   |
Перед Вами электронная версия книги «Еврейские сказки былых и грядущих
времен», Рина Неер, изд-во "Амана".
Подробнее об ее издании и возможности приобретения – здесь.
Zip-файл >>
Подсказка! Для просмотра содержания книги целиком, увеличьте ширину левого окна, отодвинув мышкой его вертикальную границу вправо.
Бедной Саре трудно было воспитывать двух сыновей.
Вот уже скоро десять лет, как отец их умер. Мальчики тогда были еще совсем маленькими, приходилось тяжело работать, чтобы их прокормить. Сара уходила рано утром на рынок продавать яблоки и, когда зимой дул ветер, напрасно потуже затягивала красное кашне на шее и прятала закоченевшие пальцы в карманы толстого коричневого жакета: согревала ее только мысль о том, что на заработанные деньги, по крайней мере, можно посылать мальчиков в школу. Единственную радость приносила надежда, что Шломо и Йоселе вырастут хорошими евреями, образованными, учеными. Она была готова на любую, пусть самую трудную работу, только бы мальчики могли ходить в школу.
Шломо и Йоселе очень любили и друг друга, и маму тоже. Поэтому, когда пришло время покинуть местечко и перебраться в город, чтобы учиться в йешиве, расставание было тяжким. Сара приложила все усилия, чтобы они продолжали учиться. Близнецам исполнилось пятнадцать лет - пора поступать в йешиву. Она и так уже их очень задержала, но трудно, очень трудно оставаться одной, а еще труднее знать, что ее мальчики тоже будут одни, далеко от нее!
Шломо и Йоселе сложили вещи в чистенькие, но маленькие узелки: вещей было немного. В день отъезда Сара открыла шкаф и вынула очень красивую медную ханукию (ханукальный светильник) с двумя львами Иудеи по бокам.
- Нате, - сказала она, - это мое единственное богатство, я не хотела ее продавать, даже когда в доме совсем не было денег. Ее мне подарил мой отец. Возьмите эту ханукию и берегите.
Потом Сара им показала, что ее можно развинтить, чтоб удобнее было нести - ножку отдельно, верхние части, куда вставляют свечи, - отдельно. Мальчики положили в свои узелки каждый по одной части.
* * *
Шломо и Йоселе стали лучшими учениками в йешиве. Трудно им приходилось одним, без денег, в большом городе, где они никого не знали, кроме своих соучеников. Они скучали по маме, часто думали о ней, вспоминали комнатушку, где становилось уютно, когда они там собирались все втроем. В такие минуты они смотрели на красивую медную ханукию, и им казалось, что они вдыхают немножко домашнего воздуха.
Из двух братьев, более практический ум был у Шломо. Йоселе вечно витал в облаках и закрывал толстые книги, по которым учился, только для того, чтобы над ними поразмыслить.
Покупки делал Шломо, пришивал оторвавшиеся пуговицы тоже он и вообще ведал материальной стороной их жизни. А Йоселе в часы отдыха рассказывал разные чудесные истории, за которыми они на время забывали свою бедность и скудное питание.
- Мы, кик две части нашей ханукии, - говаривал Йоселе, - ты, - обращался он к брату, - та часть, на которой она держится, а я - куда вставляют свечи. Верхняя часть не может держаться без нижней, а нижней без верхней нечего держать. Мы разные, но дополняем друг друга, как две части ханукии, составляющие одно целое.
* * *
Следующий 1914 год был страшным: началась война. Немцы постепенно двигались к России, и население, обезумев от страха, бросилось бежать. А Шломо и Йоселе продолжали заниматься, надеясь скоро вернуться домой. Но однажды они узнали, что немцы стоят уже в нескольких километрах от города. Они испугались и тоже решили бежать.
- Скорей соберем вещички, - решил Шломо,- может, кто-нибудь согласится взять нас на телегу. Не забыть бы ханукию.
И чтобы удобней было нести, они ее развинтили.
