Вы, наверно, знаете, как царь Соломон рассудил двух женщин, каждая из которых утверждала, что именно она - мать ребенка. Конечно, знаете. Эту историю знают все, так что мы уж не станем ее рассказывать. Лучше мы расскажем, как царь Соломон рассудил одну молодую вдову с ее соседкой.

Началось все с того, что у одной женщины, красивой и пригожей, умер муж. И вскоре после того, как муж ее умер, в дом к ней повадился заглядывать один знатный сановник, человек хоть и очень богатый, но немолодой, некрасивый и к тому же женатый на сотне других женщин. В те времена было так принято - чтобы у одного мужа было много жен. Разумеется, бедный человек не мог иметь много жен, он был доволен, если ему удавалось взять хоть одну жену, зато богачи так и старались перещеголять друг друга - если у одного было семьдесят жен, так другому подавай восемьдесят. У самого царя Соломона, говорят, была целая тысяча жен.

Тот сановник, о котором мы рассказываем, решил, что сделает молодую вдову своей сто первой женой. Дело в том, что она давно ему нравилась - как только он увидел ее в первый раз, она сразу ему приглянулась, - но поскольку тогда ее муж еще был жив, сановнику оставалось лишь издали любоваться ею, да и то украдкой, зато теперь, когда она овдовела, ничто не мешало их браку. Но женщина вовсе не собиралась выходить замуж за сановника, он ей совершенно не нравился, а его сто жен и того меньше. Но так как он был человек знатный и могущественный, то сердить его ей тоже не хотелось. Вот она и решила, что самое умное, что можно предпринять в ее положении, это уехать прочь из Иерусалима. Убраться, как говорится, с глаз долой. Сделать это ей было, в общем-то, не трудно, поскольку у нее были родители, которые жили в Хевроне. Смущало ее только одно: после мужа ей остался дом и кой-какое имущество, а помимо этого несколько десятков золотых и серебряных монет. Эти монеты беспокоили женщину больше всего. Взять их с собой в дальнюю дорогу она не решалась - вдруг по дороге нападут разбойники и ограбят? А оставлять золотые и серебряные монеты в пустом доме ей тоже не хотелось - неизвестно, кому вздумается заглянуть сюда в ее отсутствие. Вот она и придумала такую хитрость: положила монеты в глиняный кувшин, а сверху налила густого темного меда. Потом она обвязала кувшин тонкой телячьей шкуркой и отнесла к соседке.

Так и так, - сказала она соседке, - пришел ко мне один человек из Хеврона и сказал, что мой отец хочет, чтобы я вернулась домой. И то правда - все равно никого у меня тут в Иерусалиме нету, пойду к отцу с матерью и поживу у них какое-то время. Только вот этот кувшин с медом прошу тебя приберечь до моего возвращения. Не хочу оставлять его в пустом доме, а то зайдет какой-нибудь бродяга и выпьет мед.

Оставляй, конечно, - сказала соседка. - Поставь ко мне в погреб и не беспокойся: когда вернешься, найдешь в нем ровно столько же меда, сколько в нем сегодня.

Вдова поблагодарила, поставила кувшин с медом и монетами в соседкин погреб и ушла себе потихоньку в Хеврон к отцу с матерью.

Соседка была женщина честная и чужим медом лакомиться, разумеется, не собиралась, но случилось так, что один из ее сыновей достиг возраста бар-мицвы. Созвали гостей, родных и соседей, и вдруг обнаружили, что в доме нет ни капли меда. А какой же праздник и какое угощение без меда? Бросилась женщина на базар, но и там не нашла меда. Может, это был такой год неудачный, что пчелы принесли мало меда, кто его знает. Вернулась она домой расстроенная и вдруг вспомнила про кувшин, что оставила вдова. "Ну, верно, большой беды не будет, если я возьму у нее сколько-нибудь меда, а потом куплю и добавлю, - подумала женщина. - Ведь если бы она была здесь и узнала, что у меня нет меда в день бар-мицвы, то сама бы предложила мне взять. К тому же, неизвестно еще, когда она вернется - если вообще когда-нибудь вернется. Может, она там в Хевроне давно уже вышла замуж, и деток нарожала, и живет себе поживает, а про этот мед и вспоминать забыла". Подумав так, она распечатала кувшин, вылила из него мед и вдруг увидела на дне золотые и серебряные монеты. "Вот так-так! - сказала себе женщина. - Ничего себе подарочек! А я-то который год держу кувшин у себя в погребе и даже не догадываюсь, какое в нем сокровище. Но ведь она просила меня сберечь мед, а не монеты, стало быть, монетами я вправе распоряжаться, как хочу". И она вытащила монеты из кувшина, обмыла их и перепрятала в другое место.

