привести его силой? — вспылил князь, уставившись на кроткого монаха с нескрываемой враждебностью.

— Слуги вашей светлости предугадали желание князя, — поклонился ставший совсем уже ненавистным исповедник.

— Вот я открою тебе на исповеди, какие чувства ты во мне вызываешь, святоша, — мстительно подумал выздоравливающий, — и ты будешь уверять меня, что отпускаешь мне грех с любовью, как истинный христианин, ибо ты лицемер.

Двое латников втащили старика. Он был связан и своей волей не шел. Борода раввина немало натерпелась от солдатских пятерней. Досталось, как видно, и его бокам. "У меня в городе, без моего ведома, глумятся над стариком, который мне дорог. И все потому, что этот старик — еврей", — с отвращением подумал князь, брезгливым жестом отпустив латников.

Связанный с трудом поднялся на ноги и молчал. Его избитое лицо ровным счетом ничего не выражало.

— Ты примешь крещение, раби Амнон? — без обиняков, но и без всякой надежды спросил князь.

Старик замотал головой, словно ему уже вырвали язык.

— Твою общину я пощажу, — торопливо, словно опасаясь, что еврей передумает, откликнулся князь, — твои единоверцы полезны казне и нужны моим баронам, которые вечно без гроша. Ты можешь сам выбрать себе наказание. Ну, я жду.

— Тот, чей язык, — прохрипел наконец раби сквозь всклокоченную седую бороду, — попросил отсрочки, чтобы обдумать, не отречься ли ему от Бога, не заслуживает пощады.

— Э, нет! — раздраженно оборвал его князь и, сам не веря своим словам, отчеканил: — Я не караю тебя за отказ переменить веру. Вера во власти Бога, и я был глуп, рассчитывая убедить тебя.

Вызвав вспышку гнева, князь почувствовал, как в груди распрямляется знакомая пружина и холодная сила цепенит мышцы. Старик ослушался. Еврей стал врагом!

— Ты нарушил приказ и не явился в назначенный срок. За это, — князь опустил глаза, силясь не покраснеть, — за это тебе отрубят руки и ноги. Ибо еще ни один еврей в этом городе не осмелился ослушаться моего приказа!

...Но лицо раби все так же ровным счетом ничего не выражало. Словно он был деревом, у которого руки и ноги растут словно ветки. Или он не понял, какой смертью ему суждено умереть?..

Назавтра в синагоге евреи праздновали Рош а-шана. Молитва уже началась и была в разгаре, когда на носилках, словно знатного вельможу, словно епископа или самого императора, члены погребального братства внесли раби Амнона. То, что осталось от его тела, было надежно укрыто. Но взор еще жил и вместе со страданием излучал нечто, от чего запнулся кантор и прервалась молитва.

Корабль раби Амнона подплыл к амвону и остановился. Раби лежал лицом к общине и смотрел на нее с такой любовью, словно видел Бога. Его белоснежная борода зашевелилась, будто раздуваемая нежным дыханием ветерка, и где-то очень высоко, под самой кровлей, прошелестели слова:

Поведаем о святости этого дня,
Ибо он грозен и устрашающ,
В этот день возвеличится царство Твое,
И милостью утвердится Твой престол...

Никто не запомнил молитвы раби. Но через три дня благословенной памяти душа покойного посетила во сне поэта Колонимуса бен Мешуллама, и, проснувшись, он записал пиют слово в слово, не прибавив ни строчки, как умеют только истинные поэты.

Гимн раби Амнона вошел в молитвенники еврейских общин 'всего мира. Он получил название по своим первым словам: "Унетане токеф".

...Как пастырь, осматривающий стадо,
Проводит овец под посохом своим,
Так Ты — проводишь и исчисляешь,
И подписываешь приговор...

К главному меню

"УНЕТАНЕ ТОКЕФ"

Раби Амнон из Майнца

Поведаем о святости этого дня,
Ибо он грозен и устрашающ.
В этот день возвеличится царство Твое,
И милостью утвердится Твой престол,
И будешь восседать на нем в истине.

Воистину, только Ты судья и обличитель;
Всеведущий свидетель,
Ты записываешь и скрепляешь печатью.
Исчисляешь и назначаешь,
Вспоминаешь забытое,
Раскрываешь памятную книгу,
И она сама возглашает записанное в ней.
Деяния каждого в ней запечатлены.

И раздается трубление великого шофара,
И слышится тихий, едва различимый голос,
И торопятся ангелы,
Объятые страхом и трепетом,
И возглашают: "Настал день суда!",
Чтобы воинство небесное созвать на суд,
Ибо и они на суде пред Тобою не безгрешны.

И все рожденные в мире
Проходят перед лицом Твоим
В шествии беспрерывном.

Как пастырь, осматривающий стадо,
Проводит овец под посохом своим,
Так Ты проводишь и исчисляешь,
Приказываешь о каждой живой душе,
Всему живому отмеряешь участь
И подписываешь приговор.

Но покаяние, милосердие и добрые дела
Отменяют тяжкий приговор.

УПРЯМЫЙ ШОФАР

Когда начался мусаф Рош а-шана, солнце стояло высоко в небе и палило немилосердно. В синагоге пот тек по лицам старых и молодых. Казалось, что лица мокры от слез.

Пришло время трубить в шофар. Раввин бережно взял в руки витой изогнутый рог. Шофар в общине был особенный, знаменитый: звук его разбудил спящий город во время погромов Хмельницкого. Казаки уже приближались к местечку, когда разбуженные пронзительным криком шофара евреи выскочили из своих домов с факелами и фонарями в руках, спрашивая друг друга, что случилось. Увидев издали движение на улицах, казаки решили, что их подстерегает засада, и повернули назад. Кто поднял тревогу, узнать так и не удалось. Говорили, что шофар затрубил сам, потому что в общине никто не радовался, когда слышал о чужой неудаче, и не злился, когда узнавал, что соседу повезло.

Это было сто лет назад. И вот теперь, поднеся к губам шофар, молодой, только что избранный раввин изо всех сил надувал щеки, пытаясь извлечь из шофара хоть какой-нибудь звук. Но напрасно. Шофар молчал, словно его заткнули пробкой. По рядам молящихся пробежал легкий смешок. Уж очень потешно тужился молодой раби, лицо которого покраснело от напряжения и стыда. Ведь он заслуженно считал себя лучшим мастером трубления в шофар на всю округу. Молодежь уже открыто веселилась, старики прятали улыбку...

К главному меню

Задание:

1. Ответьте на вопросы:

1) Когда трубит шофар?

2) Зачем трубят в шофар?

3) Что изменилось в общине за сто лет?

4) Почему молчал шофар?

2. Закончите рассказ.

ДНИ ТРЕПЕТА

Шмуэль-Йосеф Агнон

Небо было ясным, земля тихой, улицы чистыми, и свежий ветерок порхал по просторам мира. Я был четырехлетним ребенком, одетым в праздничное платье, и один из родственников вел меня рядом с отцом и дедом в дом молитвы. Дом молитвы был полон людей, закутанных в талиты; их головы были похожи на серебряные короны, одежды белы, а в руках были книги, бессчетное количество книг; множество свечей воткнуты в длинные ящики с песком, и от них идет чудный свет и запах. Один согбенный старец стоит у ящика; талит, свисая, закрывает его всего, и из-под талита доносятся нежные и сладкие звуки. Я стою у окна синагоги, охваченный дрожью и пораженный этими нежными голосами и серебряными коронами, чудесным светом и запахом меда, исходящим от восковых свечей. И кажется мне, что вся земля, по которой я шел, все улицы, которые я проходил, весь мир, — это не что иное, как прихожая этого дома. Я еще не умел тогда думать сложными понятиями и не знал, что такое присутствие святости, но нет сомнения в моем сердце, что я чувствовал и святость места, и святость дня, и святость людей, стоящих в доме Всевышнего, погруженных в молитву и песню.

И несмотря на то, что ранее я никогда не видел ничего подобного, мне и в голову не приходило, что здесь можно разговаривать. И так я стоял и смотрел на дом и на людей в нем; и, я не различал между человеком и человеком, все они, вместе с домом, были как единое целое. Великая радость наполнила мое сердце, и оно с любовью прилепилось к этому дому и к этим людям и их молитвам. Вдруг пение прекратилось, только эхо некоторое время звучало, но в конце концов прекратилось и оно. Что-то прорвалось в моей душе, и я разразился рыданиями. Отец и дед испугались, а остальные принялись меня утешать. Но я продолжал плакать, слезы неудержимо катились из глаз. Все спрашивали друг друга: "Отчего ребенок плачет?" И отвечали: "Кто знает?"

Сейчас я могу рассказать, отчего я плакал. В тот момент, когда прекратилась молитва, прекратилось вдруг это удивительное единение. Кто-то снял талит с головы, некоторые начали разговаривать друг с другом. Те, к кому прилепилась моя любовь, вдруг изменили свой облик и разрушили свой чудесный образ, и образ дома, и образ мира. И от этого сжалось мое сердце, и потому я разразился плачем.

Прошло несколько лет, но то смятение все еще пребывало в моем сердце, а вместе с ним оставалась та же горечь. И из года в год, когда в Йом кипур вижу я, как евреи ("все они стоят в белом, прославляя Тебя, летают, как серафимы") вдруг меняют облик святости и молитвы на будничный, мое сердце сжимается, как в тот день.

Много раз я задавал себе вопрос: ведь если все люди связаны со своим Небесным Отцом только посредством молитв и песнопений Израиля, то как же может этот святой народ в эти святые дни профанировать святость пустыми разговорами и будничными беседами? Эти дни и часы никогда больше не вернутся; как же они могут снимать с себя корону святости? Есть сильные духом люди, которые ни на минуту не отвлекаются от неповторимости этого дня, но что делать простому человеку, у которого не всегда хватает сил удержаться на этой высокой духовной ступени единения со своим Создателем? Ведь Господь — оплот наш, и каждый человек должен всегда думать о том, как найти путь к Нему, Благословенному, и тем более в эти десять дней, когда Всевышний открывается стремящемуся к нему. Так пусть же человек не упустит эти великие часы, когда благословение нисходит на народ Израиля.