- Бери-ка основание, - сказал Йоселе брату, - а я возьму верхнюю часть, каждый - что ему подходит.
В городе была всеобщая паника. Все пытались бежать. Поскольку у мальчиков не было вещей, их охотно согласились взять, но только по одному, а прибыв на место, они встретятся. Шломо уселся к старому шинкарю, а Йоселе - к какому-то богачу. С наступлением вечера кучера погнали лошадей на дорогу, запруженную людьми, которым не так повезло, как нашим мальчикам, и они, бедные, шли пешком. Когда же совсем стемнело, Шломо перестал видеть впереди повозку, в которой ехал Йоселе. Должно быть, она свернула на другую дорогу, а просить шинкаря вернуться невозможно - вот-вот нагонят немцы!
Так Шломо попал на север России, а Йоселе на юг. Ни найти друг друга, ни узнать что-нибудь о маме: война в разгаре, письма не доходят - лошади забраны в армию, и не на чем развозить почту.
Прошло много лет. Шломо уехал в Америку, узнав, что мама умерла там, в местечке. Он стал крупным издателем еврейских книг. Его глубокие познания в талмудической литературе в сочетании с практическим умом позволяли ему и отбирать стоящие произведения, и издавать их на выгодных условиях.
Много изданных им книг отсылалось в Эрец-Исраэль, и он мечтал когда-нибудь сам съездить посмотреть, как там евреи отстраивают эту древнюю страну.
Наконец,
его мечта сбылась, и после долгого плавания пароход причалил в Хайфе. Шломо
побывал в селениях, в городах, но больше всего ему нравилось по вечерам слушать
учителя в одной йешиве, это напоминало ему о прошлом. Подошло время возвращаться
в Америку, но он не мог отказать себе в удовольствии на прощанье отпраздновать
Хануку на земле Израиля. Накануне праздника он отправился в знакомую ему йешиву.
По дороге он смотрел, как все выставляют на окна ханукальные светильники, которые
вечером нужно будет уже зажигать, и с еще более острой, чем обычно, болью подумал
об отвинченной от ханукии подставке, которую всегда возил с собой в чемодане.
Придя в йешиву, он увидел еще молодого раввина, стоявшего к нему спиной и заканчивавшего урок. Перед ним, склонившись над толстыми книгами, сидели ученики, как двадцать лет назад сидел сам Шломо. Подойдя поближе, он заметил на столе раввина приготовленную к празднику медную ханукию, прикрепленную к деревянной ножке явно от другой ханукии. От изумления Шломо чуть не упал, а раввин, занятый своим делом, даже не заметил, как тот вошел. Не говоря ни слова, Шломо вынул из чемодана медную ножку и положил на стол рядом с ханукией. Раввин поднял глаза. Да, это был Йоселе. Две части ханукии нашли друг друга. Впервые за многие годы у Шломо и Йоселе была веселая Ханука.
В долине Эмек-Изреэль, одной из самых плодородных в Израиле, есть маленькое совсем новое поселение: дюжина домов с белыми стенами и плоскими крышами, и живут в них земледельцы, которые обрабатывают поля, тянущиеся километров на десять, до того места, где начинаются поля соседей. В этом поселении и живет Пинхас Гуфи, славный белобрысый малый, с женой Малкой и с милейшим карапузом, которого зовут очень напыщенно Йоровам, поскольку папа Пинхас, хорошо зная еврейскую историю, решил, что его сын должен носить имя знаменитого царя; а поскольку мама Малка решила, что слишком долго и трудно каждый раз выговаривать: "Йоровамчик, ешь кашку, Йоровамчик, вынь палец из носа", - его стали звать просто и коротко Ами. Это не столь царственно, но удобно.
Итак, Пинхас, Малка и Ами тихо-мирно жили и работали /последнее относится только к Пинхасу и к Малке, потому что Ами-то не работал, а, наоборот, задавал работу маме, которой иногда приходилось стирать по пять пар штанов в день/.