Много ли, мало ли времени прошло, но сановник, который досаждал вдове своей любовью, скончался. А поскольку это был человек знатный и именитый, то весть о его смерти вскоре дошла и до Хеврона. И тут вдова, которая, кстати сказать, замуж так и не вышла, решила, что нет больше никакой причины оставаться ей в Хевроне.

Можно теперь спокойно вернуться в Иерусалим и поселиться снова в своем собственном доме.

Вернувшись в Иерусалим, она, разумеется, первым делом отправилась к соседке узнать про кувшин с медом. И соседка тотчас вынесла ей кувшин, и в нем и в самом деле было ровно столько меда, сколько вдова оставляла. Но золотых и серебряных монет в кувшине не было.

Увидев это, женщина все поняла и с плачем и с криком выбежала на улицу. Но соседка лишь усмехнулась:

- Ты оставила мне на хранение мед, мед я тебе и вернула, - сказала она. - Ни про какие монеты я и слыхом не слыхивала. Стану я брать чужие монеты, когда у меня своих хватает!

От этих речей вдова заголосила пуще прежнего. Собравшиеся на ее крик соседи посоветовали ей обратиться к царю Соломону - пусть рассудит.

И вот явились обе женщины во дворец на суд. Царь в те дни был уже стар и не очень хорошо слышал, поэтому он пропустил мимо ушей всю историю с сановником, которому приглянулась вдова, а также рассказ о том, как она жила в Хевроне у отца с матерью.

Ты утверждаешь, - сказал царь вдове, что оставила соседке кувшин, в котором помимо меда были золотые и серебряные монеты.

- Именно так, - ответила вдова.

- А ты утверждаешь, что в кувшине не было ничего, кроме меда, - сказал он соседке.

- Так, царь, так. Ничего не было.

- Есть ли у тебя свидетели? - спросил Соломон вдову. - Может ли кто-нибудь подтвердить, что ты положила в кувшин монеты?

- Что ты, царь! - воскликнула вдова. - Я ведь и ей ничего не сказала про монеты. Никто про них не знал, кроме меня да Господа Бога.

- Тогда положимся на Бога, - сказал Соломон. - Где кувшин с медом? Разбейте его!

Разбили слуги кувшин, и все собравшиеся увидели, что к одному из осколков приклеилась небольшая серебряная монетка.

- Мне кажется, это достаточное доказательство твоей правоты, - сказал Соломон вдове. - И мне сдается, - сказал он соседке, - что ты солгала перед лицом царя. Знаешь, какое наказание за это полагается? Упала соседка к ногам царя и стала молить о прощении. Так оно всегда бывает в случае с медом, - сказал Соломон, - что-нибудь обязательно да приклеится. Ну что ж, если эта женщина тебя простит, - и он указал на вдову, - то прощу и я.

И вдова на радостях, что правота ее открылась, и что она получит обратно свои монеты, простила соседку. Говорят даже, что обе женщины еще долгие годы продолжали жить по соседству и заглядывали иной раз друг к дружке одолжить соли, или перца, или масла.

Но про мед ни та, ни другая в жизни не заикались, будто его и вовсе никогда не существовало на свете.

Жил однажды в Праге очень мудрый и ученый раввин, звали его раби Лёв. Так же, как и все другие евреи, раби Лёв жил в еврейском квартале, помещавшемся в излучине реки Влтавы. Большую часть своего времени раби Лёв проводил за изучением Торы, Талмуда и разных мудрых старинных книг. Но с некоторых пор раби стал замечать, что в родном его городе Праге творится что-то неладное. Не успевал он уединиться и углубиться в чтение, как с улицы начинали доноситься стоны и причитания, а то и громкие вопли, и вслед за этим в доме появлялся один из соседей или учеников раби. Не раз приходилось раби Лёву откладывать в сторону любимые книги и оставлять свои занятия, чтобы выслушать жалобы обиженных, побитых, ограбленных и перепуганных евреев. Один рассказывал с плачем, что бандиты ворвались к нему в лавку и перепортили весь товар, другой умолял спасти его от побоев, третий кричал, что злодеи едва не подожгли его дом, а четвертый сообщал, что скорняки-христиане добиваются от императора указа об изгнании из Праги всех евреев

Раби Лёв выслушивал эти рассказы, вздыхал и подолгу размышлял о том, почему именно теперь все эти несчастья должны были свалиться на головы пражских евреев. В старинных книгах было написано, что, когда в древности римляне изгнали евреев из Святого Иерусалима и из Эрец Исраэль, весь народ закричал криком великим и горестным. Но Бог приказал евреям утихнуть. "Придет время, и я верну вас домой, - сказал Бог. - А пока будете жить среди других народов". И тогда же - так было написано в старинных книгах - Бог взял слово со всех народов не притеснять евреев, не причинять им зла, не грабить, не убивать и не изгонять их из своих стран. "Когда наступит срок, и я верну мой народ на Святую землю, - сказал Бог, всем народам зачтется заслуга гостеприимства, и все праведники удостоятся подняться в Иерусалим".