К главному меню

ИЗ МОЛИТВЫ "МУСАФ" НА РОШ А-ШАНА

"Воспоминания "

Ты помнишь содеянных в мире и поминаешь всех созданных издревле. Пред Тобою открыто все сокровенное и множество сокрытого от начала миробытия, ибо нет забвения перед троном славы Твоей и нет сокрытого от глаз Твоих. Ты помнишь все дело миросозидания, и ни одно создание не укроется от Тебя. Все открыто и известно пред Тобою, Господь, Бог наш, Ты провидишь и взглядом проникаешь до конца поколений. Ибо Ты назначаешь пору памяти, чтобы был помянут всякий дух и душа, чтобы вспомнились деяния многие и бесчисленные множества творений. С начала бытия Ты оповестил об этом, издревле это открыл. Это день начала деяний Твоих, память о первом дне. Истинно, это устав для Израиля, день суда у Бога Яакова. О державах в этот день оглашается: какой из них война, и какой — мир; какой из них голод, и какой — изобилие. И творения в этот день отмечаются памятью, чтобы их помянуть к жизни или к смерти. Кто не помянут в сей день? Ибо память о всяком создании предстает пред Тобою — дела человека и его назначение, действия и поступки мужа, размышления человека и его изощрения, и побуждение к действиям человеческим. Счастлив человек, не забывающий Тебя, и сын человеческий, в Тебе обретающий силу. Ибо ищущие Тебя никогда не оступятся и не будут посрамлены вовеки уповающие на Тебя. Ибо память о всем содеянном пред Тобой предстает, и Ты взыскиваешь деяние всех. И так же Ноаха с любовью Ты вспомнил, и его Ты отметил словом спасения и милосердия, когда Ты наводил воды потопа, чтобы истребить всякую плоть из-за злых поступков. Поэтому память о нем предстала пред Тобою, Господь, Бог наш, чтобы сделать его потомство многочисленным, как пески земли, а от него происшедших — как песок морской.

К главному меню

"ЧИСТАЯ МОЛИТВА"

"...Поскольку я знаю, что на земле почти нет праведников, которые никогда не согрешили против ближнего своего, нанеся ущерб его достоянию или ему самому делом или словом, — скорбит мое сердце. Ведь грех, совершенный человеком против ближнего, не искупается и в Йом кипур, пока он не простит его. Поэтому разбито мое сердце и содрогаются кости мои, — ведь в таком случае даже день смерти не приносит искупления.

Поэтому я молю Тебя: сжалься надо мной и даруй мне благоволение, милость и милосердие — Твое и человеческое. Я же прощаю полным прощением всех, кто согрешил против меня, против моего достояния или против меня самого, или рассказывал обо мне дурное и даже злословил; прощаю всех, кто нанес ущерб мне или моему достоянию; я прощаю полным прощением все проступки одного человека против другого, и да не будет ни один человек наказан из-за меня. И подобно тому, как я прощаю всем без исключения, даруй и мне благоволение в глазах всех людей, дабы они простили меня полным прощением".

К главному меню

ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК РАБИ ИСРАЭЛЬ БААЛ ШЕМ-ТОВ СПАС БОГАЧА ОТ ПРОКЛЯТИЯ

Арье Ротман

Жил некогда в городе Рантвиц один очень богатый еврей. Как-то раз он уселся в свою карсту и отправился в Меджибож навестить Баал Шем Това. Поговорили о том-о сем, а когда пришло время богачу уезжать, он вынул из кармана увесистый кошелек и положил на стол перед раби.

Встал раби Исраэль и проводил гостя до дверей.

— Может быть, ты хочешь о чем-нибудь меня попросить? — спросил он на прощание.

— Нет, раби, — отвечал богач, стоя на пороге, — я хотел увидеть учителя, о котором говорит весь мир. И я хотел сделать ему маленький подарок. Раби Исраэль взглянул на кошелек и улыбнулся одними глазами.

— И все же, не мог бы я чем-нибудь помочь тебе?

— Ах, раби, в какой помощи я нуждаюсь, когда Бог дал мне все? Богатства мои преумножены, сыновья выросли, дочери счастливы в замужестве, внуки все в добром здравии. Нет, раби, благословен Господь, я не нуждаюсь в твоей помощи.

И богач из Рантвица хотел садиться в свою карету, но раби остановил его:

— Останься и выслушай историю, которую я расскажу тебе.

К главному меню

ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ ВЕЛИКИЙ РАБИ ИСРАЭЛЬ БААЛ ШЕМ ТОВ, ПАМЯТЬ О НЕМ БЛАГОСЛОВЕННА, РАССКАЗАЛ В ГОРОДЕ МЕДЖИБОЖЕ БОГАЧУ ИЗ РАНТВИЦА, ПРИЕХАВШЕМУ НАВЕСТИТЬ ЕГО С БОГАТЫМ ПОДАРКОМ

Сказал раби: Жил некогда в городе неподалеку отсюда богатый купец. И был у купца друг, столь же богатый торговец. Дома их стояли на еврейской улице рядом, стена к стене. Сердца же их были настолько близки, что не знал один, где кончается сердце другого. Каждый взял себе жену, и она родила ему сына — в один и тот же день, тому уже сто лет назад. И растили они сыновей, как растят близнецов, и росли сыновья вместе. Если один получал подарок, то делил его с другом, и были у них одни игры, и один учитель обучал обоих мудрости святой Торы. Когда же достигли оба возраста бар-мицвы и исполнилось им по тринадцать лет, дали друг другу клятву вечно хранить свое братство.

И вот, когда пришел срок названым братьям взять себе жену, просватали одному из них невесту в далеком западном крае, и он отправился жить в дом тестя. А другому нашли жену далеко на востоке, и он отправился жить там. И легло между ними много сотен миль.

Первые месяцы разлуки каждый день слали друг другу письма названые братья. Но прошел год, и стали писать по письму в неделю. Еще год прошел, — и писали раз в месяц. А когда подросли их дети и прибавилось хлопот, перестали писать и раз в год. Оба преуспели в торговле и умножили богатство. Но пришел день, когда одного из них постигло несчастье: корабли его, посланные с товаром в дальние страны, не вернулись к нему. Он хотел наполнить товаром новые корабли и послать их, но сгорели все его хранилища и амбары. Услышали должники, которым он ссужал деньги для торговли, что разорился их заимодавец, и не стали возвращать долга. Так стал один из 'братьев нищим.

И тогда он вспомнил о названом брате. Продал свою одежду старьевщику и взял в дом лохмотья бродяги. Завернул в лохмотья горсть медных монет и пошел на восток. Указали ему дворец на главной улице. Окна дворца были оправлены мрамором, а ворота дворца украшены драгоценным деревом, привезенным из дальних стран. Ворота открылись перед ним, и он вошел внутрь. Множество диковинных сокровищ увидели его глаза, а ноги его утонули в мягких коврах. Картины в золотых рамах смотрели с каждой стены, а на тех картинах — чудеса Востока.

Вышел ему навстречу названый брат и со слезами обнял его. И была их радость столь велика, как если бы были они сыновьями одного отца. Увидел названый брат лохмотья, покрывающие тело друга, и сказал:

— Расскажи о несчастье, которое постигло тебя. И он рассказал ему и сказал:

— Даже лохмотья нищего, которые видишь на мне, — даже они мне не принадлежат, и я должен вернуть их.

Тогда позвал названый брат начальника своих слуг и приказал:

— Сочти все мои богатства и составь опись всему имению моему. Исполнил начальник слуг повеление и принес опись.

— Половину всего имения моего продай, а золото отдай моему брату.

И половину всего, что имел, отделил и отдал другу.

И сидели названые братья вместе много дней, и ели, и пили, и благословил один другого, и дал ему коней, одежды и слуг, и проводил в дальний путь.

Вернулся с богатством названый брат в свой город на западе и основал заново свое торговое дело. С большим умением и осторожностью повел торговлю и преуспел в ней больше прежнего. И стал он самым богатым купцом в своей стране, а золото свое берег как зеницу ока и никому не давал взаймы. На главной улице города он построил себе дворец и окна дворца защитил прочными решетками. Ворота дворца из крепкого дуба снабдил он железными засовами и тяжелый замок навесил на них. Внутри же поставил надежных сторожей и не велел пускать никого.

— Ибо изведал я нищету и низость людей, — говорил он в своем сердце,

— и не хочу увидеть своих сыновей нищими на дороге.

В самом дальнем углу дворца он велел выстроить комнату без окон и стены ее обил железом. Дни и ночи проводил там, считая свое богатство, а оно все возрастало. Но боязнь потерять его не оставлял купца, и он продолжал копить сокровища из страха перед бедностью.

Случилось, что далеко на востоке пошатнулись дела у названого брата его. В тот день, когда уделил он половину своего богатства обнищавшему другу, несчастье переступило порог его дома. Доверенные его обобрали его, и друзья его предали его, и пришли к нему заимодавцы и отобрали дворец, а все имение его продали за долги. И сделался он нищим, и не имел даже одежды, чтобы продать старьевщику и купить себе еды. Он стал голодать и тогда вспомнил о друге.

— Я пойду к другу, и он спасет меня, — решил названый брат. И радость при мысли о друге согрела его сердце.

Но прежде, чем отправиться в путь, он послал другу письмо. — Письмо опередит меня, и друг мой, конечно, выйдет встретить меня в пути. Так я приближу миг нашего свидания.

И он употребил на посылку письма последнюю горсть медных монет.

Неделю за неделей шел он дорогой на запад и, питаясь милостыней, ночевал в полях. Но радость не покидала его, ибо за каждым поворотом он ожидал встретить друга, спешащего навстречу. И друг усадит его в карету, с почетом доставит его в свой дворец, там они будут наслаждаться трапезой и питьем, созерцая друг друга.

Дни проходили, и сменялись недели, но не встретил он друга, меж тем как путь подходил к концу.

— Верно друг мой поехал другой дорогой и мы разминулись в пути, — говорил он своему сердцу, чтобы утешить его, — но не встретив меня, друг мой вернулся домой, и теперь ждет-поджидает меня в своем дворце.

И он ускорял шаги.

Он вошел в город и спросил о своем друге. Указали ему дворец, похожий на крепость, на главной улице в еврейском квартале. И увидел он кованые решетки на окнах, и постучал в дубовые балки ворот дорожной тростью, и не услышал шагов изнутри, и ждал. И снова постучал, и стучал, пока не открылась узкая калитка и привратник сказал:

— Одежда твоя — одежда нищего. Тем, кто в лохмотьях, нечего ждать у ворот дворца.

Он хотел захлопнуть калитку, но странник не позволил ему.

