|
— Если рядом с одним домом построить другой, третий, сотый — превратится
ли автоматически скопление домов в город? Если собрать сто, тысячу, миллион
человек — станут ли они единым народом? Вовсе не обязательно. Число не
играет тут определяющей роли. И полмиллиона способны стать народом, а
сто миллионов — так и остаться толпой.
— Допустим, они стали народом. Вопрос в том — каким? Результат зависит
от национальной идеи, интегрирующей отдельных людей с различными интересами
в единое целое.
—
В связи с тем, что вы сказали, я приведу сейчас классический энтомологический
пример. В северной Африки обитают безобидные насекомые, похожие на кузнечиков,
они щиплют себе потихоньку травку на одном месте, никого не обижают и
не имеют ни малейшей склонности к путешествиям. Но время от времени, в
силу различных обстоятельств, эти насекомые начинают интенсивно размножаться.
Когда их плотность достигает критического уровня, происходят биологические
сдвиги: насекомые изменяют размеры и окраску, меняется и их поведение
— они собираются в огромные стаи, и нашествие саранчи повергает земледельцев
в ужас. Саранча преодолевает многие сотни километров и опустошает целые
страны.
— Нечто подобное происходит и у леммингов.
— Совершенно верно, и у леммингов тоже. Возникает ситуация, когда «индивидуалисты»
превращаются в «общество».
— Безобидные индивидуалисты — в опасное общество.
— Ну это же не более чем аналогия. Я просто хотел продемонстрировать,
что при образовании общества возникает новое качество. В данном случае
— действительно опасное. Но ведь людям совершенно не обязательно превращаться
в саранчу или леммингов.
— В истории такое бывало.
— В истории и такое тоже бывало. Но я вам приведу сейчас забавный пример
из нынешней израильской жизни. Резервисты у нас регулярно призываются
на военные сборы. Этим людям может быть и тридцать, и сорок лет, и они,
естественно, сильно отличаются друг от друга. Среди них есть преподаватели,
ученые, банкиры — и у каждого свой неповторимый жизненный опыт, способности
и интересы. Но, облачившись в военную форму, почтенные отцы семейств дружно
свистят вслед каждой девчонке и обмениваются грубыми шутками. Надо полагать,
мало кто из них ведет себя дома подобным образом. Что с ними произошло?
Какая муха их укусила? Почему бы этим взрослым образованным людям не поговорить
о философии, экономике или искусстве?
— А вы действительно полагаете, что многие из них вне армии интересуются
философией? Позвольте усомниться.
— Ну почему же, кто-то вполне может интересоваться. Но на сборах у этого
интереса мало шансов проявиться. Нечто подобное и в подростковых компаниях.
Выйдя на улицу, подросток немедленно напяливает на себя социальную личину,
востребованную уличным социумом. Конечно, теоретически тинейджеры могли
бы поговорить о поэзии. Но их объединяет вовсе не любовь к литературе.
Все они вынуждены принимать готовые правила игры, отыскивать некий интегрирующий
«общий знаменатель». Разбившего в школе стекло не станут осуждать, а над
тем, кто попробует читать вслух стихи, непременно начнут издеваться.
— Вы привели примеры, когда общество понижает уровень каждого своего
члена. Как и в случае с саранчой, тут нет ничего позитивного.
— Верно. Но те же резервисты во время многочисленных войн показали себя
с самой лучшей стороны. Объединившая их идея стимулировала мужество и
стойкость. Да и компания подростков при определенных условиях вполне способна
создать музыкальный ансамбль или спортивную команду.
— В России сейчас существует популярная общественная игра: поиск пропавшей
национальной идеи — идеи, которая могла бы интегрировать российское общество.
Вчера национальная идея была, а сегодня пропала. Нужда пришла, хватились,
а ее нет как нет.
— Вы что же, предлагаете мне принять участие в поисковых мероприятих?
— Ни в коем случае! Ведь если бы вы ее, паче чаяния, обнаружили, она
бы тут же оказалась не русской, а еврейской. Я, собственно, в связи с
этим хотел вас спросить: как обстоят дела с национальной идеей в еврейском
мире? Все в порядке или тоже надо отыскивать?
— Да уж я бы никак не сказал, что все в порядке.
— Вы имеете в виду еврейство в Израиле или в России?
— К сожалению, в обоих случаях картина не слишком утешительная. Если говорить
о России, а в более широком смысле — обо всех странах бывшего СССР (ситуация
в них примерно одинаковая), создается впечатление, что еврейская национальная
идея здесь — это антисемитизм. Именно он главным образом интегрирует еврейство,
не скрепленное никаким собственным внутренним клеем и объединенное только
благодаря давлению извне.
— Но в Израиле-то этих проблем, надо полагать, нет.
— Как сказать. Израиль ведь тоже в значительной мере сплочен благодаря
постоянной внешней опасности. На протяжении вот уже пятидесяти лет, то
есть с самого момента создания Израиля, продолжаются неутихающие споры:
что, собственно, объединяет граждан сионистского государства? Допустим,
я родился в почтенном раввинском семействе выходцев из Литвы, репатриировавшихся
из Ковно. И вот я встречаю еврея, в младенчестве привезенного из Марокко.
Его отец был кузнецом в Касабланке. Мы оба строим единое общество. Но
какое? На какой основе?
В этом-то весь вопрос. Что мы собираемся делать? В какую сторону идти?
Будет ли созданное нами общество интегрировать лучшее, что есть в каждом
из нас, создавая новое позитивное качество, или же, напротив, понижать
уровень каждого? На этим вопросом ломают голову в Иерусалиме, но мне кажется,
несмотря на острую национальную специфику, этот вопрос во многих отношениях
сходным образом стоит и в Москве.
Опубликовано в 33 выпуске "Мекор Хаим" за 2001 год.