- Но где же гостеприимство? - размышлял раби Лёв. - Где те праведники? Тут поджог, там грабеж, тут погром, там убийство... Сколько же евреи должны терпеть несправедливости и обиды, если народы нарушили данное Богу слово?

- Хватит! - сказал раби в один прекрасный день, поразмыслив и повздыхав. - Пора с этим покончить. И, мне кажется, я знаю средство, которое поможет нам справиться со всеми напастями.

Сказав так, он отправился в синагогу, которую в Праге называли Старо-Новой синагогой, и повидался там со своим зятем Исааком бен Шимшоном и своим лучшим учеником Лаковом бен Хаимом-Сасоном, происходившим из рода Левитов. Только этим двум раби Лёв решился открыть свои планы.

- Будьте готовы к важному и необычному делу, сказал раби Лёв. - Скоро, в эти дни, с Божьей помощью мы спасем пражских евреев от всех грозящих им бедствий. Больше он ничего не прибавил, но Исаака и Яакова его слова порадовали.

В ночь после этого разговора раби Лёв увидел сон. Ему приснилось, что он стоит над крутым обрывом на берегу Влтавы, а из воды навстречу ему подымается огромный великан. Не успел раби и глазом моргнуть, как великан ступил на берег и зашагал в сторону еврейского квартала. И тотчас со всех сторон до ушей раби донеслись радостные крики, звуки музыки и песен. Раби обернулся поглядеть, что за причина для такого веселья, но тут налетел ветер, закрутил великана, точно пушинку невесомую, и поднял в воздух. Поплыл великан над крышами домов, пронесся над всем еврейским кварталом и вдруг ни с того ни с сего рухнул. Шлепнулся оземь прямо у ног раби. Раби кинулся было помочь бедняге подняться, но никого не увидел. Ни единого человека не было на берегу, только у края обрыва высилась куча красной глины.

Проснулся раби Лёв и понял, что сон этот приснился ему неспроста. "Не иначе, как это знак, - подумал раби, - видно, намеренья мои угодны и приятны Богу. А если так, надо действовать".

Поднялся он потихоньку с постели, оделся, стараясь не разбудить спящей жены, и на цыпочках вышел из дому. Ночь была лунная, середина месяца шват, и ни одна живая душа еще не выползала в столь ранний час на улицу. Раби пересек одну улицу, другую и спустился к реке. Подойдя к обрыву, он увидел, что место, на котором он теперь стоит, в точности напоминает то, которое привиделось ему во сне. И глина под обрывом была такая же красная и тяжелая, как та, что ему приснилась. Раби наклонился, помял сырую холодную глину и распрямился, довольный. Возвращаясь домой, он всю дорогу улыбался.

- Будьте готовы, - сказал он Исааку бен Шимшону и Яакову бен Хаиму-Сасону на следующее утро. - Скоро, скоро уже мне потребуется ваша помощь.

Семь дней и еще семь последующих все трое провели в молитве и размышлениях. Раби Лёв читал старинную книгу, написанную тем шрифтом, который, кроме него, в целой Праге никто не умел разобрать. О тайных искусствах и священных знаках рассказывалось в этой книге. На исходе второй недели раби Лёв призвал Исаака и Яакова. Все трое поднялись на чердак синагоги, и тут раби Лёв сказал:

- Слушайте! Я намерен сделать Голема, существо без души и без ума, способное, однако, выполнять мои приказания. Этот Голем защитит евреев Праги от всех бед и спасет от всех напастей. Четыре элемента необходимы для создания Голема, и все четыре здесь у нас налицо. Ты, Исаак, являешь собой огонь, а ты, Яаков, воду. Я сам представляю воздух, а землю мы найдем на месте. Бог укажет нам, как справиться с этим делом. Приходите завтра в полночь на берег Влтавы и ждите меня. И постарайтесь, чтобы никто ничего не проведал.

Весь следующий день все трое постились и молились, а под вечер, окунувшись в микве, оделись в чистые субботние одежды. Если бы кто-нибудь из жителей еврейского квартала не спал в ту ночь, он мог бы увидеть, как трое уважаемых раби, покинув незадолго до полуночи свои дома, пустынными улицами направились к реке. Но никто этого не видел. Ровно в полночь все трое были на месте, на берегу Влтавы. Раби Лёв отыскал обрыв и указал другим на глину.