— Твой господин много дней с нетерпением ожидает меня. Я — друг его с детских лет, клятвою связаны наши сердца, поклялись мы вечно хранить наше братство. Иди же, скажи господину своему: тот, кого ты ждал, пришел!

Рассмеялся привратник и пошел доложить господину:

— Там, у ворот, убогий бродяга в лохмотьях утверждает, что он друг господина, и просит впустить его в дом.

Подумал богач:

— Если впущу его, вид его тронет мне сердце. Сжалюсь над ним и вспомню его милосердие. Может быть, он мне напомнит, как вместе росли мы, подобно двум братьям. Словами разжалобит мою душу и унесет половину богатства, что скопил я годами труда в своем заточении. Если верну ему долг — снова впаду в нищету. Ибо разве не это постигло несчастного, отдавшего мне половину всего, что имел? Не уподоблюсь ему, ибо познал я нищету и низость людей!

Так он сказал в своем сердце и закричал сторожам:

— Гоните его прочь!

Вернулся к воротам привратник и видит — нет, не уходит бродяга в лохмотьях.

— Не понял твой господин, неверно ты изложил ему дело! Ступай, передай ему: брат твой пришел! Тот, которого ждешь ты. Пришел отправитель письма!..

Так он весь день кричал и стучался в ворота. Но не впустили его сторожа, и не отозвался привратник. Ночь опустилась на город, и почувствовал нищий, что сердце его разбилось. Голод изнурил его тело, и путь подорвал силы. Он понял, что умирает.

— Не могу умереть у ворот его дома. Как нанесу я бесчестие брату? Скажут: нищий умер от голода, стучась и прося подаяния — но не открыли ему.

И из последних сил потащился прочь. Там, в конце улицы, упал на землю и умер.

Не прошло много времени, как смертельный недуг погубил богача. Души названых братьев вместе явились к престолу Судьи Всемогущего и ожидали суда.

Участью первого было — наслаждение светом, сокрытым для праведных в будущем мире. Участь второго — стыд Геинома и муки позора. Но, услыхав приговор, вступился брат за брата. Сказал:

— Вечно хранить наше братство дал я клятву, и нарушить ее не могу. Лучше я с ним опущусь в Геином, чем без него вознесусь в Ган Эден. Отвечал Всемогущий и сказал:

— Удел праведников — свет Шехины. Удел нечестивцев — ужас и мерзость позора. Если ты не согласен — сам стань судьей и реши, как поступать с двумя душами, подобными вашим.

Отвечала Всемогущему душа праведника, и сказала:

— Несправедливо осуждать брата моего за то, что я умер от голода у ворот его дома. Быть может, привратник неверно изложил ему дело. Разве привратник сказал, что я умираю от голода? Если бы брат мой узнал, что кусок хлеба может спасти мою жизнь, разве отказал бы он мне в куске хлеба?

И продолжала душа праведника свою речь, и обратилась к милосердию Всевышнего, говоря:

— Да ниспосланы будут наши души обратно в мир, и пусть снова стану я нищим, а брат мой — богачом. И пусть вновь я приду к нему и попрошу кусок хлеба.

И так решено было над ними.

И вошла душа праведника в тело рожденного нищим, а душа брата его -в тело рожденного в богатстве. И когда подрос мальчик, рожденный нищим, то отправился просить милостыню по городам страны. И пришел в город, где брат его, рожденный богатым, жил в своем доме. И когда проходил по улице мимо его дома, почувствовал голод и решил:

— Вот богатый дворец. Войду и попрошу кусок хлеба. И он подошел и постучал в дверь, но никто не открыл. А в тот миг проходил случайный прохожий по улице, увидел его и сказал, засмеявшись:

— Эй, бродяга, напрасно стучишься. Хозяин дворца и птице крошек не высыплет!

И тогда дверь отворилась, хотя никого за ней не было, и нищий вошел. Он прошел весь дом, и никого не встретил. И лишь в самом дальнем углу дворца он наткнулся на комнату без окон, стены которой были обиты железом. В комнате сидел человек и считал деньги. Подошел к нему нищий и сказал:

— Я нищий, умирающий от голода. Дай мне кусок хлеба и спаси мою жизнь.

Тогда взглянул на него названый брат его и рассмеялся:

— Каждый ребенок в этой стране знает, что я не подаю милостыню. Глупец, зачем же ты пришел попрошайничать в мой дом?

И увидел нищий, что не узнал его брат, и упал на колени, и в слезах умолял сжалиться над ним. И молил его так, словно жизнь их обоих и в этом и в будущем мире зависит от корки хлеба:

— Не дай мне умереть с голоду! Смилуйся и накорми меня, ибо я умираю на твоих глазах!..

Тогда разгневался человек, считавший деньги, и закричал:

— Прочь из моего дома, бродяга!

Но названый брат его не уходил. Еще ниже преклонил он колени в мольбе. Схватил его за плечи рожденный богатым и хотел вытолкать вон. И лица их сблизились на миг, и глаза одного взглянули в глаза другого:

— Дай! — со страстью взмолился нищий, глядя в лицо брату. И тогда тот ударил его ладонью по рту.

Нить, удерживающая душу молившего, была истерта годами скитаний. Тщетность отчаянной мольбы расплела ее волокно. От последнего удара распалась она и прервалось дыхание умолявшего. Умирая, он упал к ногам брата, и душа его покинула его.

К главному меню

НА ЭТОМ ЗАКОНЧИЛАСЬ ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ВЕЛИКИМ РАБИ ИСРАЭЛЕМ БААЛ ШЕМ ТОВОМ БОГАЧУ ИЗ РАНТВИЦА, ПРИЕХАВШЕМУ НАВЕСТИТЬ ЕГО С БОГАТЫМ ПОДАРКОМ

И раби Исраэль перестал говорить, потому что закончил рассказывать эту историю. Он посмотрел на посетителя и спросил

— Ты все еще ни о чем не хочешь меня попросить?..

Отвечал посетитель, и он едва мог говорить, потому что задыхался:

— Раби, — выдохнул он, — я — этот богач! Что мне делать, раби?!

— Твой умерший друг оставил после себя большую семью. Может быть, кто-то из нищих, встреченных тобой на дороге, его брат или сын? Попытайся, вдруг он возьмет то, что причиталось твоему другу?

— Но как я узнаю, кому из нищих мой друг приходился родней?

— Этого я не могу тебе сообщить. Попробуй не пропускать ни одного. А когда у тебя не останется денег, — что ж, человеку, раздавшему все состояние бедным, каждый охотно подаст. И ты сможешь делиться с теми, кто не так удачлив в ремесле нищего, как ты. И тогда тебе, может быть, удастся встретить кого-то из наследников своего друга.

Таков был приговор великого раби Исраэля Баал Шем Това, и приговор этот, исполненный бывшим богачом из Рантвица, спас его душу от проклятия.

К главному меню

СУККОТ

Пособие для ученика
6-8 класс

Хана Ротман, Арье Ротман

ГОСТИ КАНТОНИСТА МИХЛА

Аръе Ротман

Однажды мне в руки попалась книжка со штемпелем "Библиотека Вологодской талмудъ-торы". Эта удивительная надпись была единственной, сделанной русскими буквами, если, конечно, не считать слов "дозволено цензурою" на титульном листе. Что же было дозволено цензурою вологодским евреям? Учебник грамматики иврита с картинками.

Я держал в руках школьный учебник более чем столетней давности и испытывал волнение. Сто лет назад, в далеком северном городе, жили евреи. Как они туда попали? Кто их пустил в Вологду, за тысячи километров от черты оседлости? У них была школа, с библиотекой и учебниками. Судя по разрешению, данному цензурой, тогда не считалось преступлением учить иврит. Теперь, в 1983 году, спустя более века, это запрещено. Конечно, хотя нас и преследуют, мы все равно учим иврит. Но иметь библиотеку со штампом, школу, которую не надо прятать в подвале, с учителями, которых не сажают в тюрьму? Об этом нельзя и мечтать. Как хорошо, свободно и счастливо, должно быть, жили евреи в Вологде сто лет назад! И все же, как они попали туда?

Оказалось, что вологодские евреи были потомками кантонистов. Кто такие кантонисты? Это еврейские дети в возрасте восьми—двенадцати лет, которых при царе Николае I отбирали у родителей. Зачем? Считалось — чтобы сделать из них солдат. На самом деле — чтобы крестить. В армии служили тогда двадцать пять лет. Но кантонисты были слишком малы для солдатской службы, и их сперва отдавали на воспитание военным поселенцам. И в срок службы эти годы не засчитывали.

Поселенцы бывали разные — добрые, злые, равнодушные. Но все они заставляли детей молиться иконам, есть свинину и работать в субботу. Ну, а тех, кто не хотел, конечно, жестоко наказывали. Избежать мучений, впрочем, было очень легко, — стоило только прибежать к священнику и попросить о крещении. Взрослые сразу становились ласковыми, улыбались, гладили по голове. Им и самим было приятно, и начальство, довольное, дарило подарки. Один такой кантонист стал большим генералом, многие делались чиновниками, офицерами.

Но не их дети учили в Вологодской талмуд-торе грамматику иврита с картинками. Были, оказывается, такие, кто вынес все муки,

прошел двадцать пять лет солдатчины, женился, родил детей и этих детей продолжал учить Торе. Единственную привилегию имели николаевские солдаты: они не обязаны были жить в черте оседлости. И часто оставались там, где квартировал их полк. Так евреи попали в далекие русские города, в Сибирь, на Волгу, в Вологду.

Конечно, среди них не было ученых раввинов. Даже еврейский язык они знали неважно. Но школу построили, напечатали учебники и пригласили учителей.

Одному из этих учителей старый николаевский солдат по имени реб Михл Авром рассказал случай из своей жизни. Окольными путями история эта дошла до меня. Наверное, не все в ней правда. Многое мне пришлось вообразить, чтобы дополнить рассказ. Но тем и хороша настоящая история, что время обкатывает ее, как морская волна гальку, и остается только самое главное. То, что невозможно придумать. А детали, подробности каждый вправе вообразить, какие ему больше нравятся.

Реб Михл был девятилетним мальчиком, когда его прямо на улице поймали охотники, за деньги продающие детей бедняков в солдаты. Эти охотники — хаперы — тоже были евреи. Богатые покупали у них украденных детей и отдавали русскому царю вместо своих. И их можно понять, потому что родители не только деньги и совесть, но даже жизнь готовы отдать за своих детей.