Пинхас, как и все в селении, выращивал ранние овощи. Когда толстопузые буржуи из Хайфы в субботу лакомились свежими зелеными бобами /без прожилок, разумеется/, у них на тарелках почти наверняка лежали бобы, которые вырастил в поте лица своего, обрамленного белобрысыми волосами, Пинхас Гуфи. Потому что он был специалистом по зеленым бобам. И специальность эта, право же, очень почетная, хотя, к сожалению, была у него и другая, гораздо менее почетная "специальность", не будь которой, не о чем было бы вам и рассказать.
Какая такая менее почетная специальность? Игра в кости. Утром ли, вечером - неважно когда, как только Пинхас кого-нибудь встречал, он вынимал игральную доску, и на обочине дороги или на старой каменной скамье начиналось сражение. Но и это бы ничего, если бы не дурная привычка играть "на что-нибудь". Нет, не на деньги, конечно, но, скажем, на марки, или на финики, или на носовой платок - словом, на все, что у партнера было при себе.
Односельчанам быстро надоел этот вид спорта: правда, если они выигрывали, все было в порядке, но уж если проигрывали - ого, какая взбучка их ждала дома, когда они возвращались без носового платка или без шнурков от ботинок. Так что, завидев на дороге Пинхаса Гуфи и зная, что он непременно остановит их, вынув из кармана игральную доску, односельчане удирали со всех ног, чтобы не быть втянутыми в страшную игру. Пинхаса такое бегство вгоняло в уныние. Да что я говорю - в уныние! Он терял сон и покой. Игра мертвым грузом лежала у него в кармане: не с кем было сразиться. Что до Малки - то она уже на следующий день после свадьбы категорически заявила, что никогда в жизни играть не будет, и вообще только мужчины могут терять время на такие глупости. Об Ами и думать нечего было: слишком мал.
Так обстояло дело на тот момент, когда пришло время высевать бобы. Рано утром Пинхас отправился в поле с мешком семян на плече. Малка, стоя у порога, произносила специальную молитву, чтобы Небо благословило урожай от тех семян, а Йоровал царственным жестом посылал папе воздушный поцелуй, крича во всю мочь: "Пулим!" - что на иврите значит: "Бобы!".
Прекрасно понимая всю важность такого момента, исполненный достоинства Пинхас Гуфи бодро вышел из дому и очутился на дороге, когда уже начало всходить солнце.
Чтоб веселее было идти, он насвистывал песню о бобах - международный гимн всех земледельцев, их выращивающих, - которому я вас когда-нибудь научу, если будете хорошо себя вести.
Поле его находилось довольно далеко от селения, и по дороге он любовался первыми цветами в Эмек-Изреэль, которые ласкали глаз своими красками. Небо было еще бледным, но чистым, утренние птицы обменивались чудесными песнями, приветствуя друг друга. Все вокруг ликовало, и Пинхас Гуфи шел пружинистым шагом, а сердце подсказывало, что его ждет большое и радостное событие.
И действительно, уже почти дойдя до своего поля, он увидел, что навстречу идет какой-то почтенный господин, ему не знакомый, с длинными седыми усами и в смешной шапочке. У Пинхаса перехватило дыхание. Вот так повезло! Он поспешил к старику, положил ему руку на плечо и, даже не спросив, как его зовут, предложил сыграть партию в кости. Старый господин поначалу, казалось, опешил: трудно заранее предвидеть подобное предложение на дороге в шесть утра. Но у Пинхаса был благопристойный вид, и господин, который тоже любил играть в кости /да к тому же никуда не спешил/, уселся с Пинхасом за большой камень вместо стола.