- Вот, - сказал он. - Это то, что нам нужно.

Был второй день месяца адара, тоненький новорожденный серп луны прятался в тучах, и звезды почти не светили. Раби Лёв достал из кармана четыре свечи и зажег их. Пламя свечей колебалось на ветру и, казалось, вот-вот готово было угаснуть, но Яаков бен Хаим-Сасон и Исаак бен Шимшон стали читать псалмы, и ветер утих. Раби Лёв, скинув пальто, принялся за работу. Он мял, месил и катал глину, пока она не сделалась под его руками мягкой и послушной. Тогда он вылепил из нее человеческую фигуру: туловище, ноги и руки, шею и, наконец, голову. Нос, глаза, уши, пальцы рук и ног, все было на месте. Раби выпрямился и оглядел свое творение. Голем лежал на спине, будто человек, спящий глубоким сном.

Раби Лёв повернулся к Исааку и Яакову.

- Исаак! - сказал он. - Ты - эш, огонь. Сделай семь кругов вокруг Голема справа налево.

После этого он приблизился к зятю вплотную и шепнул ему на ухо священную формулу, известную лишь очень немногим посвященным. Дрогнувшим голосом повторил Исаак магические слова и двинулся вокруг глиняной фигуры. Когда он обошел ее в первый раз, от глины начал подыматься пар. Когда он завершил третий круг, глина нагрелась, как хорошо протопленная печь. А когда он окончил все семь кругов, Голем пылал, как раскаленная головешка.

Теперь твоя очередь, Яаков бен Хаим-Сасон, - сказал раби любимому ученику. - Ты - маим, вода. Сделай семь кругов вокруг Голема слева направо.

Яаков двинулся вокруг глиняного истукана, повторяя вполголоса священную формулу, которую раби Лёв шепнул ему на ухо. Едва только он завершил первый круг, глина остыла. После второго круга она приобрела цвет человеческого тела, после третьего покрылась кожей, после четвертого на голове у Голема начали расти волосы, после пятого на пальцах рук и ног появились ногти, после шестого в носу прорезались ноздри, а после седьмого сам раби Лёв не отличил бы сделанного им Голема от настоящего мужчины.

- Теперь пустите меня! - сказал раби. - Я - авир, воздух. Я вдохну в него жизнь.

Он обошел Голема три раза справа налево, потом три раза слева направо, потом приблизился к нему вплотную и вложил истукану в рот кусочек пергамента, на котором было начертано Имя Бога. Во всей Праге, а может, и в целой Европе, только раби Лёву было известно написание Имени.

Затем все трое - раби Лёв, Исаак бен Шимшон и Яаков бен Хаим-Сасон поклонились на восток, на запад, на юг и на север и произнесли:

- Господь Бог сотворил человека из праха земного и вдохнул дыхание жизни в ноздри его.

В тот самый миг, как прозвучало слово "жизнь", Голем приоткрыл глаза, вздохнул и сел. Огонь, вода и воздух наполнили его глиняную сущность и сделали его похожим на настоящего человека, а Имя Божье пробудило его к жизни. Теперь он мог дышать, видеть, слышать и двигаться так, словно был сотворен из плоти и крови. Яаков и Исаак невольно отступили при виде свершившегося чуда, но раби Лёв не дрогнул и не растерялся.

- Встань! - приказал он Голему, который с интересом озирался по сторонам.

Голем повиновался.

- Тебя зовут Йосеф, - продолжал раби Лёв. - Я сотворил тебя, чтобы ты стал защитником евреев и отвел от них беду. Ты должен исполнять все мои приказания. Если я пошлю тебя в огонь, ты, ни секунды не раздумывая, пойдешь в огонь, если я скажу тебе спрыгнуть с башни или броситься в морскую пучину, ты сделаешь это без малейшего колебания.

Голем кивнул в знак согласия. Яаков и Исаак ждали, что он заговорит, но этого не случилось. Сотворенный человеком, а не Богом, Голем был лишен дара речи. Раби Лёв протянул ему заранее приготовленную одежду, Голем напялил на себя рубаху, штаны и куртку, натянул на голову картуз и стал как две капли воды похож на синагогального служку Пинхаса. Взглянув на него, Яаков и Исаак не удержались от смеха.

Раби Лёв привел Голема к себе домой и сказал своей жене Перл:

- Это Йосеф, он немой и пришел в Прагу издалека. Пускай поживет пока у нас.

Перл громко вздохнула. "Мало мне своих семерых детей и сиротки Мирьям, так мой муж, чтобы он был здоров, вздумал еще посадить мне на шею этого немого!" - так подумала Перл, но сказать ничего не сказала, поскольку знала, что спорить с раби бесполезно.

