Главная страница >>Библиотека >> «Еврейские сказки былых и грядущих времен». Рина Неер >> части I, II, III, IV

Перед Вами электронная версия книги «Еврейские сказки былых и грядущих времен», Рина Неер, изд-во "Амана".
Подробнее об ее издании и возможности приобретения – здесь. Zip-файл >>

Подсказка! Для просмотра содержания книги целиком, увеличьте ширину левого окна, отодвинув мышкой его вертикальную границу вправо.

СЕРЕБРЯНЫХ ДЕЛ МАСТЕР ИЗ КВАРТАЛА ГУЛЕТТ

Недалеко от Туниса, столицы одноименного государства, есть большой порт, где вдоль длинной набережной стоят большие суда и здоровенные парни круглый год таскают на спинах огромные тюки.

В субботний вечер, когда сгущаются сумерки и уходит суббота, уступая место оживленному и шумному вихрю недели, одно за другим открываются кафе. В них танцуют, едят жареную картошку, сладости и разные другие вкусные вещи. И все знают, что на исходе субботы в квартале Гулетт царят всеобщее веселье, радость, шум и гам.

На просторной вилле у самого моря, где серебрится луна, знаменитый доктор Надар собирается с женой и дочуркой Даниэлой в кино. После спокойного дня субботнего отдыха доктор в прекрасном расположении духа. Времени на развлечение у него обычно не хватает, поскольку он не только известный доктор с огромной клиентурой, но еще и один из самых деятельных руководителей еврейской общины в столице. Поэтому целых две недели вся семья радовалась такому событию, как предстоящий поход в кино. Даниэла осталась в субботнем платье голубого цвета с белой вышивкой, черные волосы схвачены большим бантом, и она похожа на маленькую принцессу.

- Вот как хорошо мы начинаем неделю, - ласково говорит ей отец. - Наконец и мы разочек повеселимся в Гулетт.

Госпожа Надар в легкой накидке берет мужа под руку, и все трое выходят из дому.

Не успели они переступить порог, как раздался настойчивый телефонный звонок. Доктор и его жена остановились. Трубку взял старый секретарь, который знал, что нужно сказать: "Доктора нет и вернется он очень поздно." Вдыхая морской воздух с легкой примесью запаха жареной картошки, вся семья пошла в сторону бульвара.

Но что случилось? Кто-то бежит за ними и окликает! Запыхавшийся старый секретарь тянет доктора за рукав.

- Доктор, идемте скорее, скорее!

- В чем дело? - спрашивает доктор не без раздражения. - Вы же должны были ответить, что меня нет дома.

- Но это очень срочно, доктор, умирает ребенок! Идемте быстрее, послушайте, как плачет мать!..

Доктор, подталкиваемый секретарем, вернулся домой, оставив посреди бульвара растерявшихся жену с Даниэлой. Он взял трубку и услышал, как срывающимся голосом на еврейско-арабском языке, на котором разговаривает беднота, мать умоляла помочь ее умирающему ребенку. У доктора сжалось сердце. Он не знал семью Асулин, но в почти неразборчивых словах матери почувствовал такую боль, что решил туда отправиться немедленно. А вечер обещал быть таким приятным: кино в веселящемся Гулетт! Но долг прежде всего, и доктор знал, что лечить бедняков самый главный долг.

Он вернулся на бульвар, отвел жену и Даниэлу домой - придется им удовольствоваться телевизором или пусть ложатся спать. Доктор вывел машину из гаража и на большой скорости поехал в город, на окраину еврейского района - Ара. Там он оставил машину в конце проезжей дороги и пешком пошел по узким улочкам Ары до дома, где лежал больной ребенок.

В начале улочки его поджидали трое оборвышей: старший лет восьми, двое остальных, по-видимому, близнецы - не больше пяти. Испуганные, со слезами на глазах, они проводили доктора по шаткой лестнице в маленькую, плохо освещенную керосиновой лампой комнату. Доктор в первую минуту чуть не задохнулся от запаха пота, эвкалипта и чего-то жареного. Он подошел к кровати, где сидела заплаканная мать, поддерживая голову сыну лет двенадцати, который, казалось, уже не дышит. В углу сидел совсем подавленный отец. Две маленькие девочки ползали по полу. Когда вошел доктор, больной начал хрипеть. Все замолкли в страхе перед надвигающейся смертью. Картина была настолько страшная, что даже доктор похолодел.

Он едва нащупал пульс, тихонько спросил у матери, что было с ребенком, потом, подойдя поближе к свету, вынул из докторской сумки ампулу камфары и шприц и сделал укол. Мальчик был, видимо, первенцем, и доктор понял отчаяние родителей, которые, возлагая на старшего сына большие надежды, окружали его особой заботой. Доктор подумал о Даниэле. Она, к счастью, здорова, но никогда нельзя знать, какие испытания пошлет Бог людям.

Доктор с тревогой в душе держал руку больного. Мать рассказала, что утром, выйдя из синагоги, он вдруг почувствовал страшную головную боль.

- Все оттого, что ребенку слишком много знаний дают в школе. Мы с мужем прожили счастливо, не получив образования. А нашему Йосефу так забивают голову всякими премудростями, что она у него лопается. Если Бог даст, он выздоровеет, никогда больше не вернется в школу.

Доктор, хоть и волновался, не мог сдержать улыбки. Пульс стал полнее, больной открыл глаза и узнал мать. В дом вернулась надежда.

Доктор сделал еще один укол, дал проглотить лекарство и в ожидании результатов начал негромко беседовать с родителями, внимательно осматривая комнату. У отца специальности нет, он зарабатывает тем, что продает на улице шелковицу или, если повезет, сосиски. Но до сегодняшнего дня семья была счастлива. Через несколько недель у Йосева бар-мицва, и отец уже радовался, представляя себе, как в синагоге будет приятно, когда его старшему сыну окажут честь, вызвав к чтению Торы. Но теперь... Смилуется ли Бог?

Тут уже и отец заплакал и стал читать Псалмы, которыми царь Давид три тысячи лет назад просил милости Бога.

Время тянулось мучительно медленно. Больше часа доктор уже здесь. Он и думать забыл о кино и Гулетг. При виде нищеты, в которой жила семья, у доктора родилась мысль помочь ей вообще, а не только вылечить мальчика ( в этом отношении дело шло на лад, пульс становился полным и равномерным). Во всяком случае, нельзя оставлять больного в этой смрадной комнате, где живут родители и семеро детей, здесь просто воздуху не хватает.

Положить его в больницу? Разумеется, это первое, что пришло доктору в голову. Как можно скорее положить Йосефа в больницу. Там за ним будет хороший уход, он будет получать пенициллин, который ему необходим. Свежий воздух, хорошее питание - он быстро поправится. Доктор начал осторожно готовить мать к этой мысли. Но, едва услышав слово "больница", мать пришла в ярость.