Нужно было, разумеется, договориться о ставке. У господина с собой ничего не было, кроме трех носовых платков /включая грязный/, двух кусков веревки, огрызка карандаша, карманной расчески и смешной шапки. Пинхас, само собой, разумеется, предложил семена бобов. Сначала удача, казалось, улыбалась Пинхасу, и он положил себе в карман красивый носовой платок в голубую и белую клетку с вышитой желтыми нитками буквой "ламед". Но, увы, недолго длилось счастье, и в карман начал класть семена горсть за горстью старый господин. Вскоре ему не хватило карманов, он снял смешную шапочку и наполнил ее. Теперь уже Пинхас хотел прекратить игру, но старому господину она понравилась, и он не отпускал партнера. Он решительно никуда не спешил.
Уф, наконец-то Пинхас снова выиграл, и второй клетчатый платок с буквой "ламед" попал в его карман. Но тут же удача покинула Пинхаса, и мешок с семенами опустел окончательно. На кой ему пустой мешок! Пинхас великодушно отдал старику и его /хотя мешок не входил в ставку/; игроки пожали друг другу руки: "Не поминайте лихом", - и старик снова отправился в путь.
Пинхас дошел до своего поля. А что теперь на нем делать? Нечего. Он сел на землю и задумался.
"Вернуться и рассказать Малке, что проиграл семена? Если она и не убьет меня, то взбучку даст по первое число или, того хуже, сложит чемоданы, возьмет Ами и вернется в дом своего отца: она же обещала, что уйдет от меня, если я не брошу играть, а она из тех женщин, которые держат слово. Если же я ничего не скажу и куплю другие семена, Малка все равно узнает, потому что считать она умеет хорошо, и недостачу в деньгах, /а мешок бобовых семян стоит дорого/ заметит сразу же. Тогда придется сказать правду, и получится все то же самое. Как же выпутаться из этой истории?"
Пинхас долго размышлял и не мог найти ответа на этот исключительно сложный вопрос. Как утаить что-то от жены? Это еще труднее, чем решить проблемы с кранами, которые вечно текут. Наконец он нашел, если не самое блестящее, то самое простое решение:
"Я вообще ничего не скажу, сделаю вид, что засеял поле, а там посмотрим. Нужно только разрыхлить землю, чтобы Малка ничего не заметила, если ей завтра вздумается пойти полюбоваться засеянным полем".
Так и вернулся к полудню домой Пинхас Гуфи с высоко поднятой головой и веселым видом.
- Урожай будет на славу, - сказал он жене, улыбаясь.
Малка как раз приготовила особо вкусную закуску - крем с апельсинами, - которую больше всего любил Пинхас. Он съел свою порцию, подумав, что это куда лучше, чем взбучка от жены, не говоря уже о разводе, и что теперь у него есть время исподволь рассказать все Малке.
Шли дни. Пинхас каждое утро неизменно уходил в поле якобы работать, чтобы получился хороший урожай. А Малка уже считала деньги, вырученные от продажи бобов, если они хорошо уродятся, и даже начала обучать Ами песне о бобах, желая сделать мужу сюрприз к моменту сбора урожая.
Однажды, когда Малка была, казалось, в прекрасном расположении духа, Пинхас все же решил с ней поговорить. Она стояла у гладильной доски с утюгом в руках. Самый подходящий момент. Пинхас раскрыл, было, рот, как вдруг Малка, вытаращив глаза от удивления, закричала:
- Эй, откуда взялся этот платок?
Она держала носовой платок в голубую и белую клетку с вышитой желтым буквой "ламед".
- Это не наш платок, у нас никого не зовут на "л". И не соседский, который мог бы подобрать Ами, среди соседей есть Моше, Давиды, Мирьям, Беньямины, Шломо и Рувены, откуда же на платке "ламед"?
У Пинхаса перехватило дыхание, такого конфуза он не предвидел и беспомощно развел руками. Малка начала сердиться.
- Кто мог сыграть со мной злую шутку? Мало мне своего белья, так мне еще подбрасывают чужое. Эй, еще один! Надо же, второй!
Она взволнованно помахала вторым платком. Нет уж, пожалуй, лучше промолчать, и Пинхас с деланно безразличным видом сказал, что пойдет помочь соседу кое-что починить.