Итак, Голем поселился в доме раби Лёва и покорно исполнял любое его слово и любое приказание. Большую часть суток он с грозным видом разгуливал по улицам еврейского квартала и следил за порядком. Хулиганы, досаждавшие евреям, вскоре поняли, что с Немым опасно связываться. Раби Лёв, давая Голему наставления, сказал: "Никогда никого не убивай и не калечь, но никому не позволяй обижать евреев или портить их имущество". Голем так и поступал. Убивать или калечить ему при его силище и не требовалось, он просто брал обидчика за шиворот, относил на берег Влтавы и швырял в воду с высокого обрыва. А дальше тот мог барахтаться, как ему нравилось. Если бандитов было двое или трое, то Голем без труда подымал в воздух и двоих, и троих зараз и неторопливо шагал с ними все к тому же обрыву, не замечая ни пинков, которыми хулиганы награждали его по дороге, ни их воплей. Случалось ему расправляться и с целыми компаниями храбрых громил. Сначала он относил к реке двух-трех первых попавшихся, а потом возвращался, чтобы взяться за следующих. Но те, как правило, предпочитали не дожидаться его появления. Очень скоро во всей Праге не осталось желающих повстречаться с немым Йосефом. И евреи, наконец, вздохнули с облегчением. Молва о подвигах Иосефа разнеслась и за пределами Праги, и многие семьи пожелали спокойствия ради переселиться сюда из других городов и стран. Еврейский квартал разрастался и процветал. Но Голем еще не собирался успокаиваться. Недели две, а может, и больше, он простоял на углу той улицы, что отделяет Старо-Новую синагогу от церкви Святого Духа. Никто не мог понять, чего он стоит день-деньской как приклеенный на одном и том же месте. А Голем с великим терпением ожидал появления старосты цеха скорняков. Этот староста был большим ненавистником евреев и писал императору одно прошение за другим и одну петицию за другой с требованием изгнать всех евреев из Праги. Трудно сказать, откуда это стало известно такому безмозглому существу, каким был Голем, но факт остается фактом - Иосеф решил не покидать своего поста, покуда не подвернется случай проучить негодника. И такой случай, в конце концов, подвернулся.

Староста цеха скорняков не так уж часто выходил из дому, а если выходил, то двигался неспешно, задрав кверху свой мясистый и красный нос. Он считал, что скорняки - самые важные ремесленники в городе и поэтому требовал, чтобы все встречные издали ему кланялись. Сам же он редко кому отвечал на поклон, разве что попадался какой-нибудь другой староста или член городского магистрата.

В тот день староста вместе с двумя приятелями, тоже скорняками, решил прогуляться по Старому городу. Поравнявшись с еврейским кварталом, все трое замедлили шаг, и староста сказал довольно громко:

- Погодите, евреи, не радуйтесь! Скоро вылетите отсюда, как миленькие. И духу вашего не останется в нашем городе.

Неизвестно, что он собирался сказать дальше, но ему пришлось прервать свою речь, потому что Голем выступил из-за угла, пересек улицу и взял уважаемого старосту цеха скорняков за шиворот так небрежно, словно это был какой-то мальчишка-подмастерье.

Пусти! - заорал староста. - Пошел вон! Убирайся отсюда, мерзавец!

Но Голема эти слова, разумеется, не тронули. Подняв дрыгавшего ногами старосту повыше, он направился в центр квартала, к Еврейской ратуше. Приятели старосты некоторое время трусцой бежали рядом и уговаривали Голема не дурить и освободить их товарища по-хорошему, но Голем не обращал на них ни малейшего внимания. Тогда скорняки поотстали и пригрозили, что пойдут в город и вернутся с подкреплением. Но и эти доводы не подействовали на Немого.

Еврейская ратуша была трехэтажным зданием, а над ней еще высилась башня высотой этажа в четыре. И вот сюда-то Голем и затащил предводителя скорняков.

Тот вопил, кричал, ругал Голема, обзывал его всяческими словами, обещал сообщить обо всем императору, но, увидев, что дело принимает серьезный оборот и что Немой, не говоря худого слова, уже выпихивает его из башенного окошка, взмолился о пощаде.

- Смилуйся, отпусти! - пропищал староста. - Нет, нет, не отпускай, держи покрепче, идиот проклятый! Ты что, с ума сошел? Неужели, ты, в самом деле, хочешь сбросить меня вниз? Ты, наверно, пошутил. Перестань валять дурака и давай поговорим по-человечески. Ну, ну, успокойся. Не станешь ведь ты брать на душу такой страшный грех как убийство?