- Сына сделали больным, послав в школу, где ему набили голову всякой всячиной, а теперь вы хотите совсем его отнять у меня, отправив в больницу? Чем там напичкают его? Кучей лекарств, которых я не знаю, и которые принесут ему больше вреда, чем пользы. А еда! Там же кормят свининой, а у моего Йосефа скоро бар-мицва, через пять недель! И трефное мясо там дают, и все что угодно. Нет, и не говорите. Мы евреи, люди верующие. Не знаю, как вы, доктор, хотя мне говорили, что и вы добропорядочный еврей. Как же вы можете советовать отослать ребенка в такое пагубное место? Нет, уж пусть лучше остается с нами, в комнате, где висит мезуза.

Доктор растерялся перед таким взрывом гнева. Разве переспоришь упрямую женщину. Как она не понимает, что больница - не пагубное место! Без особой, правда, надежды доктор обратился к отцу, пытаясь убедить его. Но тот резко его оборвал:

- Вы слышали, что сказала моя жена? Наш сын никогда не будет спасать свою жизнь за счет гибели души. Я слышал, что в больницах есть сестры с крестом на шее.

Доктор многое мог сказать об интернациональном братстве и милосердии. Он уже не раз читал лекции (и с большим успехом) о борьбе, которую должны вести с болезнями, нищетой и смертью все религии сообща. Но эти простые люди не поймут столь высокие материи. И острее, чем когда бы то ни было, он понял, какая пропасть лежит между идеалами и действительностью, между потоками красноречии на светских собраниях и грубой повседневной жизнью простых, но благочестивых людей.

"Если бы заболела Даниэла, я, не задумываясь, положил бы ее в больницу, - думал доктор. - Я тоже забочусь о том, чтобы она не ела запрещенную пищу, я- то доктор и хорошо знаю, что в нездоровом теле нездоровый дух, а я хочу, чтоб ее душа была чистой. Да, но мать приносила бы ей из дому каждый день горячую пищу ."

Доктор прекрасно понимал, что бедная госпожа Асулин не может сделать для Йосефа того, что может его, доктора, богатая жена сделать для их единственного ребенка, для их Даниэлы. Как оставаться в больнице возле ребенка, когда дома еще шестеро, и младшему еще нет и трех месяцев? Доктор был крайне озадачен. У него мелькнула одна мысль, но он ее прогнал. Что скажет жена?

Мать взяла младенца из люльки и начала кормить его грудью. Она перестала плакать и улыбнулась своей крошке, которую по странному совпадению тоже звали Даниэлой. Девочка заснула у груди, и мать ласково растормошила ее, чтобы та поела еще.

"И этой крохе нужна забота, - подумал доктор. - У меня есть Даниэла, но нет Йосефа".

Решение было принято. Пусть жена говорит что угодно. Да она ничего и не скажет.

- Госпожа Асулин, - начал доктор, - не могу сказать, чтобы я одобрял ваше нежелание класть Йосефа в больницу, но я вас понимаю. Поймите и вы, что в одной тесной комнате невозможно дать больному необходимый уход. К тому же, вы должны заниматься другими детьми, - и он погладил окончательно уснувшую Даниэлу. - Поэтому я хочу предложить вам другой выход и, надеюсь, на сей раз, вы согласитесь. Моя машина стоит совсем рядом. Укутайте хорошенько Йосефа, и я отвезу его к себе. - У меня полностью еврейский дом, и я его буду лечить. Не беспокойтесь, у него в комнате не будет креста - только мезуза, которую я привез из Израиля. И вы можете быть совершенно уверены, что его душа не будет осквернена тем, что будет получать его плоть.

Мать только глаза раскрыла, услышав такое странное предложение. Она чуть не уронила ребенка, которого собиралась класть в люльку. Опомнившись, она стала благодарить доктора. Отец тоже говорил слова благодарности, перемежая их стихами из Псалмов, в которых выражалась хвала Богу за Его благодеяния. Младший брат Йосефа, Мума, лет восьми, подошел к доктору:

- Скажи, ты случайно не пророк Элиягу? Раввин говорил, что теперь только он может творить чудеса.

Доктор смущенно улыбнулся. Ну, что можно ответить на такой наивный вопрос? Но мальчик, видимо, принял молчание за подтверждение своей догадки, поскольку, вполне удовлетворенный, вернулся к старой картинке, которую сосредоточенно разглядывал с тех самых пор, как пришел доктор: он был уже большим и, понимая всю серьезность момента, не хотел шуметь. Ему даже удалось всеми правдами и неправдами занять близнецов, чтоб сидели тихо.

Йосефа кое-как одели, но у него был сильный жар, и его нужно было укутать хорошенько.

- Подождите, - сказал доктор, - у меня в машине есть плед, я его сейчас принесу.

Он спустился по лестнице. На улице темно. Пришлось поискать машину. Он взял красивый шотландский плед, который ему подарила жена на день рождения.

Прошло добрых десять минут, прежде чем на лестнице раздались шаги. Мума первым бросился к дверям и застыл при виде шотландского пледа: в жизни он не видел ничего красивее.

- Все-таки это пророк Элиягу, - сказал он тихонько, - только у пророка Элиягу может быть такая красивая штука.

Он почти завидовал Йосефу, которого доктор укутывал в это одеяло, Мума не посмел бы к нему даже притронуться. А что, если Йосеф случайно запачкает его - у него же температура. Но Йосеф уже заснул, да и доктор, видимо, нисколько не беспокоится о своем сказочном одеяле.

"Он очень добрый, этот пророк Элиягу, - подумал Мума. - Я всегда это знал, но, что такой добрый, и представить себе не мог."

Доктор вышел с Йосефом на руках. Двенадцатилетнего мальчика нести довольно тяжело, но доктор был сильным, и машина стояла недалеко. С помощью матери, провожавшей их, доктор уложил Йосефа на заднее сидение, мать поцеловала сына, горячо поблагодарила доктора и вернулась домой, когда машина отъехала.

Доктор старался ехать медленно, чтобы Йосеф не свалился с сидения на поворотах. Нужно было выбирать улицы, где поменьше народу и машин. Как раз кончились последние сеансы в кино.

Еще пять минут, и они въехали в квартал Гулетг. Доктор остановился у ворот своей большой виллы. Сердце у него билось так, словно ему предстояло сознаться в плохом поступке. Он вышел из машины, волнуясь за себя, за Йосефа - как-то их примут? В доме было темно, наверно, все спят. С чего начать? Как сказать жене? Не может же он в половине двенадцатого ночи подвести ее к Йосефу и сказать: "Вот больной, которого я взял к нам, и тебе придется за ним ухаживать недели две-три". С другой стороны, подняться к ней, тихонечко разбудить, подготовить почву он тоже не может, нельзя оставить Йосефа одного в машине. Не открывать дверь своим ключом, а позвонить, чтобы вышел слуга и остался с ребенком? Но звонок разбудит жену, а то и Даниэлу, и они перепугаются. Там, в комнате у Асулинов все казалось совсем просто, а тут...