Михл а отдали в семью военного поселенца, у которого он ухаживал за скотиной и птицей. Животных Михл любил, они его тоже. А вот с людьми не получалось. Люди были непонятные, страшные и очень несчастные. То били его, то ласкали, то проклинали, а то жалели. Но даже когда жалели, подсовывали кусок сала с хлебом. И когда Михл, съев хлеб, украдкой сало выбрасывал, снова били.

Михл с пяти лет учился в хедере и знал Пятикнижие наизусть, а также книгу псалмов и целые главы из Мишны. А вокруг мало кто умел читать и писать. Даже о своей собственной религии они не могли ему толком рассказать. Но тем не менее хотели, чтобы Михл ее принял. Михл боялся этих людей и жалел их, потому что видел, что некоторые из них хотели бы делать добро, да не умеют. Зато умеют драться и рвать ему уши, словно в школе их учили именно этому.

Конечно, Михл пробовал убегать домой, к родителям, к братьям и сестрам. И его, ясное дело, ловили и били розгами на дворе в ротной канцелярии. На третий раз его избили так сильно, что Михл решил больше не жить на свете. Он только колебался, повеситься ли ему на дереве или принять крещение и стать, как хозяин и другие поселенцы.

Михл лежал на соломе в пустом хлеву, куда его бросили после порки, и вспоминал, как всего год назад в это время был праздник Суккот. В саду позади дома отец Михла построил из жердей большую крепкую сукку. Братья и Михл помогали ему, а мама с сестрами украшали сукку изнутри вышитыми рушниками, покрывалами и платками.

Ночью, как и сейчас, Михл спал не дома в постели, а на соломенном тюфяке. На тюфяк мама, правда, настелила свою самую толстую и мягкую перину. Сквозь свежие ивовые и тополиные ветки схаха в сукку заглядывали звезды. Перед сном отец рассказывал что-нибудь интересное, пока сыновья не засыпали. Михл особенно любил рассказ про ушпизин, небесных гостей...

Показалось ли ему, или на самом деле это было, но прелая солома, которой был крыт пустой хлев, вдруг зашевелилась на ветру, запахла свежими листьями, цветами и еще чем-то, похожим на лимон. Небо приблизилось к самой крыше и поцеловало ее, и Михл увидел звезды. Они блестели как слезы. Потом скрипнула дверь, и один за другим вошли семь евреев с красивыми длинными пейсами и добрыми, как у папы, глазами.

Михл обнаружил, что сидит в кресле за накрытым столом, а вокруг него расселись нежданые гости. Старший держит в руке серебрянный бокал с вином и произносит благословения праздника. И в тот миг, когда губы Михла сами собой шепнули "амен", он понял, что видит перед собой праотца Авраама.

Шестеро других гостей сидели в своих креслах и почтительно молчали. Михл хорошо знал каждого из них по рассказам отца. Рядом с Авраамом сидели Ицхак и Яаков, за ними Иосиф, Моше и Аарон, и, вошедший последним, напротив сидел Давид.

Михлу хотелось обнять гостей и пожаловаться на своих мучителей. Но он понимал, что больше, чем они жалеют его, и так пожалеть нельзя. Праотец Авраам повернулся к нему и сказал:

— Я тоже жил среди близких и дорогих мне людей, в краю, где каждый знал меня и ценил. Но однажды Б-г Всевышний сказал: "Авраам! Встань и пойди туда, куда я укажу тебе". Я мог бы спросить, зачем мне покидать родину и отправляться на чужбину, становиться беззащитным скитальцем среди чужих, недобрых людей. Но ты ведь знаешь, Михл, что я не спросил, а сделал, как велел мне Б-г. Я испытал немало страданий, ведя жизнь чужака, один среди язычников. Наверное, никто не может понять меня так хорошо, как ты, Михл. Но в конце концов я получил награду, о которой, останься я дома, не смел бы и мечтать. У меня родился сын Ицхак.

— И с тех пор, — продолжал Авраам, — сыны Израиля покидают свои жилища и отправляются в дальние странствия. Этот путь рано или поздно приведет всех в одно место, туда, где все изгнанники встретятся. И там ты увидишь своих родителей, братьев и сестер.

— Я был единственным сыном у своего отца — сказал Ицхак после того, как умолк праотец Авраам. — И когда Б-г попросил его вознести мою душу и тело на жертвенник, я не убежал в горы и не стал умолять отца избавить меня от этого испытания. Наверное, никто лучше тебя, Михл, не поймет, как мне не хотелось умирать и как страшно мне было. Но, ты же видишь, — я остался в живых. И если бы не испытание, посланное Б-гом, я не получил бы награды, о которой мог только мечтать. Я никогда не поднялся бы до высоты своего отца. Я не сумел бы стать так же близко к Б-гу, как он. И у меня никогда не родился бы такой сын, как Яаков. И так же, как я не роптал на своего отца и был готов принять из его рук любую участь, так с той поры сыны Израиля смиряются перед лицом своего небесного Отца и покоряются Его воле и в радости и в страданиях.

— Я удостоился отцовского благословения, — начал Яаков, когда умолк Ицхак, — но был вынужден покинуть отца и любимую мать и отправиться в далекий чужой край. Там я работал денно и нощно, много лет служил пастухом у грубого и корыстолюбивого человека. Кто лучше поймет меня, чем ты, Михл? Но зато Б-г подарил мне двенадцать сыновей, и они стали родоначальниками колен Израилевых. А сын мой Иосиф стал главным начальником надо всем Египтом. Разве мог бы я помыслить обо всем этом, оставаясь дома? И с тех пор, скитаясь с места на место, сыны Израиля не перестают благодарить Всевышнего за награду, которой Он венчает терпение, надежду и труд.

И когда Яаков замолчал, начал говорить Иосиф.

— Я был еще почти ребенком, любимым сыном у своего отца, когда меня схватили и продали в рабство. За то, что я оставался честным, не хотел грешить вместе со всеми и не изменял законам Б-га моего отца, меня опорочили и бросили в подземелье. Никто не поймет так хорошо, как ты понимаешь, Михл, как горько я плакал, одинокий среди чужих, жестоко наказанный ни за что. Я плакал и молился Всевышнему, но прошло много-много лет, прежде чем Он освободил меня из темницы. И я стал главным начальником над всем Египтом. В Египте я дал убежище отцу, братьям и их семьям, когда голод угрожал их жизни. В Египте они стали многочисленным и сильным народом, которому Б-г даровал Тору на Синае. Как же велика моя награда! Разве я мог даже помыслить о ней, останься тогда дома? И с той поры сыны Израиля, даже когда ноги их скованы цепями, а душа заключена в железо, хранят свою веру, полученную от отцов, и не изменяют ей, хотя язычники клевещут на них и мучают их за это.

Иосиф умолк, и заговорил Аарон, ласково обнимая своего брата Моше.

— Брат мой Моше родился в Египте, когда фараон приказал отнимать еврейских детей у матерей и бросать их в Нил. Наша мама положила Моше в просмоленную корзинку и пустила по водам реки, в надежде, что кто-нибудь спасет его. И его спасла дочь фараона. Моше мог стать богатым и знатным египтянином, но он не захотел этого. Моше заступился за еврея, которого бил надсмотрщик-египтянин, и вынужден был убежать в пустыню, потому что фараон хотел казнить его. Никто лучшего тебя не знает, Михл, каково приходится еврею в рабстве у язычников. Долгие годы скитался Моше в пустыне, оплакивая своих братьев, которых угнетали и мучили египтяне. Но в конце концов он удостоился великой награды. Всевышний послал его в Египет, чтобы вывести Свой народ из рабства на свободу и дать ему Тору. А меня Он поставил первосвященником, потому что Моше, самый скромный из людей, всегда просил, чтобы я говорил вместо него. Разве могли бы мы мечтать о подобной награде, если бы Моше прошел мимо еврея, которого избивал надсмотрщик-египтянин, не заступившись за него?

И с тех пор сыны Израиля не сворачивают с пути Торы, данной им Моше на горе Синай. А когда язычники обещают избавить их от страданий и сулят щедрую награду, сыны Израиля смеются над ними. Потому что только глупец может предлагать за Тору деньги, почести и награды. Он подобен тому, кто сулит ребенку дорогую куклу в обмен на мать.

Аарон умолк, и тогда заговорил последний из гостей, Давид.

— Милый Михл, — сказал Давид, — мне стыдно, что я до сих пор не освободил тебя. Но это время придет, я снова стану царем и не допущу несправедливости и зла в царстве Б-га Израиля. А сейчас послушай: я был пастухом у своего отца и не думал о царстве. Больше всего я любил уединение. Я слагал песни Всевышнему и чувствовал, как они достигают Его престола.

Но жизнь моя сложилась совсем не так, как начиналась. Вся она прошла в сражениях, войнах, борьбе. Враги доводили меня до отчаяния, друзья предавали меня, был я изгнанником, пленником, отверженным, случалось и согрешить перед Б-гом. Но даже в пустыне, лишенный воды, под палящим солнцем, тосковал я не от жажды и голода, а оттого, что я далек от Б-га, жизнь моя проходит в борьбе и скитаниях, а руки и сердце мое огрубели.

Но зато сколь велика была моя награда! Песни, сложенные мною, Всевышний вложил в уста сынов Израиля. И кто лучше тебя, Михл, знает, как высоко они поднимают измученную душу, когда враги преследуют и мучают Израиль, стремясь отнять у него и веру, и душу, и песни. Мог ли бы я мечтать стать песнопевцем и царем Израиля, если бы остался пасти стада в доме своего отца?

И Давид протянул руку, в которой он держал свой царский скипетр, чтобы коснуться плеча Михла, но в этот самый миг завыл,

заголосил на улице ветер и, ворвавшись внутрь, загасил свечу, освещавшую стол и сидевших вокруг него гостей. Михл вскочил на ноги, и оказалось, что он лежит на жесткой соломенной подстилке.

— Б-г мой, Б-г мой, Тебя ищу, жаждет Тебя душа моя, стремится к Тебе плоть моя в земле пустынной, изнуренной, безводной! — взмолился Михл словами псалмопевца Давида и посмотрел на звезды. Но небо потемнело от туч. Или это крыша сомкнулась над его головой и закрыла небо? Только звезд больше не увидел Михл этой ночью. До самого утра он повторял слова псалмов, размышлял и молился. Он думал о том, оставаться ли ему жить на свете евреем.