Души у Голема не было, но в голове у него что-то звякнуло, и он вспомнил слова раби Лёва, который строго-настрого запретил ему убивать и калечить людей, даже если это были самые, что ни на есть, злобные враги еврейского народа. Голем втащил старосту обратно в окошко и поволок с башни вниз. Далее он проследовал на свое любимое место, на берег Влтавы, и, размахнувшись получше, зашвырнул скорняка на середину реки.

Выбравшись на берег, староста помчался домой и, даже не сменив мокрой одежды, принялся строчить пространнейшую жалобу императору. Однако император, прослушав послание, только посмеялся. Не то чтобы он так уж презирал скорняков, не то чтобы так уж радовался несчастью их старосты, но изгонять евреев из Праги он, откровенно говоря, не собирался. Дело в том, что император почему-то всегда нуждался в деньгах, а евреи, в отличие от некоторых скорняков, исправно вносили налоги в казну Его величества.

- Забавное происшествие, - сказал император своему секретарю и тут же обо всем позабыл.

Но после этого случая никто уже не досаждал жителям еврейского квартала и никто не требовал больше их изгнания. Дни мира и благоденствия настали в еврейском квартале старинного города Праги.

А что же Голем? Не видя больше никакой нужды е прогулках по улицам, Голем облюбовал себе местечко на лавочке перед домом и целыми днями блаженно жарился на солнышке. Бедная Перл, проходя мимо дремлющего верзилы, нет-нет да и бурчала себе под нос:

- Сидит! Хоть бы плиту растопил, хоть бы воды натаскал! Хоть бы помог мне донести корзину с рынка! Сидит целый день, как пень!

- Не вздумай занимать Иосефа домашней работой, - предупредил раби Лёв жену, каким-то образом догадавшись о ее мыслях.

- Никто его ничем не занимает, - ответила Перл. - Но если бы у него была совесть, он сам бы предложил немного помочь.

- Во-первых, у него нет совести, - сказал раби Лёв, - а во-вторых, он создан не для того, чтобы таскать твои корзины.

- Разумеется, - буркнула Перл, - он создан для того, чтобы дрыхнуть, бездельничать и уплетать все, что я ни сготовлю.

Но она была несправедлива к Голему. Ел он ничуть не больше, чем любой нормальный человек. Размышляя над этим вопросом, раби Лёв пришел к выводу, что великая сила Голема берется не столько от еды, сколько от его близости природе. Видно, запахи земли и солнечные лучи питали его могучее тело не хуже, чем обычная пища. Иного объяснения невозможно было найти.

Как бы там ни было, но Голем продолжал блаженствовать на лавочке перед домом, а Перл продолжала с утра до ночи крутиться, как заводная. Попробуй-ка управься накормить такую семью, да еще этот Иосеф! - убрать, постирать, сбегать на рынок, натаскать воды, растопить плиту, вымыть посуду, выкупать ребятишек, починить одежду, испечь халы к субботе... Что там говорить!.. А этот лентяй, этот бездельник все сидит и сидит, как будто нарочно взялся дразнить ее. Перл смотрела, смотрела и наконец однажды не выдержала.

Дело было перед праздником Песах. В эти дни у Перл всегда было особенно много работы. Все перемыть, перечистить, перетереть - ведь в доме не должно остаться даже крошки квасного, - перевернуть, перестирать, перетряхнуть, перекупать и нарядить детишек, да еще приготовить кушанья для праздничной трапезы человек на двадцать, а то и тридцать, поскольку раби Лёв имеет обыкновение приглашать к ужину учеников, бедняков, а то и просто случайных прохожих. Впрочем, Перл и сама любила, чтобы в праздник Песах за столом собиралось побольше народу. Но каково все это закупить, притащить и приготовить!

И вот Перл скребла, терла, мыла и чистила до тех пор, пока у нее не скрутило спину. С трудом разогнувшись, она выползла на порог и увидела Голема. Тот сидел в своей обычной позе и грелся под лучами нежного весеннего солнышка.

- Так, - сказала Перл, - хватит тебе дремать и отдыхать. Я сейчас пойду на рынок, а ты тем временем натаскаешь в дом воды, понял?

И она ушла, оставив Голема в некотором недоумении. С одной стороны, раби Лёв велел ему исполнять все свои приказания, но, с другой стороны, он не запретил ему исполнять иные приказания. И если даже предположить, что приказания чужих людей исполнять не следует, то Перл в этом доме не чужая, более того, она жена раби, что называется, его половина, и если он, Иосеф, обязан исполнять приказания одной половины, то, видимо, это правило распространяется также и на вторую. Итак, пораскинув теми мозгами, что у него имелись, Голем принялся за работу.

Когда Перл вернулась с рынка, она увидела такую картину: возле ее дома собралась толпа народу, и все дружно кричали:

- Потоп! Потоп!

