Тот, кто переводит стих Писания, как он есть, - выдумщик,
а тот, кто что-то добавляет - совершает надругательство и осквернение.
(Тосефта, Мегилла 3:21)
Евреи - народ переводчиков. Вот уже какую тысячу лет они путешествуют между культурами, переводя свои и чужие тексты на различные языки. В средние века они переводили греческие тексты с арабского на латинский, а сегодня пытаются заставить заговорить на воскрешенном иврите думавшего на древнееврейском Спинозу. Свою Письменную Тору они перевели на греческий уже в третьем столетии до новой эры в эллинистическом Египте. Но Устная Тора осталась непереведенной и как бы сокрытой вплоть до Нового Времени, хотя записана была довольно рано: во III-VII вв. Был создан огромный литературный массив (Мишна, Вавилонский и Иерусалимский Талмуды, Тосефта, сборники мидрашей) почти всецело замкнутый в еврейском культурном пространстве. Причины такой замкнутости объясняются в мидраше следующим образом: "Когда Святой, благословен Он, собрался даровать Тору, то рассказал ее Моисею (Моше) по порядку: Писание, Мишна, Аггада, Талмуд... Когда выучил Моисей [всю Тору] сказал ему: ‘Это тебе и обучи ей Моих сынов’. Сказал Ему Моисей: ‘Владыка мира, запиши ее для сынов Твоих’. Ответил ему: ‘Хотел Я дать ее письменной, но открыто предо Мной, что в будущем народы мира будут властвовать над ними и отнимут ее у них, и будут сыны Мои подобны всем народам мира. Поэтому Писание дай им написанным, а Мишну, Аггаду и Талмуд [поведай] изустно’..." (Мидраш Танхума, изд. Бубера, разд. Ки тиса 17) "Народы мира" (христиане), приняв переведенное на греческий Писание, провозгласили себя "духовным Израилем", в противоположность евреям - "Израилю плотскому". Но Устная Тора осталась залогом избранности.
В действительности еврейская и христианская цивилизации разошлись и в способах понимания Письменной Торы, и в канонах литературного творчества. С веками это расхождение становилось все более значительным, пока эмансипация не ввела евреев и их тексты в европейский мир. И тут-то выяснилось, что тексты эти кажутся странными и непонятными. Как бы не старались переводчики, остается некоторый культурный шок от чтения непривычного.
Надежда на снятие шока появилась разве что к концу нашего тысячелетия. Причина тому - резкие перемены в европейской культуре. Она становится космополитической, от единого канона переходит к множественности. И самое неожиданное - обращается к такому типу творчества, который удивительно напоминает мидраш (творение новых текстов из старых с помощью художественного и ассоциативного толкования). Все больше авторов настаивает, что мидраш - это и есть язык постмодернизма.
В свете этой надежды мы и обращаемся к переводу аггады (художественной части Устной Торы). Ни в коей мере мы не претендуем на первенство. Есть определенная традиция переводов аггады, у истоков которой стоят Х.-Н. Бялик и И. Равницкий. Они переводили аггадические тексты с арамейского языка и с мишнаитского иврита на тот современный иврит, который возникал при их активном участии в начале двадцатого столетия. На русский язык их антологию переложил поэт С. Фруг.
Издание Талмуда, осуществляемое раввином А. Штайнзальцем в наши дни, сопровождается расширенным переводом текста на современый иврит и ставит задачей облегчить доступ к Талмуду для современного ивритоязычного читателя. Параллельно осуществляются попытки подобного перевода-комментария на английской, французкий и русский языки (на русском вышли в свет первая глава тактата "Бава меция" в переводе З. Мешкова и трактат "Таанит" в переводе М. Кравцова). Но если у переводов Талмуда на европейские языки за плечами почти вековая традиция, то перевод на русский - представляет собой определенный вызов. Первые попытки перевода талмудической литературы на русский язык были предприняты в конце прошлого столетия (Н. Переферкович). Однако в дальнейшем русскоязычный читатель более полувека был лишен какой бы то ни было информации об еврейских источниках и, естественно, ориентирован на иную систему жанров и художественных средств. Заменить поэтику аггады традиционной русской поэтикой было бы дешевой подделкой. Перевести дословно было бы уничтожением поэтики как таковой, превращением прекрасного в уродливое. В меру наших сил мы пытались передать поэтику Талмуда, заставив звучать ее по-русски.
Невозможно передать содержание Талмуда, не воспроизводя его стиль, поскольку одно логически вытекает из другого. В Талмуде нет эпической силы Библии, нет и цветистого многословия поздней греческой и латинской прозы. Стиль Талмуда прост и лаконичен, краток до скупости, но за этой простотой пульсирует игра звуками и смыслами, ставящая переводчика в тупик. Интеллетуальная игра - вообще элемент высокой прозы, особенно философской. Сократические диалоги Платона полны ею. Но там дискурс построен на логике мысли. Слова призваны выразить мысль. Напротив, в аггаде сами мысли как будто бы следует за словами. Из созвучий выводятся новые значения, на основе грамматических особенностей тех или иных библейских фраз создается новый смысл. Как отразить это в переводе?
