   |
Перед Вами электронная версия книги "Учение
раби Нахмана из Браслава", изд-во
"Амана"
Подробнее об издании этой книги и возможности ее приобретения – здесь.
Zip-файл >>
Авраам-Ицхак Грин
Личность раби Нахмана уже длительное время выполняет важное назначение в попытках современных мыслителей приблизиться к миру хасидизма. Начало этому процессу положили два события: издание в 1906 году выполненного Мартином Бубером перевода на немецкий язык историй раби Нахмана и публикация в 1910 году первых работ Гилеля Цейтлина о раби Нахмане. Надо сказать, что община браславских хасидов при всей ее относительной малочисленности часто вызывала подозрения у представителей других хасидских общин. Даже с точки зрения случайного наблюдателя браславский хасидизм представляется уникальным явлением, требующим объяснения. Тот удивительный факт, что браславские хасиды – единственные хасиды, которые никогда не избирали наследника своему первому раби, по всей видимости, является одной из причин особой таинственности, окружающей их. До начала XX века они были также известны скорбными процессиями, направляющимися к месту погребения раби Нахмана в Умани. Даже теперь, после того как это кладбище было разрушено и на его месте возник жилой район, во многих периодических изданиях браславских хасидов публикуются инструкции для тех, кто совершает тайные поездки в Советский Союз и стремится добраться официально или тайком на святую могилу. В последнее время вопрос о паломничестве на могилу раби Нахмана поднимался и на международных переговорах, и советские власти обещали разрешить посещать это место и молиться там. Возможно, то, что браславский хасидизм был с самого начала элитарной группой в мире хасидизма, и то обстоятельство, что он не находился в полном подчинении у династии цадиков, спасло его от разочарования и упадка, которые выпали на долю некоторых других направлений хасидизма.
Литература браславских хасидов усиливает особое впечатление таинственности, окружающей память о раби Нахмане и жизнь его учеников. Слова поучения раби Нахмана, равно как его символические рассказы, полны иллюзий на реальности, не поддающихся ясному выражению. Один из крупнейших исследователей браславской литературы назвал совокупность сочинений раби Нахмана "мифологической автобиографией", в которой автор пользуется и традиционными хасидскими поучениями, и, казалось бы, порождениями своего необузданного воображения, чтобы непрерывно исследовать, раскрывать и скрывать какую-нибудь дополнительную сторону своих сокровенных тайн. Иными словами, мы находим здесь крайне личностное использование еврейской традиции во всей ее цельности – в такой мере и в такой форме, какие прежде были неизвестны. Смятение чувств индивидуума и тайны теологии так тесно переплетаются здесь друг с другом, что всякая попытка различить между ними бессмысленна. Тот, кто относится к занятиям теологией как к личному делу исследователя и не смущается присутствием в результатах исследования человеческой личности со всей ее внутренней неразберихой и смятением, мог бы многому научиться у раби Нахмана из Браслава.
2. Существуют три источника для изучения жизни раби Нахмана: сочинения самого раби Нахмана; сочинения раби Натана из Немирова (1780-1845), виднейшего из его учеников, а впоследствии – его наследника в руководстве общиной; и, наконец, сочинения браславских хасидов, относящиеся к позднейшим периодам. В хасидской литературе, появившейся вне Браслава, раби Нахман удостоился лишь немногих упоминаний, а те, что встречаются, по большей части носят полемический характер.
Две основные книги раби Нахмана – сборник его поучений "Ликутэй Моаран" и сборник его рассказов "Сипурэй маасиет". Книга "Ликутэй Моаран" состоит из двух частей: первая вышла в свет при жизни раби Нахмана, а вторую издал раби Натан через год после смерти своего учителя. Они содержат конспективные записи поучений раби Нахмана в кругу учеников, собиравшихся за его столом в субботы и праздники. Беседа велась всегда на языке идиш, и все-таки считалось подобающим, как это было принято в то время, письменно излагать сказанное на священном языке. Речи раби Нахмана в их письменном изложении сочетают в себе гениальную мысль учителя и чудесный древнееврейский литературный язык ученика – редкое достоинство среди хасидских авторов. Сборник рассказов впервые был опубликован раби Натаном в 5576 году по еврейскому летосчислению (1815). Эти истории, предназначавшиеся также и для простых женщин и мужчин, а не только для просвещенного читателя, приводятся на двух языках: на древнееврейском и идише, параллельный текст хасиды сохраняют и в большей части позднейших изданий этой книги.
Помимо этих двух больших сборников, нам доступны две книги меньшего размера, к которым тоже можно относиться как к первоисточникам. "Сэфэр – идот" ("Книга нравственных качеств") – книга расположенных в алфавитном порядке предписаний для нравственного образа жизни. Раби Нахман начал писать ее в юности и закончил за несколько лет до своей смерти. Еще большее значение для нас имеет другая небольшая книга – "Сихот а-Ран" ("Беседы раби Нахмана"), часть которой была опубликована впервые в качестве приложения к книге "Сипурэй маасиет" в 5575 году по еврейскому летосчислению (1815). В этой книге содержатся записанные раби Натаном и переведенные на древнееврейский язык беседы и отдельные высказывания, которые он слышал из уст своего учителя. Беседы приводились обычно в связи с каким-нибудь рассказом или поучением и благодаря этому книгу "Сихот а-Ран" используют в качестве источника дополнительных сведений и приложения к основным сборникам.