И действительно, из-под двери широким ручьем текла вода. Сбегая каскадом по ступеням, она разделялась дальше на два потока, один из которых устремлялся к реке, а другой продолжал течь по улице по направлению к синагоге. Перл выронила из рук и корзину, и кошелку и сама еле устояла на ногах. На ее счастье, в это время в конце улицы показался раби Лёв. Он сразу понял, что произошло.

- Так-так... - сказал раби. - Господь наслал на землю потоп за грехи человеческие. А этот потоп наслала на нас моя глупая жена, не пожелавшая прислушаться к моим словам. От всей души надеюсь, что мои книги, по крайней мере, не пострадали.

Раби протиснулся сквозь толпу, распахнул дверь своего дома и увидел Голема, поспешающего с двумя пустыми ведрами к колодцу во дворе. Мигом набрав в оба ведра воды, старательный работник бегом вернулся в дом, выплеснул всю воду на пол и тут же опрометью кинулся обратно к колодцу.

- Остановись! - приказал раби. - Больше воды не требуется.

Голем тут же повиновался, как ни в чем не бывало, поставил ведра на лавку и не спеша вернулся на свое место на солнышке. С этих пор Перл не пыталась давать ему поручения.

- Как священные сосуды нельзя употреблять для обыденных нужд, - сказал раби, - так и Йосефа нельзя превращать в простого работника. Он создан с особой целью и должен соответствовать своему призванию.

Перл вынуждена была согласиться. Если эта дурья башка не понимает, что значит "натаскать в дом воды", то уж, конечно, лучше его не трогать.

Но с течением времени история с водой стала казаться Перл уже не такой ужасной, а тут как раз раби Лёв нашел жениха для сиротки Мирьям. Собрали приданое и назначили день свадьбы. И снова на бедную Перл свалилось столько дел и забот, что она совсем потеряла голову. А Голем по-прежнему сидел на лавочке.- Уж если это не святое дело - выдать сироту за хорошего человека, - сказала Перл, - то я вообще ничего не понимаю в жизни. А ну-ка, священный сосуд, подымайся и принимайся за работу. Прежде всего, сходишь в деревню к рыбакам и купишь хорошего свежего карпа. Вот тебе деньги, а вот кошелка. Принесешь рыбу домой и отдашь мне прямо в руки, понятно? А потом пойдешь на рынок и купишь яблок, ясно?

Голем кивнул и отправился в деревню к рыбакам, где ему предложили замечательного, огромного, только что пойманного карпа. Голем купил его, уплатил, сколько сказали, сунул рыбу в кошелку и двинулся в обратный путь. Но карп не желал смирно сидеть в кошелке, он вился, бился, подпрыгивал и выскальзывал наружу. Голем ловил его, запихивал поглубже, но через минуту все повторялось снова. Тогда Голем вытащил беспокойную рыбу из кошелки и сунул себе за пазуху. Уж отсюда-то ей было не выскользнуть. Но карп и тут продолжал биться и крутиться. И в тот момент, когда он хлестнул Голема хвостом по лицу, бедняга не выдержал. Ни один пражский хулиган не позволял себе по отношению к нему подобных выходок. Голем извлек наглеца из-за пазухи, треснул разок кулаком по башке и с размаху швырнул в реку. Затем он вернулся с пустой кошелкой домой и знаками объяснил Перл, как было дело и почему он не сумел исполнить ее приказания.

- Ничего себе богатырь, ничего себе силач! - сказала расстроенная Перл. - Как же я справляюсь со всеми этими делами?

Этого Голем не знал. Даже если бы он не был немым, он вряд ли сумел бы ответить на этот вопрос. Перл забрала у Голема кошелку и сама отправилась к рыбакам.

А Голем? Голем пошел на рынок. Ведь если первая часть поручения оказалась ему не по плечу, это еще не означало, что следует отказаться от выполнения второй. Он отыскал ларек, в котором продавались яблоки, и выложил денежки. Но поскольку денег после покупки злополучного карпа осталось не так уж много, яблок он получил самую малость. И это ему не понравилось. Он принялся знаками объяснять торговке, что она должна дать ему еще.

- Ишь чего выдумал! - возмутилась торговка. - Хочет, чтобы за его гроши я ему отдала весь ларек!

Немного поразмыслив, Голем решил, что женщина права. Это именно то, чего он хочет. Он поднял ларек вместе со всеми яблоками и торговкой в придачу на плечо и двинулся домой. И сколько бедная женщина ни кричала, ни плакала и ни просила опустить ее на землю, Голем продолжал шагать со спокойным и невозмутимым видом. Подойдя к дому раби Лёва, он остановился в некотором раздумье. Дело в том, что ларек не пролазил в двери.