Он стоял у дверей с ключом в руке и не знал, что делать. Растерянно смотрел он по сторонам, словно ища ответа. Его взгляд случайно упал на мезузу. Он знал, что в металлическом футляре лежит пергамент, на котором написаны слова Бога, требующие любви к Нему и к людям. Эти слова лежат в мезузе, прибитой к дверям его дома, жена тоже не может их не знать, а если она их забыла, если не помнит, что лучший способ проявить любовь к Богу - помочь людям, его долг напомнить ей об этом. У него хватит духу сказать жене без всякого предупреждения, чтобы она ухаживала за Йосефом. Он знает, что поступает правильно, и поэтому не боится даже семейного скандала.

Решительным шагом он направился к машине, взял Йосефа на руки, открыл дверь и поднялся на первый этаж. Все тихо. Осторожно (он знал, что жена не любит, чтобы ее резко будили, а еще ведь нужно постараться настроить ее благожелательно) прошел он в спальню, повернул выключатель и посмотрел на сладко спящую жену: нет, свет ее не разбудил. Он положил Йосефа на диванчик у окна и подошел к кровати. Самым нежным голосом, на какой только доктор был способен, он окликнул жену и улыбнулся ей. Она еле продрала глаза.

- Ну, наконец, ты вернулся, уже поздно, - пробормотала она и, повернувшись на другой бок, постаралась поскорей уснуть.

- Мирьям, погоди, не засыпай, я должен рассказать тебе что-то очень важное.

- Завтра расскажешь, я спать хочу!- пробурчала она, и глаза ее снова слиплись.

Да, поединок обещает быть трудным. Чтобы набраться духу, доктор посмотрел на красивую серебряную мезузу, которую в прошлом году привез из Израиля, потом на Йосефа. Тот уже проснулся и начал тихонько стонать.

Мирьям, дорогая, мне нужно поговорить с тобой прямо сейчас, это очень важно, это касается больного, к которому меня вызывали.

Я все равно не могу ничего тебе посоветовать, я же не доктор, и очень хочу спать, - снова закрыла она глаза.

"Так ничего не выйдет, нужно идти ва-банк."

- Мирьям, послушай, за больным мальчиком, к которому я ездил, ухаживать в его семье невозможно, и я привез его к нам. Вот он лежит на диванчике, постели ему кровать.

Госпожа Надар, широко открыв глаза, подскочила:

- Ты с ума сошел, здесь же не больница! Для больных детей есть больницы, туда и вези его. Почему тебе взбрело в голову взять его сюда?

Доктор подошел к Йосефу, который все еще тихонько стонал.

- Послушай, Мирьям, завтра днем, когда ты не будешь сонной, я тебе все объясню. А сейчас вставай и постели ребенку в комнате для гостей. Видишь, как ему плохо и какой он слабый. Ему нужны мы, ему нужна ты. В больнице его не спасут, а мы его спасем. Не сердись, Мирьям, так нам велит Бог, из любви к Нему я тебя прошу. Зачем нужна на дверях мезуза, если мы остаемся эгоистами и не оказываем гостеприимства. Пусть двери нашего дома и наши сердца будут открыты для маленького Йосефа.

Такое красноречие возымело действие: госпожа Надар встала, не говоря ни слова. Она даже улыбнулась и подошла сначала посмотреть поближе на шотландский плед, из которого высовывалась голова мальчика, бледного и отощавшего, но смотрящего на нее так покорно и проникновенно, что она почувствовала, как сжалось ее сердце.

- У него глаза, как у ангела, - сказала она. - Как он стонет, бедняжка. Сейчас постелим ему кровать, там будет удобней, чем на диванчике, да еще закутанным в плед, ты же его чуть не задушил - ничего не умеешь делать руками!

"Все в порядке, - подумал доктор. - Если она начала меня ругать, значит, поединок выигран."

Доктор сделал еще один укол Йосефу уже в кровати. Такой постели Йосеф в жизни не видел: вышитые белоснежные простыни, красивое одеяло. Он не совсем понимал, что с ним происходит. Но у него не было сил и времени поразмыслить над этим: доктор дал ему лекарство, и он тут же уснул.

* * *

У Йосефа упала температура. Он был еще очень слаб, но доктор заверил его мать, что сын выздоравливает. Каждые два-три дня госпожа Асулин приходила навещать сына, приводя с собой то одного, то другого ребенка, а то и двух близнецов сразу. Отправиться в Гулетт - само по себе целое событие, и дети спорили между собой, кто пойдет с мамой. И тут дело не только в том, что туда нужно ехать - а какие дети не любят ездить, - но и попасть в дом к доктору - почти то же самое, что попасть в рай. Подумать только! На всех полах ковры; кресла такие мягкие и глубокие, что в них можно уютно свернуться клубочком, как котенок; в зеркалах можно увидеть себя с головы до ног, и в добавок ко всему - конфеты и пирожные без счету, как на Пурим, и даже больше.

Лежа в кровати, Йосеф не знал, то ли он еще спит, то ли по мановению волшебной палочки оказался в сказочно роскошной стране. Каждый день госпожа Надар приносит ему еду на подносе, покрытом вышитой салфеткой, и вместо жестяных ложек и вилок - серебряные! В это трудно поверить. Когда приходят мама с братьями, госпожа Надар надевает ему пижаму, которую она купила специально для него, а пижама полосатая - светлосиняя полоса - темносиняя полоса, - как в самых красивых витринах самых дорогих магазинов. Йосеф сам себя не узнает. Ему кажется, будто он стал другим мальчиком, которого он называет Даниэль, думая о Даниэле. Ее, правда, он еще не видел, но доктор и его жена много о ней рассказывали. Пока есть хоть малейший риск заразиться, Даниэле строго запрещено входить в его комнату. Так вот, Даниэль - это старший брат Даниэлы, который носит пижамы и ест серебряными вилками и ножами, а Йосеф - это мальчик из Ары, старший брат семерых детей, который каждое утро просыпается в душной и тесной комнате. Беда лишь в том, что, как ни верти, Даниэль и Йосеф - это один и тот же мальчик. Но мало-помалу Йосеф-Даниэль привык играть обе роли. Труднее всего, когда мама, полагая, что идет навестить Йосефа, приходит к Даниэлю. Тогда все снова смешивается.

Но госпожа Асулин этого не знает. Для нее есть только один Йосеф, и, входя (она-то не думает о том, что может заразиться), она целует его в обе щеки. Какое счастье, что за ним так хорошо ухаживают! Он так быстро поправляется! Цвет лица стал совсем другим!

Каждый вечер перед сном доктор с полчасика проводит у постели больного, рассказывая ему разные истории. Доктор очень быстро привязался к Йосефу. Славный он мальчик, умный, добрый. Вечерние беседы доставляют одинаковое удовольствие и доктору, и больному. Для своего возраста Йосеф много знает, он хорошо учится в школе и теперь огорчается тому, что вынужден пропускать уроки. Остальные ученики успеют пройти много материала, пока он болеет.