Случай с платком очень быстро забылся, но отбил у Пинхаса всякую охоту рассказывать жене о своем злоключении, и он трусливо молчал.
Проходили недели, на всех полях начали появляться зеленые всходы. На всех полях, кроме поля Пинхаса! Он отнесся к этому спокойно и объяснил жене, что, чем позже взойдут бобы, тем более обильный получится урожай. Но Малка начала волноваться, и не помогало, что Пинхас у нее на глазах чинил подпорки для будущих бобов - она волновалась все больше и больше. Недели проходили за неделями, соседи начали готовиться к сбору гороха и бобов. Пинхас терпеливо ждал, /ничего другого ему не оставалось/, а Малка, не решаясь заронить в нем сомнение, плакала потихоньку, боясь даже подумать, что будет, если бобы не уродятся.
Она не могла больше спать по ночам. Вертелась в постели, не переставая ломать себе голову: что могло случиться с полем Пинхаса? "Кто сглазил поле моего бедного Пинхаса да так, что оно перестало родить! Какая нечистая сила напустила порчу на наше поле?" И она вспоминала все страшные истории, которые слышала в детстве: про злого духа Асмодея, которого царь Шломо загнал в бутылку, про Лилит, жену дьявола... "Лилит! Ну, конечно, это она заколдовала наше поле! Как же я раньше не догадалась! Вот откуда взялись носовые платки с буквой "ламед", это платки Лилит, которую, видно, Пинхас встретил на дороге, и не решился мне рассказать, чтоб не напугать меня. Вот как меня любит муж. Но какая злодейка эта Лилит! Обречь на нищету добропорядочную семью!"
Поскольку Пинхас был таким предусмотрительным и ничего ей не сказал, чтобы не напугать ее, она сделает вид, что ни о чем не догадывается, и тоже ничего ему не скажет. Однако дело не только в том, чтобы найти причину беды, нужно попытаться ее исправить. Пинхас наверняка уже пытался, но она женщина, и уж она-то сумеет обезвредить дурной глаз Лилит, жены дьявола.
Не находя себе места от волнения, она встала раньше Пинхаса и едва дождалась, пока он уйдет в поле. Бедняжка! Он, поди, там надрывается, чтобы вырастить все-таки эти проклятые бобы! Но она попытается кое-что сделать.
Только Пинхас ушел, Малка схватила на руки Ами, еще не совсем проснувшегося и ревущего во всю мочь, и, как ураган, влетела к соседке, старой Дворе, к которой все женщины поселения ходили за советом, когда сталкивались с какими-либо трудностями.
- Что с тобой случилось, Малка? - спросила старая Двора, увидев взволнованную соседку в такую рань. - Пожар, что ли?
-Нет, случилось не со мной, а с полем моего мужа.
- Ты шутишь, - сказала Двора. - Ты же знаешь, что с полем-то все в порядке, а вот над твоим бездельником-мужем, который даже не засеял поле в этом году, все смеются!
- Ой, Двора, что вы такое говорите! Муж засеял поле, я же сама видела, как он уходил с мешком семян, весело напевая песню о бобах. Но Лилит сглазила наше поле, понимаете?
Тут Двора принялась хохотать, да так громко, что Ами заревел пуще прежнего.
- Бедная Малка, и кто это тебе вбил в голову подобную чушь! В Лилит может верить только твой крикун Ами. Ты же разумная женщина, как же ты несешь такую ахинею?
- Но я не сомневаюсь, что муж встретил ее на дороге, она хотела помешать ему дойти до поля, они подрались, и во время драки Пинхас выхватил у нее два носовых платка... Вот они, посмотрите. Теперь вы верите?
И она положила перед Дворой два клетчатых носовых платка с буквой "ламед". Двора еще сильней расхохоталась:
- Что же это за дьявол, который чистит нос, и к тому же в клетчатый носовой платок! Ты что-нибудь подобное видела? Э-хе-хе, вот что значит - молодость. Голова набита всякими сказками, романами, фильмами, будто в жизни все бывает, как в них!