- Надеюсь, - сказал раби Лёв жене, - что уж теперь то ты не станешь поручать Йосефу никакой домашней работы.

- Чтоб он провалился, твой Иосеф! - проговорила Перл в сердцах.

Успокоить визжащую торговку оказалось не так-то просто. Раби Лёв и Перл долго слушали ее вопли и причитания, пока не догадались, наконец, пригласить ее на свадьбу Мирьям. Это несколько смягчило пострадавшую, и она почти утихла. Правда, прежде чем уйти, она взяла с раби слово, что ларек будет водворен на место.

Разумеется, после этого случая никто уже больше не пытался нарушать блаженного покоя Голема и поручать ему какие бы то ни было дела. Целый год, если не больше, просидел тот на солнышке без всяких мыслей и занятий, пока однажды Хая, младшая дочка раби, не пришла к отцу и не попросила:

- Папа, сделай мне маленького Голема.

- Зачем тебе маленький Голем? - спросил раби Лёв, несколько растерявшись.

- Чтобы делал все, что я захочу, - ответила девочка.

- Но почему ты думаешь, что я могу сделать Голема? - поинтересовался раби.

- А как же! - сказала Хая. - Ты ведь сделал нашего Йосефа.

"Вот так история! - подумал раби. - Я был уверен, что во всей Праге об этом знают только три человека - я сам, Яаков бен Хаим-Сасон и Исаак бен Шимшон. Но если тайна Голема стала известной даже такой маленькой девочке, как Хая, то что же говорить обо всех остальных!.. Это никуда не годится!"

Раби Лёв провел ночь без сна, а под утро решил, что вернет Голема туда, откуда он был взят. "Пока не случилось какого-нибудь несчастья", - сказал себе раби.

Повидавшись с Яаковом и Исааком, раби обсудил с ними план действий.

- Видите, - сказал раби, - наши враги оставили свои козни и больше не досаждают нам ни словом, ни делом. Император благоволит к нам, и мы уже не нуждаемся ни в какой защите. Я думаю, было бы неразумно и даже опасно удерживать Голема в Праге или вообще в Богемии.

- Куда же мы его денем? - спросил Яаков. - Обратим его в прах, из которого он был создан, - сказал раби.

- Пусть будет так, - сказали Яаков и Исаак.

И вот в ночь на второе адара раби Лёв поднялся на чердак Старо-Новой синагоги в сопровождении Голема. Яаков и Исаак уже поджидали их. Раби Лёв достал из ларя, что стоял у стены, четыре свечи и зажег их. Все трое прочитали псалом, а затем раби Лёв сказал Голему:

- Ложись и усни.

Голем повиновался, улегся на пол и тотчас крепко уснул. Раби Лев приблизился к нему и вытащил у него изо рта кусочек пергамента с начертанным на нем Именем Бога. Я - воздух, - сказал затем раби.

Повторяя священную формулу, он обошел вокруг Голема раз, и другой, и третий. После того, как он закончил первый круг, на чердаке потянуло ветерком. После второго круга ветер окреп и затушил одну свечу, после третьего это был уже не ветер, а настоящий вихрь. Все свечи потухли, и мгла окутала чердак. Раби Лёв продолжал ходить по кругу. После того, как он закончил седьмой круг, ветер вдруг утих.

- Теперь твоя очередь, Яаков, - сказал раби. - Ты - вода. Сделай семь кругов справа налево. - И он шепнул Яакову на ухо священную формулу.

Яаков двинулся вокруг Голема. После первого круга за окошком упала капля дождя, после второго дождь зашуршал по крыше, после третьего хлынул настоящий ливень. Яаков продолжал ходить и бормотать священные слова. Как только он завершил все семь кругов, ливень утих и прекратился.

- Теперь твой черед, Исаак, - сказал раби Лёв. - Ты - огонь. Сделай семь кругов слева направо. - И он шепнул ему на ухо священную формулу.

Как только Исаак сделал первый круг, за окном полыхнула зарница. После второго круга сверкнула молния, после третьего огненный смерч прорезал небо. Удары грома заглушали голос Исаака, но тот продолжал ходить вокруг Голема. Когда он завершил все семь кругов, гроза и буря утихли.

Раби Лёв вновь зажег потухшие свечи, и трое мужчин увидели, что Голем исчез, а посреди чердака возвышается куча красной земли. Воздух, вода и огонь покинули глиняное тело Голема, и он опять стал тем, чем был всегда прахом.

Раби Лёв задул свечи. Трое мужчин молча покинули чердак. Раби Лёв запер за собой дверь и спрятал ключ в такое место, где его никто не мог бы найти. С тех пор никто и никогда не подымался по лестнице, ведущей на чердак Старо-Новой синагоги, хотя сама синагога стоит в Праге и по сей день.