Может быть, только благодаря тому, что Михл в конце концов принял именно то решение, какое он принял, спустя полтора столетия мне в руки попалась еврейская грамматика с картинками. Прошел год, другой, третий — и вот, с каждым днем все больше детей начинают учить еврейские буквы. Конечно, даже маленький кантонист Михл, которого в девять лет оторвали от книг, выглядит чуть ли не мудрецом и раввином в сравнении с нынешними школьниками. Но кто знает... Пройдет еще несколько лет, и, может быть, кто-то из вас... Если бы старый николаевский солдат реб Михл Авром был жив, не было бы для него большей радости, чем вновь услышать слова Торы из уст еврейских детей.

К главному меню

ПИСЬМА БАР-КОХБЫ

В одной из пещер Иудейской пустыни были найдены письма Шимона Бар-Кох бы — вождя антиримского восстания 132-135 гг. н.э. Два из этих писем посвящены снабжению армии повстанцев четырьмя видами плодов и растений к празднику Суккот.

Мы приводим рассказ руководителя археологической экспедиции, проф. Игала Ядина, о работе археологических групп и о найденных письмах Бар-Кохбы.

"К нашей экспедиции присоединились новые добровольцы. Среди них — три археолога-любителя из кибуца "Рамат Шофет" и "Далия": Рами Минее, Йорам Витес и Хаим Лифшиц — человек, одаренный чувством юмора и темпераментом.

Весть о найденном отрывке из книги Псалмов быстро распространилась повсюду, и днем нас посетили руководители всех археологических групп во главе с Иосефом Авирамом. Перед их приходом я работал в первом зале. Вдруг вбегает ко мне Хаим Лифшиц, необычайно серьезный и взволнованный: "Идемте со мной!" Послушно и без всяких вопросов я пошел вслед за ним до конца третьего зала. Там я увидел Рами, который сидел у зажженной лампы. Йорама Витеса с ним не было.

— Что случилось? — спросил я Рами.

Он ответил, что будет лучше, если мне все объяснит Йорам Витес.

— Но где он? — настаивал я.

— Там! — ответил Рами и указал на какую-то пещеру между скал.

Я попытался протиснуться туда, но это оказалось не так просто.

Наконец я увидел Йорама на глубине примерно трех метров. Скорчившись, он сидел в яме размером примерно 80x80 сантиметров. Я направил на него луч фонаря и увидел, что у его ног лежит кожаный мешок, оказавшийся, как выяснилось, бурдюком из козьей шкуры. Были ясно видны швы, хотя бурдюк был разорван посередине. Все попытки Йорама протолкнуть его кверху не увенчались успехом. Щель была слишком узкой, и невозможно оказалось просунуть в нее этот рваный кожаный мешок, который, по словам Йорама, был чем-то наполнен. Мы решили вынимать его содержимое по частям. Йорам подавал мне, я передавал Хаиму, стоявшему надо мной на скале, а тот, в свою очередь, — Рами, который укладывал находки в корзины.

Первой вынутой вещью оказались клубки разноцветной шерсти. Несомненно, кожаный мех принадлежал женщине! Следующие находки подтвердили это предположение: украшения, нанизанные на

нить, сосуды для косметики, бутылочки для благовоний и, наконец, зеркало. По-видимому, женский характер не изменился за последние две тысячи лет! Ведь женщина знала, что ей предстоит скрываться в темной пещере, и все же не забыла взять с собой зеркало! И вот что еще удивительно: тут же найдены были блестящие круглые металлические украшения, вставленные в деревянные багеты, наподобие ракеток для игры в пинг-понг.

Мы продолжали вынимать из кожаного меха разнообразные предметы: детскую рубашку, связку крашеной шерсти, тряпки, куски одежды и материи. Зачем нужно было неизвестной женщине прятать все это в самое сокровенное место пещеры? — спросил я себя. И в этот миг Йорам подает мне сверток, перевязанный ниткой.

— Смотрите! — сказал он.

Я не поверил своим глазам: связка папирусов!

Я увидел также тонкие таблички из дерева и на них письменные знаки. Все было хорошо упаковано, но так как папирусы оказались хрупкими и сильно крошились, я не посмел тронуть их и решил отложить прочтение до возвращения в Иерусалим. Но я никак не мог успокоиться: что могло быть в этой связке? Тот факт, что кожаный мех принадлежал женщине, свидетельствует о чем-то интимном; ясно также, что ода придавала важное значение его содержимому. Может быть, это был ее брачный контракт? А может быть, какие-то камеи с заговорами от дурного глаза? Я не смел и помыслить о своей сокровенной мечте, даже не предполагая в то время, что наша находка окажется письмами легендарного героя Шимона Бар-Кохбы.

В этой связке было найдено одно из самых интересных писем, написанное по-арамейски. В нем всего пять строк (размер папирусов 6x22 см). Письмо содержит приказ Бар-Кохбы — требование снабдить повстанцев к празднику Суккот четырьмя видами растений и плодов, а именно: лулавом, этрогом, ветвями мирта и ивы. Патетика письма, приводящая нас в волнение, объясняется тем, что оно было написано в самые трудные дни войны. И тем не менее Бар-Кохба старался обеспечить своих солдат четырьмя видами растений, как заповедано Торой.

Вот это письмо:

"От Шимона к Егуду Бар Менаше в Кирьят Аравия. Отправил к тебе двух ослов, чтобы ты послал двух сопровождающих к Ионатану Бен-Баая и к Масбеле, а они пусть нагрузят и пришлют в твой военный лагерь лулавы и этроги. Ты же отправь иных из твоего лагеря, чтобы они привезли ветви миртовые и ветви ивовые, и собери их, и сделай отчисления по закону, как должно, и пришли ко мне в лагерь, ибо много бойцов. Будь здоров. Шалом."

Это единственное письмо, адресованное не Ионатану и Масбеле, а человеку доселе неизвестному по имени Егуда Бен-Менаше, проживающему в Кирьят-Аравии. Бар-Кохба посылает ему двух ослов для того, чтобы Егуда Бен-Менаше отправил с ними двух сопровождающих к Ионатану и Масбеле, проживавшим, как нам это известно из других писем, в Эйн-Геди, с заданием нагрузить ослов пальмовыми ветвями, лулавами, а также плодами этрога, и прислать их в военный лагерь. Эйн-Геди в то время славился своими плодами и пальмами. Кроме того, Бар-Кохба отдает распоряжение тому же Бен-Менаше послать людей в район Кирьят-Аравия, где, по-видимому, росли мирты и ивы, чтобы оттуда доставить эти растения, необходимые, как заповедано Торой, для праздника Суккот. Характерно, что Бар-Кохба напоминает своему подчиненному Егуде, чтобы тот сделал необходимое, по законам Торы, отделение десятины для левитов и бедных. И он, Бар-Кохба, хочет, чтобы от полученного груза уже была отделена десятая часть, потому что у него большое войско, которому требуется много этрогов и лулавов. В этом указании, видимо, содержится намек на то, что Бар-Кохба не слишком доверяет Ионатану и Масбеле, потому что в вопросах религии они были невеждами.

Тот факт, что пришлось послать из лагеря Бар-Кохбы ослов для перевозки груза, показывает, что средства передвижения у подчиненных на местах были очень ограничены.

То, что это распоряжение оказалось в связке писем, принадлежавших Ионатану, а не Егуде, можно объяснить следующим обстоятельством: когда Егуда отправил ослов для доставки предметов, указанных в письме, он послал и само письмо в качестве доказательства того, что требование исходит от самого главнокомандующего Бар-Кохбы, и таким образом это письмо оказалось у Ионатана.

Селение Егуды — Кирьят-Аравия, по-видимому, находилось между главной базой повстанцев Бар-Кохбы (Бейтар?) и районом Эйн-Геди. Указать более точные координаты невозможно. Исходя из содержания письма мы вправе предположить, что это место изобиловало ивами. Возможно, это была деревня Аров между Хевроном и Бейт-Лехемом. Там были обнаружены недавно пещеры, содержащие бесценные находки эпохи Бар-Кохбы, в том числе монеты.

Письмо написано в канун праздника Суккот, по-видимому, осенью 134 года, ибо в Суккот 135 года (если придерживаться еврейской хронологической традиции, согласно которой Бейтар был разрушен девятого Ава) Бар-Кохбы уже не было в живых.

Другое письмо, — также связанное с поставкой армии "четырех видов растений", — это одно из двух писем в связке, написанных

по-гречески. Это письмо проливает дополнительный свет на события, стоящие за первым письмом.

Оно было отправлено на имя Ионатана и Масбелы не самим Бар-Кохбой, а кем-то другим. К сожалению, имя его разобрать не удалось. Сохранились лишь отдельные буквы: Су...юс...(?). Скорее всего, это был не еврей. Он сообщил адресатам, что посылает к ним человека по имени Агрипаи, с тем чтобы с ним переправили в еврейский лагерь этроги и лулавы, и настойчиво просит поторопиться с их отправкой. И тут нас ждет сюрприз: "Письмо это написано на греческом языке, потому что нет среди нас никого, кто умел бы писать по-еврейски" (или на арамейском), - гласит приписка. И пишущий эти строки не может больше тянуть с отправкой письма, так как "наступают праздники". Он заканчивает предостережением не откладывать и "не делать по-другому" и завершает все послание греческим приветствием: "Будь здоров!"