Малка вдруг разревелась так же громко, как Ами. При виде этой грустной картины - плачущая мать с плачущим ребенком на руках - Двора почувствовала, что не нужно больше насмехаться над ней.
- Нет, это не Лилит, но мы твое дело уладим. Деньги у тебя есть?
Сквозь слезы Малка ответила "нет" и потом добавила:
- И мы все втроем умрем с голоду, если не уродятся бобы.
Тогда Двора подошла к шкафу.
- Как раз вчера Давид продал молодой горох, я тебе одолжу денег... Садись немедленно в автобус на Хайфу, купи мешок бобовых зерен и много удобрения. Если Пинхас вернется раньше тебя, я скажу, что у тебя разболелись зубы, и ты пошла к врачу. На обратном пути оставь покупки у меня, а то Пинхас еще что-нибудь заподозрит. Нужно этого лентяя хорошенько проучить, чтоб не повадно ему было в проклятые кости играть. Проезжая в автобусе мимо их поля, Малка увидела мужа. Он сидел на обочине с каким-то незнакомцем и играл в кости. У Малки по щеке покатилась горькая слеза.
После ужина, уложив Ами спать, Малка, сославшись на головную боль из-за зуба, пошла якобы за лекарством к старой Дворе. А Пинхас в прекрасном настроении после такого удачного дня, когда он нашел партнера по игре в кости, взял газету и сказал, что скоро ляжет спать.
- Да, да, я, возможно, задержусь у Дворы, не жди меня, она мне должна еще показать, как вязать кофточку для Ами, - живо откликнулась Малка и ушла.
Немного времени спустя, Малка, Двора и ее муж Давид отправились на поле Пинхаса. Работу кончили быстро. У Давида был большой опыт, а у Дворы и Малки - огромное желание. Конечно, при дневном свете работа шла бы еще быстрее: большой фонарь, который они принесли с собой, не мог заменить яркого солнца над Эмек-Изреэль, но все же они справились. Главное - что поле вскоре покроется маленькими зелеными ростками.
Пинхас ничего не заметил. В это время года в долину приходит много земледельцев, и Пинхас, перехватывая их по дороге, играл с ними в кости. Вот, что для него было главным, а поле - где уж там! Он едва успевал на него взглянуть.
Но однажды он все же, наконец, заметил, что из-под земли что-то пробивается. Ни дать ни взять - ростки бобов. Однако Пинхас-то хорошо знал, что такого быть не может: когда поле не засеяно, ничего не вырастает. А тут с каждым днем становится все яснее и яснее, что на нем растет что-то, как две капли воды, похожее на прекрасные зеленые бобы.
Теперь уже Пинхас начал беспокоиться. Под какие колдовские силы подпало поле, что оно начало родить незасеянным? Какой дьявол приложил к нему руку?
Какое несчастье ждет семью, которую он сглазил?
Теперь по ночам не мог заснуть Пинхас. Когда он был маленьким, бабушка рассказывала ему столько историй с "дурным глазом", но он считал, что все это предрассудки прежних лет, и не верил в них. Однако теперь! От действительности никуда не уйти: эти незасеянные бобы всходят под воздействием дурного глаза. Они, конечно же, отравленные, это ужасно!
Пинхас ворочался в постели, но Малке, как ни странно, это не мешало. С тех пор, как начали всходить бобы, она не переставала радоваться и спокойно спала по ночам. "Бедная моя жена! Ей и в голову не приходит, что бобы эти от дьявола! Думает, их посадил ее трудолюбивый муж, и они просто попозже взошли!"
Пинхас не мог сдержать слез при мысли, что должен открыть правду такой доверчивой и любящей жене!
