|
— Как вы полагаете, евреи принципиально отличаются от других национальных
сообществ?
— Давайте вспомним Сталина. Он рассматривал критерии, которые, по его
мнению, позволяют народу называться народом: единство территории, экономики,
языка, психического склада. Понятно, что евреи ни одному из этих критериев
не соответствовали. В силу этого Сталин делал вполне логичный вывод, что
евреи— вообще не народ. Нацисты исходили из того, что еврейство— раса.
— Нельзя сказать, что они играли на научном поле.
— При чем тут наука?! Они верили в расу, верили в кровь.
— В России у них есть впечатлительные последователи.
— Это такая социальная психопатология. Разумеется, и индивидуальная тоже.
Вообще, когда речь идет об антисемитизме, надо отчетливо понимать, что
это прежде всего врачебная проблема. Ну, скажем, вроде бешенства. В экстремальных
случаях, возможно, без полиции не обойтись, но все-таки главным образом
тут показана помощь не полицейская, а медицинская.
Кстати, нацисты тратили на расовые исследования большие деньги. И все-таки
специфические расовые особенности евреев обнаружить так и не удалось.
Сошлись на том, что евреи— расовая смесь.
— А знаменитый еврейский нос— излюбленный атрибут антисемитской карикатуры?
— Послушайте, вот вы ходите по Иерусалиму— много вы таких носов видали?
Я— нет. Я допускаю, что если вы займетесь поиском, то в конце концов вам
удастся обнаружить десяток таких носов, но, боюсь, что все они скорей
всего будут украшать арабские лица.
В течение многих веков еврейство существовало как религиозная община,
поэтому результаты нацистской экспертизы были вполне предсказуемы.
— Вы говорите: религиозная община. Но сейчас-то ситуация коренным образом
изменилась: большинство евреев либо не имеет ничего общего с иудаизмом,
либо сохранили с ним более чем условные связи.
— Это верно. Если религиозное определение евреев в прошлом было адекватно,
то сейчас это действительно не так. Но ведь и еврейская религиозная община
имеет характер достаточно специфический: человек может родиться евреем,
но не может родиться христианином: необходимое условие вхождения в христианскую
общину— крещение.
— А как же обрезание?
— Тут причина и следствие меняются местами. Обрезание делается вовсе не
для того, чтобы ввести мальчика в еврейство— напротив, оно делается потому,
что он еврей. И если он в силу неудачных биографических обстоятельств
обрезан не будет, он все равно останется евреем.
Я бы предложил такое качественное определение еврейства, даже не определение,
а аналогию: еврейство— это семья. Такая аналогия позволяет понять многие
вещи. Человек становится евреем, поскольку он родился именно в этой, а
не в какой-то иной семье. И в соответствии с еврейским подходом, этот
факт ни при каких обстоятельствах неотменяем: как бы себя ни вел человек,
чтобы он ни делал, он все равно остается членом семьи. Для человека естественно
жить в традициях своей семьи, ее интересами. Но пусть это не так. В конце
концов он может сказать: эта семья мне не нравится. Он может сказать:
я не люблю своего отца. Он даже может сказать: у меня вообще не было отца.
Что ж, это его проблемы, но это все-таки никак не влияет на принципиальный
факт его семейной принадлежности.
— Хорошо, но в чем тут специфика? Разве русские, немцы, французы не
могут сказать о себе то же самое?
— Специфика заключается в том, что русским нужно непременно родиться —
нельзя сделаться русским по собственному желанию. Но евреем можно стать,
приняв иудаизм. Многие выдающиеся фигуры иудаизма были прозелиты или потомки
прозелитов.
— И как же это обстоятельство вписывается в изложенную вами семейную
концепцию?
— Очень просто. Принявшие иудаизм рассматриваются как приемные дети, обладающие
теми же самыми семейными правами. У меня много таких знакомых, в числе
прочих, китаянка и сицилийский герцог. Молясь, они, как и я, называют
Авраама и Сарру отцом и матерью. И это естественно: ведь они вошли в нашу
семью.
— А если бы они захотели вернуться в первозданное состояние?
— С еврейской точки зрения, это невозможно. Теперь у них тот же статус,
что и у природных евреев.
— То есть в еврейство можно войти, но нельзя выйти?
— Именно.
— Даже если человек принимает другую религию?
— По-моему, я уже ответил. Сын может делать совершенно непозволительные,
с точки зрения семейной морали, вещи— все равно он остается сыном: плохим,
непутевым, заблуждающимся, но сыном.
— Ну хорошо, а как же тогда израильское законодательство? Поправка
к Закону о возвращении содержит ограничения относительно лиц, принявших
иную религию.
— Мы с вами вообще-то о чем говорим: об иудаизме или об израильском законодательстве?
Вам известно, что оно не определяется еврейским религиозным правом? Кроме
того, Закон о возвращении вообще не содержит национальной дефиниции— он
просто говорит о том, кто имеет право на «возвращение», причем, согласно
этому закону, этим правом наделяются и некоторые категории неевреев.
— Вы не могли бы объяснить, почему еврейское религиозное право определяет
еврейство по матери, а не по отцу?
— Проблема, о которой вы говорите— это проблема смешанных браков, но иудаизм
не знает института смешанных браков. Поэтому в данном случае действует
не религиозное, а естественное право, согласно которому дитя всегда принадлежит
матери.
Опубликовано в 11 выпуске "Мекор Хаим" за 1999 год.
Больше информации найдете тут