Доктор расспрашивает, что ему нравится, кем он хочет стать. Йосеф хочет стать доктором, но мать возражает, она настаивает, чтобы у сына было какое-нибудь ремесло в руках. Она уже и сейчас собирается забрать его из школы. Каждый раз Йосеф просит доктора уговорить маму, чтобы она оставила его, Йосефа, в школе хотя бы до получения аттестата в будущем году. Доктор улыбается, он хорошо знает, что думает госпожа Асулин о школе, но обещает поговорить с ней. и каждый вечер беседа заканчивается каким-нибудь рассказом. Для Йосефа, который становится тогда совсем Даниэлем, это самые прекрасные минуты за весь день.

Охотнее всего Йосеф слушает, а доктор - рассказывает, о том, как он в прошлом году ездил в Израиль и среди прочих сувениров привез оттуда серебряную мезузу, которую Йосеф видит на дверях спальни, если дверь его комнаты открыта. Йосеф готов все время слушать об этой стране, далекой по карте, но близкой сердцу. Он так и видит улицы Иерусалима, автобусную станцию компании "Эгед", больницу, в которую доктор ездил поработать, каменные дома, гору Сион и древние стены Старого города. Но больше всего он старается представить себе магазин, где доктор купил такую замечательную мезузу ажурной работы.

Однажды вечером он набрался духу и попросил доктора снять мезузу, чтобы можно было рассмотреть ее поближе. Доктор с удовольствием выполнил его просьбу. С тех пор Йосеф день и ночь думал о мезузе. Вот, если бы когда-нибудь он смог сделать такую же красивую мезузу своими руками!

* * *

Прошло три недели с тех пор, как Йосефа привезли в Гулетт. Вчера он первый раз встал с постели. Пошатываясь от слабости, прошелся по комнате. Что ж, и то хорошо.

А сегодня произошло такое событие, что и описать трудно: Даниэле разрешили зайти к нему в комнату, так как он уже не заразный, и Йосеф, и Даниэла с нетерпением ждали этого дня. А тут еще это совпало с днем рождения Даниэлы. Сегодня ей исполняется одиннадцать лет. Перед школой она не могла зайти к Йосефу: слишком рано, а он еще слабый, и ему нужно много спать. В школе Даниэла вместо того, чтобы слушать учителей, думала о Йосефе.

Он действительно такой красивый, как говорит мама, и такой умный, как утверждает папа? А в шашки он умеет играть? Даниэла больше всего любит эту игру. А книги читать он любит? Бесконечные вопросы возникали на уроке арифметики и на диктовке - вот она и влепила пять грубых ошибок. Ну и пусть, зато сегодня она увидит Йосефа.

Лежа в кровати, Йосеф тоже волновался. Целое утро он прислушивался к каждому звонку в дверь, хотя прекрасно знал, что два коротких звонка (так всегда звонит Даниэла) раздадутся только в двенадцать часов десять минут.

Он не мог сосредоточиться ни на чтении, ни на рисовании. Он тщательно спрятал под подушку вырезанный им из картона дворец, окруженный деревьями, - подарок Даниэле ко дню рождения.

Пробило двенадцать, и вот, наконец, два коротких звонка. А еще через минуту в комнату вошла Даниэла с мамой. Даниэла и Йосеф, вдруг покраснев от смущения, не знали, что сказать. Сто раз каждый из них повторял про себя слова, приготовленные для будущей встречи, а теперь они так растерялись, что госпожа Надар не удержалась от смеха.

- Вы что, вдруг говорить разучились! Ладно, сыграйте партию в шашки до обеда.

Это был лучший способ нарушить молчание, и, действительно, за шашками языки развязались. Госпожа Надар вышла, Йосеф вынул из-под подушки подарок и отдал Даниэле. Она была очень рада: значит, он думал о ней, а раз думал, значит, любит, и она его тоже любит, как и ее мама и папа.

Жаль, что Йосеф пробудет у них недолго и что он не ее старший брат! И тут Йосеф ей признался под большим секретом, что иногда ему кажется, будто он сын доктора и зовут его Даниэль, и что Даниэль и Даниэла вместе гуляют, вместе читают, вместе играют, и это ужасно, когда утром Даниэла завтракает за столом и уходит в школу, а он завтракает и остается в постели!

С каждым днем Йосеф все быстрее поправлялся. Сначала он вставал на час, потом на два, потом на целый день, и, когда мать увидела, что он вполне окреп и уже на ногах, она заговорила о возвращении домой. Но, кроме нее, казалось, никто этого не хотел. Доктор и его жена не хотели с ним расставаться, Даниэла - тем паче, а Йосеф, хоть и соскучился по своим, тоже не очень-то хотел возвращаться в прежние условия. Однако мать торопила, отец и дети с нетерпением ждали Йосефа. К тому же через две недели у него бар-мицва, давно пора домой.

И вот в одно прекрасное утро Йосеф покатил с доктором по той же дороге, по какой месяц назад они ехали в обратном направлении. Не было у него жара на сей раз, наоборот, благодаря уходу доктора и его жены, он был еще здоровее, чем до болезни. Вот только расставание было тяжким. Йосеф оставил в Гулетт частицу своей души, а в Ару увозил с собой частицу сердец четы Надар и, пожалуй, целое сердце Даниэлы. Поэтому было решено, что раз в две недели Йосеф будет проводить субботу в Гулетт, а во время каникул - еще и будние дни.

В убогом доме семьи Асулин был настоящий праздник. Мума целовал брата и все время требовал, чтобы тот рассказывал, как было у пророка Элиягу. Близняшки пытались дотянуться до карманов старшего брата за конфетами, которые доктор передал для них, сестрички так и льнули к нему, и только младенец не выказывал особых чувств и улыбался бутылочке с молоком больше, чем Йосефу.

На следующий день Йосеф пошел в школу. Мать, скрипя сердце, согласилась, чтобы он продолжал учиться до получения аттестата. Но о гимназии и думать нечего. Доктор свое красноречие тратил зря: Йосеф должен работать руками. Это нужно и для здоровья, и для жизни.

- Хочу, чтобы сын был крепким работником, а не хилым ученым с набитой головой и пустым сердцем.

Что поделать, во всяком случае, пока нужно ходить в школу, а там будет видно. Потом у Йосефа была бар-мицва, он стал считаться взрослым, а потому мог и обязан был выполнять все предписания, надевать во время молитвы талит и накладывать тфилин. В четверг после субботы его вызвали к чтению Торы. Так как доктор не смог приехать на бар-мицву, Йосеф отправился в Гулетт. Доктор подарил ему замечательный молитвенник в кожаном переплете. Даниэла вышила на чехле для тфилин его инициалы - по синему бархату белым шелком. Это был замечательный день.

Вечером Йосеф шепнул Даниэле на прощанье:

- Правда, ты меня любишь?

- Когда мы вырастем, мы поженимся, это точно.

* * *

Йосеф блестяще сдал экзамены и получил аттестат. Учитель старался убедить родителей Йосефа послать сына в гимназию, но и ему не удалось. Встал вопрос о том, какому ремеслу обучать мальчика. У Йосефа на этот счет сомнений не было.

- Я хочу стать серебряных дел мастером и сделать такую же красивую мезузу, как та, что доктор Надар привез из Израиля.