"Праздник Суккот"
И-м, изд-во "Амана", 1976

К главному меню

СУККОТ

Пособие для ученика
9-11 класс

Хана Ротман, Арье Ротман

ПРАЗДНИК СУККОТ В ТОРЕ

И сказал Г-сподь Моше так: Говори сынам Израилевым следующее: в пятнадцатый день седьмого месяца сего — праздник суккот, семь дней Г-споду... в пятнадцатый день седьмого месяца, когда вы собираете плоды земли, празднуйте праздник Г-сподень семь дней: в день первый покой и в день восьмой покой. И возьмите себе в первый день плод дерева красивого (этрога), ветви пальмовые и отростки дерева густолиственного и верб речных, и веселитесь пред Г-сподом, Б-гом вашим, семь дней. И празднуйте этот праздник Г-споду семь дней в году: (это) устав вечный в поколениях ваших; в седьмой месяц празднуйте его. В суккот живите семь дней; всякий коренной житель в Израиле должен жить в суккот, дабы знали поколения ваши, что в суккот поселил Я сынов Израилевых, когда вывел их из земли Египетской. Я Г-сподь, Б-г ваш. (Ваикра, 22:33-44)

Праздник суккот совершай у себя семь дней, когда уберешь с гумна твоего, и из давильни твоей. И веселись в праздник твой, ты и сын твой, и дочь твоя, и раб твой, и раба твоя, и левит, и пришелец, и сирота, и вдова, которые во вратах твоих. Семь дней празднуй Г-споду, Б-гу твоему на месте, которое изберет Г-сподь, ибо благословит тебя Г-сподь, Б-г твой, во всех произведениях твоих и во всяком деле рук твоих, и да будешь ты только веселиться. Три раза в году да явятся у тебя все мужчины пред Г-спода, Б-га твоего, на место, которое Он изберет: в праздник мацот и в праздник шавуот, и в праздник суккот; но пусть не являются пред лицо Г-спода порожним, — каждый (пусть принесет) по дару своей руки, по благословению Г-спода, Б-га твоего, какое Он дал тебе. (Дварим, 16:13-17).

ПРАЗДНИК СУККОТ ВО ВРЕМЯ ВОЗВРАЩЕНИЯ ИЗ ВАВИЛОНСКОГО ИЗГНАНИЯ

И наступил седьмой месяц, — а сыны Израилевы были в городах, — и собрался в Иерушалаим весь народ как один человек. И поднялся Иешуа бен-Йоцадак и братья его, священники, и Зеруббавэл бен-Шеалтиэл, и братья его, и построили они жертвенник Б-гу Израилеву, чтобы возносить на нем жертвы всесожжения, как написано в Торе Моше, человека Б-жьего. И установили они жертвенник на месте его, ибо были они в страхе перед народами других стран; и возносили они на нем всесожжения Г-споду, жертвы всесожжения по утрам и вечерам. И устроили они праздник Суккот, как написано, и (возносили) ежедневные жертвы по числу, (указанному) в законе, каждую — в свой день. А затем — всесожжение постоянное и в (начале каждого) месяца, и во все освященные праздники Г-сподни, и для всех, кто дает приношения Г-споду по воле своей. (Эзра, 3:1-5)

А на второй день (седьмого месяца) у Эзры, писца, собрались главы семейств всего народа, священники и левиты, чтобы приять слова Торы. И нашли они написанным в Торе то, что приказал Г-сподь через Моше, — чтобы в праздник седьмого месяца жили сыны Исраэлевы в суккот. И (послали) возвестить и провозгласить во всех городах их и в Иерушалаиме, сказав: "Выйдите на гору и принесите ветви оливы, и ветви масличного дерева, и ветви мирта, и ветви пальмовые, и ветви миртовых деревьев, чтобы сделать суккот, как было написано". И вышли люди, и принесли, и сделали себе суккот, — каждый на крыше своей и во дворах своих, и во дворах дома Б-жья, и на площади у Водных ворот, и на площади у ворот Эфраима. И вся община возвратившихся из изгнания сделала суккот, и поселились они в суккот, как не делали сыны Израилевы со времен Иегошуа бин-Нуна до того дня. И веселье было очень большое. И читал он (Эзра) книгу Торы Б-жьей каждый день, с первого до последнего дня, и праздновали они семь дней; а на восьмой день было праздничное собрание в соответствии с законом. (Нехемия, 8:13-18)

К главному меню

СМЫСЛ ЗАПОВЕДЕЙ О СУККЕ И ЧЕТЫРЕХ ВИДАХ РАСТЕНИЙ В ЕВРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Сукка

Ряд первоисточников, отрывки из которых приведены ниже, содержат ответы на вапросы "Зачем мы строим сукку и почему мы делаем это именно в месяце Тишрей?" и "Каков смысл заповеди о четырех видах растений?"

2. Вспомнить о жизни в пустыне

Праздник Суккот, время радости и веселья, продолжается семь дней. Этого достаточно, чтобы ощутить вкус праздника, о сроке наступления которого сказано в Торе: "Когда ты уберешь урожай с поля". Иными словами, Суккот — время отдыха, когда работа завершена. Жара уже спала, а дожди еще не начались, поэтому пребывание в сукке приятно.

Идея праздника — увековечить память о скитании по пустыне. Сюда же вплетена мысль о том, что, достигнув изобилия, человек не должен, забывать об иных днях. Помня о скудных временах, он не устанет благодарить Всевышнего за достаток. А благодаря этому человек научится скромности и не станет самодовольным.

И вот, покидая дом, человек переселяется в сукку — шалаш, в каких жили в пустыне наши предки, испытавшие за годы скитаний немало лишений и бед. Сукка напоминает, с чего все началось, ибо "в шалашах (суккот) поселил Я сынов Израиля". Из этих шалашей мы переселились позже в каменные дома, построенные в прекрасных местах плодородной страны. И все это благодаря доброте Всевышнего и заслугам наших праотцев Авраама, Ицхака и Яакова. Им, за их достоинства и праведность, Б-г пообещал отдать землю, где они жили пришельцами среди племен Ханаана. Все добро, которого мы удостоились и еще удостоимся от Всевышнего, Он оказывает нам в память об Аврааме, Ицхаке и Яакове, наших праотцах, следовавших за Ним, верных Ему во всех своих поступках. А это означает, что они никогда не изменяли справедливости, милосердию и закону Б-га.

Рамбам, "Путеводитель заблудших", часть 3:43.

2. Не гордиться

По окончании сбора урожая, когда житницы наполнены зерном, а винные и масличные хранилища — виноградным соком и маслом, Писанием заповедано поселиться в сукке, ради напоминания о поколении пустыни, жившем в шатрах и не имевшем ни своей земли, ни хлеба, ни масла и вина. Все это нужно, чтобы сердца не преисполнились высокомерия и гордыни в домах, полных всякого добра.

Рашбам, Шмот 23:16; Ваикра, 23:43

3. Память об исходе из Египта

"В шалашах (суккот) живите"... — чтобы знали все поколения ваши, что "в суккот Я поселил сынов Израиля, когда вывел их из земли Египетской". Заповедь сукки, как и многие другие, связана с памятью об Исходе. Поскольку событиям его мы были свидетелями, видели их воочию, все сказанное нам слышали своими ушами, никто не может отрицать увиденного и услышанного тогда.

Суккот же, покров, который раскинул Всевышний для защиты от солнца и зноя, представлял собою Облака Его Славы, окутавшие спасенных. В память об этом нам заповедано строить сукку, чтобы она напоминала о чудесах и грозных знамениях Исхода. И хотя Исход произошел в Нисане, мы строим сукку в Тишрее. Не как летний навес, дающий тень, что вполне естественно весной, — мы строим сукку осенью, когда никто не устраивает защиты от солнца, когда начинаются дожди и ясно, что мы заняты исполнением заповеди, и ничем иным В это время года естественный ход вещей заставляет человека переселяться из легкого летнего жилища в настоящее зимнее. А мы покидаем дом и отправляемся в сукку. И тем самым показываем всем, что нам надлежит исполнить приказ Царя, а не свою прихоть.

"Орах хаим"

4. Память об овладении землей

... Иные же толкуют, что когда воевали страну Эмореев, царей Сихона и Ога, и осаждали города Ханаанские, тогда сыны Израиля жили в суккот, как сказано: "Ковчег завета, Израиль и Иегуда пребывают в суккот". И об этом написано: "В суккот поселил Я сынов Израиля", когда они воевали с народами Ханаана. Все то время, пока не овладели землей и не поделили ее, называется исходом из Египта.

Дабы не подумали, что издревле, со дней праотцев наших Авраама, Ицхака и Яакова живем мы в земле, но знали — выйдя из Египта, осаждали города, и в руки Израиля была отдана земля. Об этом написано у Нехемии: "Ибо не совершали подобного со дней Иегошуа бин-Нуна". Не сказано "со дней Моше". Ибо Моше овладел лишь царством Сихона и Ога, тогда как Иегошуа захватил все прочие города. И вот, надо, чтобы все поколения наши знали, что Пресвятой Благословенный вывел сынов Израиля из Египта, и, когда они осаждали города царские, жили в суккот, покуда не овладели крепостями.

Рабейну Элиэзер из Вормса

5. Почему в Тишрее?

Почему мы строим сукку в Тишрее? Ведь в Нисане окутали Израиль Облака Славы Г-сподней, и следовало бы тогда же строить сукку, в память о них. Но удалились от Израиля Облака после того, как он согрешил грехом золотого тельца, и возвратились не раньше, чем началось строительство Скинии завета (Мишкана)

Моше спустился с горы Синай в Йом кипур, и на следующий день "собрал Моше всю общину сынов Израиля" и заповедал им о строительстве Скинии. Это произошло одиннадцатого Тишрея. Далее два дня весь народ приносил пожертвования, двенадцатого и тринадцатого числа. Четырнадцатого Моше раздал собранное золото "по числу и весу" мастерам, и пятнадцатого началась работа. И тогда возвратились Облака Славы. Поэтому мы строим сукку пятнадцатого Тишрея.

Элиягу Виленский Гаон,
"Шир а-Ширим", 1:4

К главному меню.

Четыре вида растений

Видится мне в четырех видах, соединенных в лулаве, радость вышедших из пустыни, где ничего не росло, ни винограда, ни финиковых пальм, ни гранатовых деревьев, где даже питьевой воды не было вдоволь. И вот сыны Израиля пришли в страну, изобилующую плодовыми деревьями и потоками вод. В память об этом они взяли лучший из плодов, и благоуханнейшее из растений, и прекраснейшую из ветвей, и лучшую из трав, араву речную. Это и есть четыре вида растений.

В их выборе три причины сплелись воедино. Первая среди них— распространенность в земле Израиля: каждый без труда мог отыскать все четыре вида. Вторая — свежесть и приятность вида. Есть среди растений два, обладающие чудесным ароматом, — этрог и гадас. Лулав и арава не имеют запаха вовсе, ни хорошего, ни дурного. А третья причина — стойкость, способность сохранять свежесть на протяжении целой недели. Подобной устойчивостью не обладают ни персики, ни гранаты, ни груши, ни айва.