А бобы все росли и росли, и Малка, становясь с каждым днем веселее, начала поговаривать о том времени, когда будет собран урожай. Пинхас же, бледный и потерявший голову, не ел, не спал и, дрожа от страха, даже не осмеливался играть в кости. Его нельзя было узнать: на дороге проходили незнакомцы, а Пинхас не останавливал их, не предлагал партию в кости. Как Каин бродил он вокруг своего поля, одержимый мыслью о дьяволе, который сглазил и перевернул всю его жизнь.
Наконец, одним прекрасным утром Малка радостно приготовила корзины для сбора бобов. Дольше молчать Пинхас не мог: иначе отравится вся семья вместе с Ами и добрая часть их округи. Белый, как мука, дрожа всем телом, он подошел к жене.
- Малка, поставь корзины на место, не нужно собирать эти бобы.
От страха голос его звучал глухо. Малка на него посмотрела, стараясь сделать удивленный вид.
- Хочешь, чтобы собрал кто-нибудь вместо тебя? Что с тобой? Последнее время я замечаю, ты стал каким-то странным. Что случилось?
Малка прикидывалась, будто ничего не понимает, так как хотела заставить Пинхаса во всем признаться и вернуться к трудам праведным.
Пинхас задрожал: за один присест и повиниться перед Малкой, и рассказать о сглазе - слишком тяжело. От волнения у него перехватило дух, но все же он выдавил из себя:
- Малка, ты веришь в сглаз?
Малка расхохоталась, что окончательно повергло бедного Пинхаса в отчаяние.
- Послушай, ты же разумный, образованный и верующий человек, как ты можешь задавать такие глупые вопросы?
Пинхас не знал, что сказать. Он молчал, а Малка, как ни в чем не бывало, продолжала готовить корзины. Наконец, Пинхас собрал последние силы.
- Не нужно собирать бобы, они отравлены. Не я засеял поле, а дьявол, - признался он, и тут же от ужаса потерял сознание.
Малка не знала, то ли хохотать, то ли волноваться. К счастью кувшин холодной воды, вылитый Пинхасу на голову, привел его в чувство.
Малка не хотела больше мучить мужа. Она уложила его на кровать, села вместе с Ами рядом, взяла Пинхаса за руку и спросила:
- Не ты посадил бобы?
Успокоенный нежным тоном жены, Пинхас рассказал все по порядку: как проиграл зерна, как не решился признаться Малке, наконец, как вмешался злой дух и в наказание вырастил отравленные бобы. Когда он кончил, Малка, сочтя урок достаточным, спокойно сказала:
- Дьявол - это я.
Пинхаса снова охватила паника, потому что насмехаться над сглазом - верный способ навлечь еще большее несчастье. Весь дрожа, он проговорил:
- Малка, пожалуйста, не смейся, у нас и без того полно бед.
Тут Малка ему все рассказала: как она боялась дурного глаза, как советовалась с Дворой, как ездила в Хайфу, как они втроем работали ночью в поле - и вот, хоть и поздновато, но урожай выдался на славу.
Растроганный Пинхас чуть не задушил жену в объятиях, а Ами, воспользовавшись тем, что на него не обращают внимания, ринулся к папиному талиту и, завернувшись в него, как в царскую мантию, начал величественно кричать:
- Ани мелех шель пулим... (я - царь бобов).
Пинхас быстро вскочил на ноги. Он гордился своим сыном, своей женой, которая так ловко отвратила беду. Собой он, правда, не очень-то гордился, но его так и распирало от принятого тут же решения. И, чтобы показать, что оно не пустой звук и что он его выполнит, Пинхас порылся в кармане, достал кости, сбившие его с пути истинного, и на глазах у Малки и Ами торжественно выбросил в помойное ведро.
- А теперь - за работу!
Пинхас и Малка уложили в корзины все, что нужно для сбора бобов. Ами, которого даже не отругали за столь непочтительное отношение к отцовскому талиту, тоже взял корзиночку. Все трое чинно вышли из дому, и Ами во весь голос запел веселую песенку про бобы, которой мама успела обучить его до конца.
Тут кончается и наш рассказ, но, к счастью, не бобы.