Поэтому каждое утро Йосеф теперь отправлялся на рынок, где работал один добрый еврей, приятель отца. К слову сказать, в Тунисе на рынке все ювелиры - евреи, и в субботу весь их ряд бывал закрыт. Йосеф уже сделал красивую брошку, которую подарил Даниэле, и та с удовольствием ее носила, а подружки посмеивались над ней и ее "ухажером", видя их часто вместе с ее родителями в Гулетт. Но Даниэла не обращала на них внимания, она знала, что через несколько лет они с Йосефом поженятся и уедут в Израиль.

Дело в том, что Йосеф твердо решил не оставаться всю жизнь на рынке. Конечно, он любил Тунис, где родился, но благодаря доктору Надару полюбил Израиль так, что ясно понял: счастлив он будет только там. Даниэла, разумеется, готова была ехать с ним. А когда они, поженившись, поселятся в Святой стране, каждый заберет туда свою семью. Поэтому Йосефу нужно хорошенько овладеть ремеслом, чтобы не остаться подмастерьем, иначе он может не найти работу на Святой Земле, где столько людей занимаются изготовлением ювелирных изделий.

Теперь он проходил курс рисования и прикладного искусства. Несмотря на свою молодость, он стал прекрасным специалистом, с ним советовались даже старые мастера. Тарелки, браслеты, кольца - все делал он умелыми руками. Благодаря его заработку, родители смогли снять уже две комнаты и получше одеть детей.

* * *

Прошли годы. Йосеф и Даниэла отпраздновали свадьбу. Сияющий и взволнованный Йосеф под хупой подарил жене, кроме традиционного обручального кольца, серебряную резную мезузу - истинное произведение искусства, - которую они прибьют к дверям в их новом доме. Неделями Йосеф рисовал эскизы, прежде чем ее сделать. А в день свадьбы осуществились две заветные мечты, которые он вынашивал с тех пор, как десять лет назад его лечил доктор Надар: сделать самому замечательную мезузу и стоять под хупой с Даниэлой.

На следующий день Йосеф и Даниэла сели на пароход и отправились в Израиль. Они уже знали, как назовут свой будущий магазин ювелирных изделий: "Серебряных дел мастер из квартала Гулетт".

ЗРУБАВЕЛЬ-ГРАМОТЕЙ

Давид и Арье вернулись в школу после каникул, проведенных в деревне, и принесли с собой... Как бы вы думали, что? Майских жуков. Да, да, настоящих майских жуков, которых они посадили в коробочки.

- Догадайтесь, что у меня в ранце! - крикнул Давид товарищам.

- Конфеты! Волчок! Новые марки! Стеклянный шарик! - понеслось со всех сторон.

- Вот еще! Стал бы я рассказывать о таких мелочах - сказал Давид, пренебрежительно улыбаясь, и решил сохранить секрет до переменки.

Но у него чесался язык, и на уроке он шептал всем соседям: "Ну, догадайтесь же", - время, от времени проверяя, в порядке ли коробочка, спрятанная в ранце. А соседи ломали себе голову: что там, у Давида Гури в ранце?

Учитель зря старался объяснять правила правописания, все ученики, думали только об одном: что у Давида Гури в ранце? Все, кроме Арье, двоюродного брата Давида, который знал не только секрет, но и сам нащупывал у себя в ранце такую же коробочку. Просто Арье никому о ней не сказал. Он знал, как обрадуется старший (на полгода) брат, когда все с любопытством уставятся на него, и решил не лишать его такого удовольствия. Сам же он надеялся, что ему удастся выдрессировать своего жука, потому что о простом жуке и говорить-то не стоит, Арье даже удивлялся Давиду.

Едва учитель досказал последнее слово, как тридцать мальчиков набросились на Давида Гури.

- Показывай, что у тебя там!

Тогда Давид медленно вынул из ранца коробочку.

- Простая коробочка! - крикнул маленький Сами.

- Дурак! - надменно ответил Давид под неодобрительный шепот в адрес маленького Сами, который не понимает, что в жизни бывают такие моменты, когда лучше помечать.

Давид медленно и осторожно поставил коробочку на стол, затем открыл ее, и тридцати затаившим дыхание ученикам представился не кто иной, как майский жук. Восторженные крики вырвались у всех, и Арье почувствовал, будто кто-то его кольнул иголкой в сердце.

- Кто сегодня у нас после большой переменки, учитель или практикант?

- Думаю, практикант, - ответил Давиду Гури Арье, который всегда все знал. - А что?

- Увидишь, - только и сказал Давид, определенно любивший окружать себя тайной.

После переменки в класс действительно пришел практикант.

Давид был в восторге. Он вынул коробочку, положил на учительский стол, открыл ее и выпустил жука. Практикант только улыбнулся: должно быть, то же самое он проделывал, когда сам был в шестом классе. Все вытаращили глаза, все хотели взять жука к себе на парту, но Давид ревностно охранял свое сокровище, и когда счел, что жук уже достаточно раз- мял лапки, торжественно водворил его на место. Арье же уселся один в дальнем углу класса и, быстро закончив упражнения, тоже незаметно вынул своего жука. Он решил с сегодняшнего дня начать его дрессировать.

Назавтра, когда Давид вынул из коробки своего Звулуна (так он назвал жука), тот уже не произвел такого впечатления, как накануне. На третий день соседи по партам даже не оторвались от задания, чтобы поглазеть на жука. Меж тем Звулун сделал для себя замечательное открытие: чернильница! В полном восторге он побарахтался в ней всеми лапками и вернулся к своему хозяину по чистовику, на который тот только что переписал решение задач. Беда! Теперь нужно переписывать все заново, а это большая работа. Давид стал меньше гордиться своим непоседливым Звулуном. Всякий раз, когда он вынимал Звулуна из коробки в оздоровительных целях, а также, чтобы напомнить соседям о своем присутствии, тот бежал к чернильнице, и тут начиналось...

Арье все это видел, но, будучи более рассудительным, придумал нечто, совсем замечательное. Раз жуки любят чернила, он обучит своего писать, но не по-французски, а на иврите. Это будет еще большая сенсация.

То ли благодаря терпению Арье, то ли благодаря способностям Зрубавеля (так он назвал своего жука), но, когда через три недели дрессировки Арье с бьющимся сердцем решил продемонстрировать публике своего подопечного, Зрубавель умел писать. Да, да, не смейтесь! Закончив обмакивать лапки в чернилах, Зрубавель вычерчивал на чистых листках все буквы ивритского алфавита. На сей раз, практикант не ограничился улыбкой, подошел посмотреть на это из ряда вон выходящее явление и в полном восторге разнес по всей школе невероятную новость: дрессированный жук, представьте себе, умеет писать на иврите! От уборщицы до директора - все только об этом и говорили. И не зря, как считал Арье, Давид тут же отнес славу на свой счет, но его заявление осталось втуне. Это он приложил много труда, чтобьх Зрубавель научился писать?! Смешно даже. Труднее всего жуку давалась буква "мэм". "Шин" тоже получалась кое-как и, чего уж скрывать, он все еще путал "вав" и "юд", но это мелочи, верно?