Рамбам,
"Путеводитель заблудших", часть 3,

Источник радости

Человек действует в силу привычки, выработанной постоянным повторением. Это касается как его поступков, так и мыслей, навеянных деянием его рук, злых ли, добрых ли. Поэтому Всевышний, желая добра народу Своему, умножил число заповедей, данных Израилю, чтобы душа весь день была занята ими и привыкала к добру. Среди заповедей, призванных обращать наши мысли к служению Всевышнему в чистоте, вспомним заповедь тфилин, возлагаемых на голову, вместилище человеческого разума, и на руку, напротив сердца. Возлагая тфилин постоянно, человек направляет свои размышления на добро, и не забывает весь день следить за тем, чтобы поступки его были честными, справедливыми и милосердными.

Подобна заповеди тфилин и заповедь о четырех видах растений. Неделя Суккот — время большой радости у Израиля, ибо это период сбора урожая плодов, когда человека охватывает чувство великой радости. Поэтому праздник Суккот называется праздником сбора урожая. Б-г заповедал Своему народу праздновать Суккот в это время, желая удостоить его добра, чтобы радость могла быть направлена к Нему, Благословенному. А поскольку праздник увлекает, и радость плоти изглаживает страх перед Б-гом, Он заповедал нам брать в руки предметы, напоминающие о том, что радость нашего сердца вся обращена к Нему и Его славе. Его желанием было напоминать, а не радовать и веселить во время праздника, ибо справедливо каждое речение уст Его. Ведь известно, что по самой природе четыре вида растений веселят сердце каждого, видящего их.

И еще одно важное напоминание содержится в четырех видах растений. Они напоминают четыре главных органа человеческого тела. Этрог похож на сердце, вместилище разума, и побуждает к служению Творцу разумом. Лулав сходен с позвоночником, опорой тела. Он говорит, чтобы человек служил Творцу, распрямившись всем телом. Гадас напоминает глаза, не дает забыть о том, чтобы и в день, когда сердце радуется, глаза не шныряли вслед за запретным. И наконец арава — она похожа на уста, которые человек, все дела свои завершающий словом, должен держать в узде, направляя свои речи к Всевышнему в страхе и трепете также и в часы праздничного веселья.

"Книга воспитания" заповедь 324.

НА ЧУЖБИНЕ

Х.-Н. Бялик

Лунный свет в мой шалаш проникает сквозь ветви,
Тишина воцарилась в таинственной мгле,
Где в шкатулке бесценной, безгрешно, как дети,
Спит этрог золотистый на чуждой земле.

Ветви мирта над ним, с гордой пальмой сплетаясь,
И сроднившись в изгнании с ивой речной,
Цепенеют в молчании, словно пытаясь
Раствориться и слиться с ночной тишиной.

Дремлют тихо они, но сердцам их не спится,
Каждый видит мечту золотую свою,
Никому не дано к той мечте приобщиться,
Что приснится пришельцу в далеком краю.

Утомили скитальца пути и дороги
Те, что пройдены им и которые ждут,
Он душой в тех садах, где другие этроги
На далекой отчизне под солнцем цветут.

Пальму с миртом видение родины дразнит,
Снится им, что цветенье и юность прошли,
Мнится им, что закончился радостный праздник
И не видеть им больше родимой земли.

Потускнела их свежесть, и взоры погасли,
И пустым стал для них этот мир под луной.
Кто живет на чужбине, не может быть счастлив —
Без надежды, без друга, без почвы родной.

Льется свет неземной, ветер ветви колеблет,
И молчанье царит в темноте шалаша,
Где этрог золотистый в забвении дремлет
Рядом с пальмовой веткой, отчизной дыша.

"ПраздникСуккот"
И-м, изд-во "Амана", 1976

К главному меню

ЕВРЕИ БЕЗМОЛВИЯ (отрывки)

Эли Визель

Откуда они пришли?

Кто их прислал?

Кто им показал дорогу, указал время? Откуда они узнали, что сегодня большой праздник? По какому календарю они определили его? Кто сказал им, что сегодня у синагоги в Москве, на улице Архипова соберутся тысячи молодых людей, не знакомых друг с другом, не знающих ничего о еврейской религии и традициях, вообще ничего не знающих о еврействе, неизвестно от кого услышавших, что сегодня праздник Симхат Тора, праздник любви к Торе? И поэтому надо танцевать, петь и веселиться вопреки запрету властей.

Кто открыл им все это?

Взволнованный, я влился в их ряды, стараясь проникнуться их чувствами и понять их восторг. Грусть моя внезапно растаяла, пропала тоска, накопившаяся в душе в последние недели; оставило меня и чувство потерянности. Я позабыл мелких доносчиков с их ненавистью, несчастных стариков, глаза которых, как глаза побитых собак, выражают жалкую покорность, и мольбы нищенствующих. Передо мной вдруг открылись широкие горизонты, полные надежды и уверенности в будущем. Уже давно я не чувствовал себя таким сильным, исполненным достоинства и уверенности в себе. К черту все громкие слова! Я вдыхаю полной грудью счастье, и сердце мое чуть не разрывается от радости. Я шагаю по облакам, а волны света несут меня к неведомым синим берегам, к тем краям, где все кончается чудом, необыкновенными событиями. У одного поэта сказано:

"Из темных теснин пробьется искра, и вырвется пламя, вознесется к небу, и жизни вечная правда вернется к людям."

Я бродил в толпе, как лунатик, от одного кружка к другому, и меня не оставляло желание смеяться так, как я еще никогда в своей жизни не смеялся. Ибо я понял: не им — врагам еврейского народа и Израиля — суждено сказать последнее слово.

И если нужно этому доказательство, то молодежь, присутствующая здесь, докажет это своей радостью, которая, бурля, как огромная река, выходит из берегов. В смелом общении их друг с другом, даже с совершенно незнакомыми людьми, сквозит решимость и бесстрашие.

Если подобное возможно, значит, возможно все. И с сегодняшнего дня уже нечего опасаться за будущее.

Был вечер Симхат Тора. Тот, кто не видел буйного, стихийного веселья, охватившего всех, присутствовавших у московской синагоги, не знает, что значит еврейский праздник и как его надо праздновать. Если бы я приехал в Советскую Россию только для того, чтобы принять участие в празднике Торы, то считал бы свою поездку не напрасной.

Всю неделю шел дождь, а вчера выпал снег. В еврейской общине не скрывали озабоченности: не испортит ли непогода долгожданного праздничного торжества? Молодежь не боится холода и снега, — к этому москвичи привыкли; главное, чтобы не шел проливной дождь, который помешает провести праздник на улице близ синагоги. В начале "оттепели" сюда приходили немногие, всего несколько сот человек. Люди были еще нерешительны и опасались последствий; они приходили на улицу Архипова, как бы присматриваясь. Собирались на час, пели немного у синагоги и уходили с одним намерением — на будущий год собратьтся вновь. В 1964 году их было уже около 10 тысяч, молодых людей и девушек. А сколько придет на будущий год?

По мнению социологов, подобные собрания молодежи имеют скорее общественный, чем религиозный характер. Речь идет о студентах, которые приходят развлечься, приятно провести вечер, расширить круг знакомств. Если бы можно было встретиться в другом месте, они не пришли бы сюда.

Так говорят специалисты. Но пусть они простят мне, — я не считаю их объяснения убедительными. Ведь в Москве нет недостатка в молодежных клубах: комсомол, институты и университеты, дома культуры дают немало возможностей для развлечения и знакомства. И если еврейская молодежь выбрала именно эту улицу, значит, есть другая причина. Они пришли сюда именно для того, чтобы выразить свою принадлежность к еврейскому народу, несмотря на ассимиляторское воспитание, которое они получали дома, несмотря на ядовитую антисемитскую пропаганду советской прессы, пытающейся отравить их сознание и вырвать с корнем все духовные ценности еврейского народа.

И тем не менее они приходят сюда, чтобы выразить свою привязанность к еврейству.

Конечно, если бы они могли выразить свое еврейство каким-нибудь другим способом, возможно, они бы не пришли сюда. Но они не могут. В течение всего года они живут в атмосфере подавленности и унижения. Только один раз в году они снимают маску и бросаются в бурлящую радостью массу людей. И это дает им силу продержаться до будущего года.

Праздник Симхат Тора в Москве. Я готовился к нему, словно к экзамену, как ко встрече с чем-то неведомым. Я был взволнован как никогда. Рассказы о прежних праздниках только увеличили страх. Я боялся разочарования. А вдруг они не придут? Или придут лишь немногие, и те в подавленном настроении? Чтобы не пропустить этот вечер, я решил вернуться в Москву заранее и провести последние дни праздника Суккот именно здесь. Я мог бы видеть собрания молодежи, пусть в меньшем масштабе, в Ленинграде или в Тбилиси. Но кульминация должна была быть в Москве.

Я горел желанием ближе познакомиться с еврейской молодежью, увидеть ее порыв. Я собирался задать им массу вопросов и совсем не ожидал, что, когда наступит праздник, настолько расчувствуюсь, что забуду о них.

До сих пор я разговаривал только со стариками. Все они жаловались, что молодежь вольно или невольно идет по легкому пути ассимиляции. Они сомневались в том, что еврейская жизнь в Советском Союзе имеет будущее.

Будучи во Франции и Соединенных Штатах, я часто слышал от пожилых людей подобные жалобы. В тех же черных красках рисуют они будущее еврейского народа, пользуясь теми же аргументами и доводами: раз еврейская жизнь в Советском Союзе гаснет, то это потому, что молодое поколение не хочет ее продолжать. Именно поэтому там нет ни еврейских школ, ни книжных издательств, ни библиотек, ни клубов. В стране, где господствуют идеи марксизма-ленинизма, проявлять интерес к религии означает идти против течения. Молодежь не принимает иудаизма. Этот аргумент очень часто можно услышать из уст журналистов, приезжающих из России. Ответственность за угасание еврейской духовной жизни они возлагают на молодое поколение.

Но сегодня вечером восторжествует правда. Пусть молодежь выскажется, сама определит свое отношение к наследию отцов. Снедаемый любопытством, я ждал наступающего вечера. Я не находил себе места. Из окна гостиницы я наблюдал закат, горящий тысячей огней на башнях Кремля. Небо было безоблачным, но я молился, чтобы не было дождя, чтобы погода не испортилась в последнюю минуту!

Наши молитвы были услышаны, — не было ни дождя, ни снега. Но с наступлением темноты задул холодный пронизывающий ветер, вызывавший дрожь во всем теле; люди, проходившие по Красной площади, ускорили шаги, но моих друзей из дипломатического корпуса это не обеспокоило.