Иногда нам удавалось передать созвучия оригинала. Например: "Отделяй десятину, чтобы имущество твое удесятерилось" (Шаббат 119а). Но и в этом случае в оригинале логика текста опиралась на созвучие более широкое. "Богатый" (тщйш) пишется почти теми же буквами, что "десятина" (отщш). Богатый богат, потому что отделяет десятину. Вне игры звуками смысл этого отрывка пропадает. Объяснять же ее в примечаниях - приблизительно тоже самое, что под неумелым рисунком петуха подписать - "петух".
Игра слов предъявляет особые требования к переводу библейских цитат в тексте Талмуда. Да и логика цитирования в Талмуде не позволила нам пользоваться одним из существуюших переводов Библии на русский язык как каноном. Как правило, мы давали свои переводы или корректировали чужие, стараясь передать в цитате то понимание библейского текста, которое имел в виду Талмуд. Приведем пример. В книге Осии (14:5) мы читаем: "Исцелю их от отступничества их, и возлюблю их по благоволению, ибо прошел Мой гнев на него". Все русские переводы Библии заменяют единственное число ("на него") на множественное ("на них"). Но мы не можем так поступить, поскольку р. Меир воспользовался именно несоответствием чисел в данной фразе, чтобы заключить: "Велика сила покаяния: за одного покаявшегося всему миру прощаются грехи. Ведь... не сказано ‘на них’, но ‘на него’" (Йома 86б). И в данном случае наше отступление от общепринятого перевода этим не ограничивается. Мы вынуждены пойти и на куда более значительные изменения. Фразу "и возлюблю их по благоволению" (оѓавем недава) нам приходится переводить: "любезны Мне приносящие добровольные жертвы", ибо именно такое прочтение стиха имеет в виду Талмуд, понимая слово недава в значении "добровольное жертвоприношение" (ср., например, Лев. 22:18). Это ясно из контекста: "Господь оценит покаяние как принесение в жертву быков... Но, может быть, речь идет об обязательном жертвоприношении? - Отнюдь, ибо сказано: ‘Исцелю их от отступничества их, любезны Мне приносящие добровольные жертвы...’" (Йома 86б). Используй мы общепринятый перевод, логика Гемары выглядела бы по меньшей мере туманной.
Игра созвучиями играла важную роль в прочтении и понимании библейского текста мудрецами Талмуда. Например, в иврите существует омонимия: микве - "надежда" и микве - "бассейн для ритуального омовения". Это приводит р. Акиву к следующему рассуждению: "Блажен ты, Израиль! Перед кем очищаешься ты? Кто очищает тебя? Отец твой Небесный! Ибо сказано: ‘И окроплю вас чистой водой, и вы очиститесь’ (Иез. 36:25). И еще сказано: ‘Господь - микве Израиля’ (Иер. 17:13). Как микве очищает осквернившихся, так Святой, благословен Он, очищает Израиль!" (Йома 85б). Следуя библейскому тексту мы должны были бы перевести "Господь - надежда Израиля". Но толкование р. Акивы при этом потеряло бы смысл.
При переводе нам приходилось все время иметь в виду, что мудрецы Талмуда были погружены в свой культурный текст, то есть Библию, до такой глубины, которая недоступна современному читателю. Ссылаясь на библейский текст, таннай или аморай мог привести лишь несколько слов. Очевидно, что в памяти слушателей немедленно вырисовывался весь контекст. Мы же вынуждены вводить или расширять цитату, чтобы сделать мидраш понятным нашему современнику. Например, р. Эльазар ѓа-Каппар говорит: "Пусть не устает человек молиться о предотвращении этого бедствия [нищеты]: если его самого минует нищета, сын его разорится, а если и сына минует, то внуку от нее не уйти, и потому сказано "за это" (биглаль ѓа-давар ѓа-зе). А биглаль надо понимать как галгаль (колесо): это подобно колесу, вращающемуся в мире..." (Шаббат 151б). Где же сказано: "за это" (биглаль ѓа-давар ѓа-зе)? Во Второзаконии (15:10). Но для того, чтобы понять толкование р. Эльазара и игру слов биглаль - галгаль, необходимо иметь в виду не только этот стих в целом: "Давать ты должен ему [нищему], и да не будет досадно сердцу твоему, когда дашь ему, ибо за (биглаль) это благословит тебя Господь, Бог твой, во всяком деле твоем и во всяком начинании твоем", - но и следующий: "Ибо не переведутся нищие на земле..." (там же 15:11). В отличие от р. Эльазара, мы не можем предполагать, что наш читатель помнит контекст, из которого взяты слова Писания. Более того, нам казалось недостаточным ограничиться ссылкой, полагаясь на то, что читатель обратиться к тексту Второзакония и сам восстановит контекст. Поэтому мы приводим используемую здесь цитату целиком, хотя в оригинале упомянуты лишь три слова.