Вся школа ходуном ходила; Зрубавель попал в центр внимания. Арье поздравил директор, и с тех пор в школе о любом выдающемся ученике неизменно говорили: "Он незаурядный, должно быть, умеет обучать жуков писать на иврите".

К косякам дверей еврейских домов прикреплена мезуза .Это маленький футляр, в котором лежит свиток пергамента с написанными на нем изречениями из Торы, в частности, первый параграф молитвы "Шма" (Дварим 6:4-9): чтобы мы не забывали, что есть только один Бог и мы должны соблюдать Его заповеди, которые Он нам дал в Торе.

ЕВРЕЙСКИЕ РОБИНЗОНЫ

- Шалом! Шалом! Легитраот! До свиданья!

С парохода, который медленно отчаливал от пирса, еще неслись какие-то слова прощания с друзьями, оставшимися на берегу. Потом вышли в открытое море, и пассажиры напрасно таращили глаза - уже нельзя было различить ни лиц друзей и родных, ни набережной, ни земли. Теперь много дней подряд их будут провожать только птицы в небе и рыбы в море.

Эли и Ави в кругу молодых попутчиков весело танцуют хору в честь отплытия в Эрец-Исраэль. Вы ведь уже поняли, что они и еще много детей, пожилых и молодых людей, переполненные радостью и надеждой, плывут в Эрец-Исраэль. Эли и Ави однажды сдружило несчастье (их родителей угнали немцы), и с тех пор, оставшись одни во всем мире, они поклялись друг другу никогда не расставаться. Вместе пережили ужас лагерей. Вместе теперь плывут в Обетованную Землю, мечтая о кибуце, где вместе сделают плодородным уголок земли предков.

Без устали целый час танцевали они с другими детьми, потом, задыхаясь и пошатываясь, пошли спать, чтобы унять начавшееся от качки головокружение - первый признак морской болезни, которую им вовсе не хотелось испытать на себе.

Наступила ночь. Эли и Ави крепко спали, не чувствуя, что пароход качает все сильней и сильней, и что их соседи и весь экипаж начали опасаться нешуточной бури. Эли и Ави снились пальмы и апельсиновые рощи, Тель-Авив и Иерусалим, Авраам, первый "халуц" и Моше, которому Бог не дал сертификата в Обетованную Землю. Во сне они не видели, как нарастает беспокойство экипажа, как зажглись на мачте огни, подающие сигналы опасности; не знали, что теперь, перекрывая завывания бури, радио на борту посылает всему миру отчаянные SOS - "Спасите Наши Души", не знали, что все пассажиры надели спаса- тельные круги, и запасные шлюпки уже спущены на воду; что капитан, бледный, но непоколебимый, начал высаживать всех с парохода, который под ударами бешеного ветра налетал на подводные рифы.

Эли и Ави мирно спали, и в суматохе никто не заметил их отсутствия. Когда же, наконец, утром они проснулись, то увидели, что на борту уже никого нет, море успокоилось, и пароход медленно погружается в воду. Обезумев от страха, они заметались по палубе и, к счастью, обнаружили маленькую лодчонку.

Эли был постарше и посильнее, он бросился к ней и радостно закричал:

- Вот наше спасение! С Божьей помощью, доберемся до Эрец-Исраэль.

В мгновенье ока они спустили ее на воду, и волны понесли их далеко, далеко от тонущего корабля.

* * *

Целых четыре часа Эли и Ави качались на волнах, не теряя мужества и веры. Они молились, и это придавало им силы. Они чувствовали, что Бог не оставляет их и отзывается на чистосердечные призывы к Нему. Потом, на пятом часу плавания, они заметили что-то похожее на остров. И в самом деле, это был песчаный остров, покрытый деревьями, цветами и камнями. Лодка подошла к берегу, и им оставалось только спрыгнуть на твердую землю. Свежая трава ранней весны и голубое небо наполнили радостью сердца наших уцелевших после крушения пассажиров.

- Барух Ата, Гашем, Элогейну, мелех гаолам, гагомель лехаявим товот, шегмалани колтов (Благословен будь Ты, наш Бог, Царь всего мира, Который одарил своими благодеяниями тех, кто их, возможно, и не заслуживает, и меня одарил своей добротой) - закричали они и пошли, обнявшись, осматривать остров, который казался необитаемым.

Они обошли его весь меньше, чем за час. Поперек него текли два ручья, в прозрачной воде которых сверкали на солнце рыбы. Но, кроме этих немых созданий, казалось, ни одно живое существо не ступало на этот затерянный остров. Эли и Ави были первыми и спрашивали себя, имеет ли остров название и, если да, то какое? Отмечен ли он на карте какой-нибудь страны и, если да, то какой? Видели ли они в школе такую карту?..

Впрочем, у них сейчас были более срочные заботы, например, устроить кров на ночь, найти съедобные плоды, и они начали высматривать надежный уголок, где можно, набросав немного травы, соорудить постели. Подробности легко себе представить, поскольку, как и они, вы читали "Робинзон Крузо".

- Мы же настоящие робинзоны, но только еврейские, - сказали они гордо, когда встречали первую субботу на своем острове.

Попали они на него в среду, и на следующий день приступили к необходимым приготовлениям для достойной встречи Царицы-субботы, которая после трудных дней принесет им немного покоя, радости и запаха Эрец-Исраэлъ.

В эрэв шаббат, то есть в канун субботы, Эли и Ави начали суетиться и спешить. Вы же знаете, как это бывает, когда вдруг видишь, что еще полно дел, а суббота уже на носу. Однако мало-помалу все улаживается и даже наилучшим образом. Нечто вроде бесформенного шалаша, который они соорудили в первый день для ночлега, превратился их стараниями в уютную хижину, покрытую листьями, как настоящая сукка, в которой они устроили две зеленые постели, мягкие и пахучие, а стены украсили "маген-давидами", сплетенными из прутьев. Маргаритки заменили ковер в их импровизированном жилище, где на бревне, с трудом сюда притащенном, был накрыт субботний ужин. Мяса, конечно, не было, бульона с лапшой - и подавно, о хорошем кугеле на необитаемом острове и говорить нечего, но была прекрасная рыба, выловленная накануне из ручья и обжаренная по новому рецепту над костром, который им удалось развести, так как у Эли оказалось несколько спичек. Были у них и дикие плоды, похожие на персики, которые пахли на всю хижину.

Они даже надавили красного соку каких-то ягод в некое подобие стакана, который для Кидуша Эли вырезал ножом из куска дерева. Хлеба, правда, нет, но, кто знает, не пошлет ли им Бог в своей бесконечной доброте новый ман, который будет лучше самого вкусного белого хлеба. К бревну, служившему столом, прикрепили две веточки вместо двух субботних светильников, которые зажигают по пятницам мамы, и, глядя на такое "изобретение", они думали, что их мамы должны гордиться своими еврейскими робинзонами.