— Успех обеспечен! — сказали они. — Молодежь не испугается холода. Многие придут, и будет тепло.

Видимо, и советская милиция так считала. К вечеру она закрыла улицу для движения любого транспорта. Два мощных прожектора осветили всю местность. Десятки милиционеров собрались, чтобы наблюдать за действиями публики. Некоторые были снабжены большими фотоаппаратами: чтобы евреи знали, что за ними следят.

И они пришли.

В большом освещенном зале синагоги собралось более двух тысяч человек. Многие пришли с детьми — пусть малыши знают, что евреи умеют радоваться. Очень много молодежи. Женская половина переполнена. Везде чувствуется праздничное настроение, все улыбаются друг другу; даже совсем чужие люди приветливо кланяются, словно старые знакомые, которые встречаются после долгой разлуки.

Чем отличается этот вечер от остальных?

Сегодня исчез страх, подавлявший людей целый год. Люди почувствовали себя свободными. Они не прячут лиц, не опускают глаз при разговоре. Не боятся высказать, что накопилось на душе, на время сбросив груз, давивший на них.

Праздничная молитва кончилась. Кого ждут? Никого. Просто так, приятно побыть вместе, без забот, без страха. Я чувствовал себя так легко среди этой массы свободных людей. Нет больше гнета. Как хорошо среди своих!

"На улице уже весело", — сообщили вновь пришедшие.

Наконец, видимо, решили начинать. Нельзя же оставаться здесь до утра. Староста синагоги объявил в микрофон о начале акафот и попросил, чтобы было тихо. Но никто не слушал. Раввин открыл церемонию праздника словами Торы: "Ты видишь сейчас, что Г-сподь Б-г Един, и нет кроме Него!" Тихий старческий голос помолодел и разлился по синагоге, распространяя свет спасения.

Наступил черед праздничной процессии с Торой. Открыли арон кодеш и самых

почетных гостей пригласили к первой акафе. Энтузиазм и возбуждение в публике все росли. Многие подходили к свиткам Торы, целовали их, обнимали Тору. Я подумал: чудо, случившееся в этот праздник, — это возрождение еврейского народа в Советском Союзе.

Наконец приготовились к обходу — акафот. Как пройти сквозь такую массу людей? Процессия со свитками Торы двинулась вперед под звуки песни. А песня эта — библейский стих, как будто намеренно адресованный присутствующим:"И объедини всех наших рассеянных среди чужих народов, и собери их со всех концов света"!

Люди как будто поняли смысл этих слов и, прислушиваясь, воспрянули духом. Здесь в синагоге были представители израильского посольства, часть которых принадлежала к левым партиям. С детства учили их высмеивать религию и особенно религиозных людей. Но в этот вечер они праздновали Симхат Тора с неописуемым энтузиазмом.

Религиозный экстаз охватил всех.

Один известный американский еврейский писатель сказал: "Здесь, среди русских евреев, и я делаюсь евреем".

Те люди, которые никогда не видели Тору, обнимают ее с любовью, как потерянный и вновь обретенный клад. Старики поднимают на плечи внуков и говорят им: "Смотри и запомни!" Молодой израильский дипломат поет, прихлопывая в ладоши:

"Давид, царь Израиля, жив!"

Когда окончился первый обход (акафа), стали приглашать всех иностранных гостей на второй. И тут волна воодушевления, охватившая всех, перешла всякие границы. Со всех сторон слышались мелодии песен, и публика самозабвенно подхватывала их. Голоса поющих слились в один огромный хор. И те, кто отбыли сроки в Сибири за сионизм, и те, кто только сейчас связал свою судьбу с еврейским народом, — все ощутили в этот миг свое единство.

В ту ночь я чувствовал, что каждый из нас и все мы вместе стояли у горы Синай и слушали слова заповедей, слова Торы.

Мы шли со свитками Торы в руках, и она служила нам защитой. Нас не хотели отпускать. Будто ласковое море поднимало и опускало нас на своих волнах, и мы и не пытались защищаться: казалось, будто нас несут на крыльях.

Никогда я не видел так много сияющих лиц вокруг себя. Старые и молодые обнимали нас по-братски. Какой-то старик благословил меня; молодая девушка аплодировала. Все хотели коснуться Торы и унести в своем сердце этот памятный вечер. Многие шептали нам на ухо благие пожелания, кто-то рассказал о таинственном сне. Мне показалось, что я живу одновременно тысячью жизней. Кто-то крепко пожал мою руку, но ничего не сказал, другой пробормотал что-то, чего я не понял, третий — просто улыбнулся.

Женщина упрашивала меня: "Скажите пару слов моей дочери". Ее дочь, молодая, красивая, говорила по-русски. Я отвечал ей на иврите. И все же мы поняли друг друга. Мать подошла и поцеловала меня: "Большое вам спасибо!" Из головы у меня как будто вылетели все слова. Я мог только повторять в который раз: "Большое спасибо, большое спасибо!" За все! За эти великие минуты! Спасибо за то, что вы сохранили свою духовную силу, доказали всем, что живете, умеете мечтать, петь, любить.

Больше часа продолжалась вторая акафа. Я не мог больше стоять на ногах. Я передал Тору следующему, по вызову старосты, и присел где-то сбоку. Я хотел отдохнуть, отдышаться. "Главное, не забыть все это", — подумал я.

— А на улице молодежь веселится, — сказали нам. Мы вышли из бокового входа. Несколько агентов КГБ увязались за нами. Пусть идут. Сегодня нас это не трогает.

Я не узнал улицы. Казалось, я нахожусь в Иерусалиме. Казалось, что улица улетает, небесные ангелы поют песни, царь Давид играет на лире, весь город радуется, и я чувствую себя так легко, как будто парю в воздухе...

До поездки в Россию я поставил себе цель — проверить саму возможность дальнейшего существования евреев в этой стране. Я хотел убедиться на месте — хотят ли они оставаться евреями.

Мелодии песен и танцев на улице Архипова до сих пор звучат у меня в ушах.

В праздничную ночь Симхат Тора я гулял среди толпы молодых людей с одним гостем из-за границы. Это был еврей совершенно не религиозный, сухой рационалист, — одним словом, современный человек левых взглядов, склонный к научно обоснованным идеям. Услышав, как восторженно пела молодежь: "Давайте вместе, вместе, вместе с честью встретим еврейский народ", он вдруг разразился слезами. Назавтра утром он пришел в синагогу на молитву.

— Ты не можешь себе представить: я стал верующим, — сказал он, и, подумав немного, добавил: — нет, не то. Эта молодежь сделала из меня настоящего еврея.

Праздник Симхат Тора в Москве оживил во мне надежду на будущее еврейского народа в России. Неправы были старики, которые жаловались на отчаянное и безвыходное положение религии. Они думали, что знают молодое поколение, но они ошиблись.

Они не заметили скрытых сил, заложенных в нем. Эти силы часто превосходят то, что я видел в молодом поколении западных стран. Безусловно, в Москве я увидел больше заинтересованности, любви к своему народу и его судьбе, больше порыва и озабоченности будущим еврейского народа.

"ПраздникСуккот"
И-м, изд-во "Амана", 1976

К главному меню

СТРОИТЕЛЬСТВО СУККИ

Как строят сукку? Сначала возводят стены, а затем покрывают их схахом (кровлей) — листьями, тростником, пальмовыми ветками и т.д.

Стены сукки могут быть сделаны из любого материала. Важно только, чтобы они могли устоять, когда дует обычный для этих мест ветер. Поэтому тот, кто делает стены из ткани или покрывал, должен как следует привязать их со всех сторон, а также посередине, чтобы ветер не трепал и не срывал их.

Но даже если ветер не в силах их унести, все равно — не может считаться стеной перегородка, которая качается или даже могла бы качаться под напором ветра. Это правило остается в силе, даже если сукка построена во дворе, где совсем не бывает ветра.

Если стенки начинаются не от самой земли, а на высоте, равной ширине хотя бы трех ладоней (около 24см), сукка является некашерной. Если вначале были вбиты в землю столбы, соединены сверху балками и покрыты кровлей, а лишь затем возведены стены, то построенная таким образом сукка также некашерна , ибо сначала необходимо построить стены и лишь после этого — крышу. Однако если балки, на которые положат кровлю, имеют ширину более ладони (около 8 см), то, хотя они еще не заменяют стен, на них уже можно класть схах.

Как же все-таки исправить положение, если кровля была уложена до того, как были возведены стены?

Необходимо закончить строительство, немного приподнять кровлю и опустить ее на прежнее место. Кровля окажется как бы уложенной заново.

Если у сукки две полноценные стены, а третья хотя бы немного шире ладони и, кроме того, содержит дверной проем, то сукка кашерна, хотя предпочтительнее окружить сукку стенами со всех четырех сторон.

Для схаха годится только то, что растет из земли, полностью вырвано из нее и никогда не было использовано с какой-либо целью.

Если схах слишком редок, сукка некашерна. Но если он слишком густой (так, что сквозь него не видно даже крупных звезд), — сукка все-таки считается кашерноп.

Размеры сукки

Высота сукки от земли до схаха не должна превышать двадцать локтей (960 см), но должна быть не меньше десяти ладоней (80 см). Сукка, которая ниже десяти ладоней или выше двадцати локтей, некашерна. Если длина или ширина сукки меньше семи ладоней (56 см), сукка также некашерна.

Хотя высота сукки имеет и верхний (двадцать локтей) и нижний (десять ладоней) пределы, длина и ширина ее имеют только нижний предел — семь ладоней. Даже сукка, длина и ширина которой — сто локтей, кашерна, если схах ее сделан, как положено.

Наши мудрецы сказали: "Весь Израиль достоин сидеть в одной сукке".

Можно исполнить заповедь сукки в чужой сукке, но нельзя исполнить ее в краденой сукке. Поэтому не строят сукку на земле, находящейся в общественном владении, — это равносильно присвоению участка, на котором стоит сукка.

Запрещается делать стенки сукки из шаатнез — ткани, в которой шерстяная нить переплетена с льняной.

На протяжении всех восьми дней праздника нельзя извлекать какую-либо пользу из дерева, из которого сделаны стены или крыша сукки. Нельзя даже отделить от доски щепку, чтобы поковырять ею в зубах.

Э. Ки-Тов "Сефер а-тодаа",
И-м, изд-во "Яд Элиягу Ки-Тов", 1976

К главному меню

Ваша оценка этой темы
1 2 3 4 5