С другой стороны, самого формального деления на стихи для мудрецов Талмуда
не существовало. Библия была для них тем, что современные литературоведы называют
гипертекст. При этом, любой сегмент гипертекста мог вырываться из контекста
и переосмысливаться как самодостаточная единица. Приведем пример. Согласно Талмуду,
Устная Тора изучалась уже во времена царя Давида, при этом "Давид заранее объявлял,
какой трактат будет изучать, Шауль (Саул) же не делал этого" (Эрувин 53б). Откуда
же известно, что Шауль не объявлял своим ученикам о том, какой трактат будет
изучаться (и, тем самым, лишал их возможности подготовиться)? Ибо сказано: "К
кому не обратиться - собьет с пути" (Сам. I, 14:47). Эта фраза звучит там, где
речь идет о военных успехах Шауля и укреплении его положения в качестве царя
Израиля. В этом контексте наша фраза обычно переводится так: "...против кого
он не обратиться - победит 
их". Талмуд же вырывает эту фразу из контекста и переосмысливает, рассматривая
ее как самостоятельное утверждение. В основе толкования - редкое употребление
глагола 
основные
значения которого - "признавать виновным", "нарушать закон" или "заставить нарушить
закон". Очевидно, таким образом, что не только сам перевод библейского текста,
но и наша пунктуация при оформлении цитат весьма специфична (не всегда присутствует
отточие в начале цитаты и т.п.).
Наконец, самое сложное - многозначность слов и многообразие смысловых оттенков. В языке Талмуда слово "дом" стало метафорически (а, возможно, и метонимически) означать - "жена". "Войти в дом" могло быть эвфемизмом и значить "войти к жене", то есть совершить с ней соитие. Но в русском языке слово "дом" не имеет такой смысловой нагрузки. Поскольку Талмуд строит толкование на двусмысленности, нам пришлось дать оба значения перечислением: "И узнаешь, что мир в шатре твоем и в жене твоей, и войдешь в жилище твое и к жене твоей, и не согрешишь" (Йевамот 62б, т. 2).
Данное издание представляет собой билингву. Рядом с русским переводом помещен
текст подлинника. Это освобождает нас от необходимости дословного перевода некоторых
формул, если, конечно, не страдает смысл. Например, мы не разделяем 
("было выучено, преподано") и 
("мы
учили"), хотя во втором случае дается обычно цитата из Мишны, а в первом - барайта.
В обоих случаях перевод - "мы учили", покольку пассив в этом значении в литературном
русском языке не употребляется, а разница между Мишной и барайтой вряд ли что-то
скажет неспециалисту. Специалист же имеет полную возможность заглянуть в источник.
Напротив, формулу 
("это
таннаи") мы переводим в соответствии с русским изданием "Введения в Талмуд"
р. Адина Штайнзальца: "здесь мнения таннаев расходятся", ибо иначе вся структура
фразы и ее смысл будут утеряны. (Вообще, для более глубокого понимания вводных
формул читателю рекомендуется обращаться к "Введению в Талмуд".)
Как и любой перевод древнего текста, перевод Талмуда по необходимости является толкованием. В дошедших до нас рукописях и традиционных изданиях отсутствуют знаки препинания, огласовка, деление на абзацы и прочие "костыли", облегчающие понимание. Следовательно, структурируя текст, мы даем лишь один из возможных вариантов его прочтения.
И, наконец, последнее предупреждение читателю. Нам хотелось бы познакомить читателя с Талмудом, но мы не имеем никаких иллюзий относительно адекватности передачи в переводе всех храктерных черт источника в их синтетическом единстве. Талмуд - текст многослойный и многоликий. Задача передать в переводе все аспекты источника представляется нам на сегодняшний день неосуществимой. Реальным видится подход, делающий упор на одном из аспектов. Антология - форма, определяемая этим подходом, - инструмент мощный, хотя и несколько грубый. Насколько это было возможно, мы пытались показать "художественный" слой Талмуда. Понятно, что так поставленная задача заведомо направляет фокус перевода на один из ликов, оставляя в тени остальные. Достаточно заметить, что наша антология предстает в качестве книги для чтения, в то время как функция талмудического текста, как с точки зрения его создателей, так и с точки зрения использовния этого текста в еврейской культуре, совершенно иная. Вместе с тем, мы старались, по мере возможности, сохранить и донести о т д е л ь н ы е черты талмудического текста в их целостности.
Как и всякий п е р е в о д наша антология - посредник, она несет в себе черты современной культуры, не имеющие никакого отношения к источнику. Но ведь когда образ незнакомца абсолютно чужд, мало шансов на завязывание дружеских отношений.
В заключении нам хотелось бы поблагодарить всех сотрудников Института изучения иудаизма в СНГ под руководством р. Штейнзальца, оказывавших нам помощь в работе, в особенности Б. Камянова (Авни) и Д. Сафронова. Мы благодарим также за ценные советы и участие З. Копельман, В. Рыжика, Н. Берман, С. Долгопольского и Р. Кипервассера.