* * *

Все готово. Скоро наступит вечер. Эли и Ави начинают торжественную молитву "минха" и, согласно древней традиции, готовы выйти в поле навстречу Царице-субботе, которая вот-вот придет. Друг за дружкой медленно переступают они порог хижины и направляются к лугу, зеленеющему у самого моря.

Прежде чем запеть громко, как только наступит вечер, они напевают вполголоса "Леха доди".

Но что это? Сон? Мираж? Как будто женский голос им вторит, тоже встречая Царицу-субботу. Неужели сама Царица во плоти пришла их освободить?

Ну конечно, вот она! Но не одна, а с подружками, молодыми белокурыми девушками, идет навстречу Эли и Ави. Без долгих церемоний они познакомились и "Леха доди" их сразу же сдружила.

Эли и Ави тут же рассказали, что с ними приключилось, а девушки, в свою очередь, объяснили, что по дороге в Эрец-Исраэль на их пароходе что-то вышло из строя, и, пока экипаж занят ремонтом, они высадились встретить субботу на маленький необитаемый островок, к которому вынужден был причалить пароход.

Старшая торжественно пообещала, что будет новой мамой Эли и Ави и оставит их у себя в кибуце, куда они отправятся вместе, как только починят пароход. С великой радостью Эли и Ави снова идут, теперь в сопровождении цариц, встречать субботу, распевая "Леха доди", которая никогда не казалась им такой замечательной и правдивой. Да, сегодня они проводят последнюю субботу вдали от Обетованной Земли, и этой последней субботе, наступившей после стольких волнений, они радостно поют от всего сердца: "Гиторери, гиторери - ки ва орех, куми ори..." (Пробудись, пробудись же, Иерусалим - ибо взошел твой свет...).

Перед наступлением Субботы женщины зажигают две свечи. А когда в пятницу начинается субботний ужин, Кидуш - благословение Шаббат - над бокалом вина произносит мужчина.

БЕЛЫЙ-БЕЛЫЙ МАЛЫШ

Жил когда-то маленький мальчик - маленький- маленький, который всегда был одет во все белое. Вот его и прозвали Белый-белый Малыш. На нем были белые туфли, белые носки, белая меховая курточка и белая шапочка. Белые рукавицы, белый носовой платок и даже волосы, можно сказать, белые - таким белокурым он был, а умница, какие только в книжках бывают. В школе - всегда первый, на занятиях у раввина лучше него никто не слушал и не знал урок; дома всегда помогал маме и каждую неделю исправно выполнял ее поручение: в пятницу на обратном пути из школы покупал к субботе рыбу. Продавец его хорошо знал, всегда выбирал самого лучшего карпа и самую мясистую щуку, и когда белый малыш приносил домой покупку, мама всегда говорила ему: "Рон (так звали белого малыша), ты хороший мальчик и хороший еврей, я на тебя не нарадуюсь"

* * *

Все было бы чудесно, и не о чем было бы рассказывать, если бы в одно прекрасное утро не пришел в их школу один ученик по имени Шимон, который был таким безобразником, что вы и представить себе не можете. И как только такой Шимон мог стать лучшим другом Белого Малыша - для меня навсегда

останется загадкой. Так или иначе, факт остается фактом: не прошло и недели, как он подружился с Белым Малышом. "Вот и прекрасно! - скажете вы. - Белый Малыш научит Шимона, как себя вести". Эх, друзья мои, так бывает только в сказках! А в жизни Шимон сумел переделать Белого Малыша на свой лад.

Уже через неделю после его прихода Белый Малыш перестал быть первым в школе. И это еще не беда, но на вторую неделю он с Шимоном воровал яблоки в чужом саду и не выучил урока по ивриту. Впервые удивленный раввин вынужден был его наказать. И дома Рон совсем от рук отбился. В одну из пятниц принес маме из рыбной лавки лангуста! Представляете, некошерного лангуста, которого верующий еврей никогда в рот не берет, и Рон, отлично это зная, все же осмелился его купить, да еще к субботе! Бедная мама испугалась, уж не случилось ли чего с его рассудком, и поспешила отнести продавцу некошерного лангуста. Но еще хуже было в субботу вечером во время Гавдалы, когда отец, открыв коробочку с пряностями, начал чихать и не мог остановиться, а Рон хохотал, довольный своей проделкой: он, оказывается, подложил в коробку нюхательного порошку. С этого дня его перестали называть Белым Малышом, потому что на всей одежде у него появились черные пятна.

Напрасно мама их чистила, они выступили на ботинках* на белой меховой курточке, на почти белых волосах, а когда он однажды облил чернилами совсем новый папин талит, то и на лбу.

Друзья мои, таких безобразий, какие творил Рон, вы в жизни не видели. Он прятал молитвенник как раз перед тем, как папа должен был молиться, и это были еще цветочки! Возможно, вы не поверите, если я вам скажу, что однажды, когда они с Шимоном играли в лошадки, он взял ремешки от папиных тфилин, чтобы они служили им вожжами, и уж наверняка не поверите, что он стащил в синагоге бархатный чехол для свитка Торы и сделал из него подушечку, набив конским волосом. А меж тем так и было на самом деле, и, если бы вы увидели Рона, то немедленно убедились бы в этом сами, потому что он стал настоящим Черным Малышом. Черные ботинки, черная меховая курточка, черные рукавицы, черный носовой платок - все совсем черное, и даже волосы - кто бы мог подумать! - еще несколько недель назад такие светлые, почти белые, стали черными как смоль. Разумеется, подобные перемены начали немного беспокоить Рона, белый цвет ему был гораздо больше к лицу, и, кроме того, он смутно чувствовал, что вся эта история с черным цветом имеет какое-то отношение к выговорам и наказаниям, которые он теперь получал без конца. Но Рон так усердно подражал Шимону, что даже не понимал, какие скверные проделки он творит, и нисколько о них не жалел, а огорчался лишь тому, что больше его не называли Белым Малышом.

* * *

В ту ночь Рону приснился сон. На сером осле с кроткими глазами ехал какой-то старичок. Вдруг, завидев, Рона, он отпустил вожжи и понесся во весь опор к нему навстречу.

- Рон, Рон! - кричал он.

- Я - Рон. Чего тебе?

- Это тебя называли Белым Малышом?

- Да, и пусть бы меня снова так называли, белый цвет я больше люблю.

- Видишь ли, Рон, по твоему поведению тебя иначе и не назовешь, как Черным Малышом.

- Но мне это не нравится, черный цвет мне не по душе, он старит.

- Бедняга, ты не понял, почему сделался совсем черным? Потому что стал плохим мальчиком, прямо- таки невыносимым. Это говорю тебе я, пророк Элиягу. Плохой мальчик в Израиле - это самая страшная беда, какая только может быть на земле. И когда придет Машиах плохим мальчикам нельзя будет Его увидеть, запомни это, Рон.

Рон проснулся и вскочил. "Пророк Элиягу... плохой мальчик... Машиах. Что такое? Ах, да, вспомнил!" Рон вдруг понял, что он и есть тот плохой мальчик, что месяца три он действительно был невыносим, и первый раз пожалел о том, что творил.

Ранним утром он тихонько вошел в комнату родителей, попросил прощения и пообещал снова быть послушным. Тогда после первого же мытья головы не только волосы стали опять совсем светлыми, можно сказать, белыми, но и все остальное побелело, так что в субботнюю службу все снова увидели рядом с папой Белого Малыша, который горячо молился: "Ветагер либейну ле-овдеха беэмет!" (Очисть наше сердце, чтобы мы тебе честно служили!).

На исходе Субботы во время молитвы Гавдала благословляют Всевышнего, нюхая пряности (которые обычно держат в красивой коробочке): их запах должен сохранить запах Субботы на всю неделю.

ПУРИМСКИЙ РЕБЕ

Все в местечке Сосницы знали Шмуэля Хромоногого. В лапсердаке, с пейсами, как все евреи, он каждое утро и каждый вечер ковылял от своего сапожного верстака до молитвенного дома на другом конце местечка. И каждое утро, и каждый вечер какой-нибудь злой мальчишка бросал в него камни, а другие дразнили его, насмехались, обижали.

Не повезло Шмуэлю: худой, некрасивый, да еще и хромой. Ему было трудно ходить, после дороги до молитвенного дома и обратно он совсем выбивался из сил. А далеко отправляться закупать товар он и вовсе не мог, поэтому выбор кожи у него был небольшой, и клиенты перешли к другому сапожнику, более проворному и с большим выбором. Да, Шмуэль был худым, некрасивым, хромым, и как теперь вы уже знаете, еще и бедным.

Бедность - это "порок", который не прощают в местечке, где все евреи богатые и жирные. Они не хотят, чтобы присутствие бедняка вынуждало их раскошеливаться без видимого вознаграждения за щедрость. И чтобы избежать упреков, евреи Сосницы порешили между собой, что Шмуэль не бедный, а недотепа, не умеет в жизни устраиваться, и за свою лень заслуживает только неуважение. Он же почти никогда не работает за сапожным станком!

В самом деле, проходя мимо узкого окошка его лавки, люди по большей части видели, что он сидит за столом, где лежат не гвозди и молотки, а толстая книга, над которой он слегка раскачивается, будто в такт какой-то не слышной прохожим мелодии. Да, долгими часами, когда не было работы, Шмуэль неустанно предавался учению. И ночью, когда на его чердаке бывало слишком холодно, он вставал, брал толстую книгу и изучал ее. И когда оставался, голоден, съев последний кусочек хлеба с соленым огурцом, он снова брал книгу и снова предавался учению. Но кто об этом знает в местечке, где умение обогащаться - единственная уважаемая наука! Среди двух- трех тысяч евреев - ни одного ученого! Нет - и не надо, никто его и не хотел. Если бы они захотели, то пригласили бы к себе раввина, у него появились бы ученики, и он обучал бы их Торе. Но они не хотели. Золото, звеневшее у них в карманах, вполне заполняло их жизнь, зачем им еще и слово Божье? Однако из суеверного страха перед наказанием они каждый день приходили в молитвенный дом - словно от нудной обязанности отделывались - и кое-как отмечали субботу и праздники.

Но один праздник в Соснице справляли весело и пышно: Пурим. Для жителей Сосницы это был повод собраться, устроить маскарад и со спокойной совестью предаваться веселью.

Поэтому однажды на Пурим они решили пригласить раввина из соседнего города, не боялись обнаружить свое полнейшее невежество: в этот праздник ученые в шутку изображают невежд, так что в глазах приглашенного раввина все, кого он увидит на праздничной трапезе, вполне могут сойти за уважаемых знатоков Торы.

И вот приехал раввин. Целую неделю в местечке только и делали, что готовились к его приезду. В каменном доме установили стол, за который могли усесться и раби, и все желающие (а таких было много). Хозяйки приготовили самые вкусные блюда, самые румяные "гоменташи", какие только когда-либо видели евреи. Мужчины спустились в погреба открыть бочки с вином. Наконец, все было готово к приему раби, который наверняка подумает, что жители Сосницы хорошие верующие евреи и умеют соблюдать традиции. Все собирались повеселиться, как никогда.

Поскрипывают стулья, позвякивают приборы, работают челюсти над вкуснейшими блюдами, праздник длится уже два часа, слышатся шутки, анекдоты, вино льется рекой. Председатель общины поднимается с бокалом искристого вина в руке.

- Друзья, - говорит он, - перейдем теперь к главной части нашего святого праздника, выберем Пуримского ребе.

Предложение встречено одобрительными возгласами. Но кого выбрать? Кто сумеет рассмешить собравшихся?

Вопрос серьезный, ибо все прекрасно знают, что они не только толстосумы, но и тугодумы. Как же быть? Оживленный шум сменился молчанием. Вдруг председатель общины заявил:

- Предлагаю выбрать Шмуэля Сапожника. Прекрасная мысль! Тому и стараться не надо, от одного его вида смешно. Все облегченно улыбнулись и закричали:

- Да здравствует Шмуэль Сапожник! Да здравствует Пуримский ребе!

Шмуэль покраснел от смущения. Над ним смеются круглый год, неужели нужно высмеивать его еще и на Пурим?

Под град насмешек его торжественно усадили справа от раби в старомодное, грязное кресло, которое нашли на соседнем чердаке, и трапеза продолжалась.

Вскоре на двух концах стола послышался неясный ропот. Он постепенно нарастал, и уже можно было различить крики: "Пусть Пуримский ребе говорит! "Застучали ножи и вилки в подтверждение требования, собравшиеся помирали со смеху при мысли, что Шмуэль-недотепа будет произносить речь. Наконец, Шмуэль встал с серьезным видом. В тишине еще слышались шуточки, потом постепенно все замолчали. Интересно, какие глупости он станет обсуждать, какую чушь понесет? Вот смеху-то будет!

А Шмуэль начал говорить прочувственные слова о значении Пурима, праздника, который символизирует наказание гордецов и неверующих и вознаграждение праведников и преданных Богу. Шмуэль цитировал Мегилат-Эстер, Танах и Талмуд, Раши и мудрецов. Чем дольше он говорил, тем тверже становился его голос. Лицо светилось, и, когда он кончил, у всех собравшихся от страха мурашки побежали по спине, все почувствовали, что в голосе Шмуэля слышится дыхание Бога.

Тогда поднялся приглашенный раби.

- Вы не заслуживаете, чтобы среди вас жил такой человек, - сказал он просто. - Жемчужине не место в свином корыте. Он подал руку Шмуэлю, чтобы помочь ему при ходьбе, и они вышли вдвоем при полной тишине.

Пуримский ребе поехал с раби в соседний город. Там он еще больше предался учению, стал одним из самых уважаемых праведников, его имя повсюду произносили с почтением, и дети, которые еще только начинали учиться, иногда смущенно спрашивали Шмуэля, почему он настаивает, чтобы его называли Шмуэль Пуримский Ребе.

Назад

Ваша оценка этой темы
1 2 3 4 5