Раби Натан из Немирова был одним из плодовитейших хасидских авторов. Он прожил после смерти своего учителя тридцать пять лет и в течение всего этого периода по-видимому, не прекращал заниматься истолкованием идей раби Нахмана, воспоминаниями и подготовкой новых изданий, чтобы как можно больше популяризировать труды своего учителя. Его основное сочинение – "Ликутэй Алахот". Это многотомное произведение, которое устанавливает связь между поучениями раби Нахмана и предписаниями "Шулхан Аруха" раби Йосефа Каро* (* Каро Йосеф (1488-1575), последний и наиболее крупный кодификатор еврейского религиозного закона. Его кодекс "Шулхан Арух" ("Накрытый стол") был опубликован в 1565 году.). Сочинения раби Натана, суждения которого отличались глубиной и проницательностью, выходят за рамки просто комментария к книге раби Йосефа Каро. Они содержат разъяснения и глубокое толкование учения раби Нахмана и сами по себе достойны исчерпывающего исследования.
И все же мы больше заинтересованы здесь в биографических сочинениях раби Натана. В первые годы после кончины учителя он возложил на себя сложнейшую задачу – собрать материалы о том, что было известно о раби Нахмане, начиная с его юных лет, и в особенности детали его путешествия на Землю Израильскую в 5548 – 5549 гг. по еврейскому летосчислению (1798-99). Так как раби Натан сам не жил в Браславе до 5562 года (1802), эти сведения получены не из первых рук, но собраны из различных источников. Это то, что цадик рассказывал о себе, и воспоминания о нем, которые раби Натан слышал от старых хасидов и от членов семьи своего учителя. Первый сборник "Шивхэй а Ран" ("Прославление раби Нахмана") вышел в свет в 5576 году (1816). Раби Натан концентрирует свое внимание прежде всего на внутренней жизни молодого раби Нахмана и не упускает ни одной мелочи, касающейся душевных борений и мучений, которые пережил его учитель в годы своей молодости. Затем он приводит очень подробное описание поездки раби Нахмана на Святую Землю, описание довольно точное благодаря обилию подробностей, и вместе с тем захватывающее, как приключенческий роман. Некоторое время спустя раби Натан издал большой дополнительный материал о жизни своего учителя, но все-таки ему не удалось издать новую, более подробную биографию. Этот важный материал, включающий воспоминания, изречения раби Нахмана, истории, притчи и т.д., издан учеником раби Натана, раби Нахманом из Чигирина в книге "Хайей Моаран" ("Жизнеописание нашего учителя раби Нахмана"). Эта книга раби Натана служит единственным важнейшим источником сведений о жизни раби Нахмана после 5559 года (1799), включая центральный период его жизни. Хотя труд этот вышел в свет только через тридцать лет после смерти раби Натана, он – почти целиком – плод его авторства. Лишь немногие вводные замечания, осторожно сформулированные, были добавлены издателем. Точно так же он отнесся и к автобиографии раби Натана "Емэй Моарнат", которую тот написал на закате своей жизни (раби Натан скончался в 5615 году (1845); книга вышла в свет в Лемберге в 5646 году (1876).
Уход из жизни раби Натана и других хасидов, близких к самому раби Нахману, не означает, что исчезли все не увидевшие свет источники сведений о первых его годах в Браславе. Хорошо сберегаемые рукописи и тщательно хранимые в памяти устные предания продолжали существовать до XX столетия, и нет сомнения в том, что они существуют и поныне. Традицию издания нового материала, написанного раби Нахманом и о нем, продолжил, в частности, раби Авраам Хазан, один из руководителей браславской общины в конце XIX века. Его преемником стал раби Шмуэль Горовиц, деятельность которого приходится на 30-е годы XX века. Правда, к книгам "Кохвэй Ор" ("Светила") и "Сипурим нифлаим" ("Чудесные рассказы"), которые впервые увидели свет в 30-е годы, надо относиться с некоторой осторожностью, несмотря на то, что они содержат удивительно богатый и достоверный материал. Позднейшие издания книг и брошюр, которые браславские хасиды публиковали во все больших тиражах, начиная с 1960 года, тоже содержат иногда неизвестные истории, носящие печать достоверности.
При рассмотрении биографических произведений и воспоминаний раби Натана мы оказываемся в поразительно удобной ситуации. Раби Натан не просто пересказывает хасидские истории. Он возложил на себя задачу собрать как можно более точные и полные сведения о жизни своего учителя. В отличие от всех остальных хасидских авторов, его современников, он удаляет из своих сочинений все истории о чудесах, за исключением нескольких рассказов о чудесном спасении потерпевших кораблекрушение во время морской поездки раби Нахмана на Святую Землю. Нет сомнения в том, что уже при жизни раби Натана существовало великое множество таких чудесных историй. Многие из них были собраны и опубликованы хасидами позднейшего поколения. И все-таки раби Натан не испытывает интереса к подобным рассказам. Тот, кто познакомится с его произведениями, и в особенности с его примечаниями к книге "Хайей Моаран", будет поражен, увидев, насколько он педантично точен и обстоятелен, – в меру своих возможностей он стремился датировать все поучения, приводимые им в книге "Ликутэй Моаран". Он также дополнил их всеми воспоминаниями о застольных беседах раби Нахмана, которые ему удалось собрать. Невозможно представить себе, чтобы он указал неправильные даты. Иногда он передает с достоверностью беседы, которые учитель вел с ним, а также описывает разногласия, возникавшие между ними.
В произведениях, по праву приписываемых раби Натану, в первую очередь в книге "Хайей Моаран", имеются обширные тексты, содержащие дословные цитаты из сказанного самим раби Нахманом и заключающие в себе многие размышления о нем и о его учении. В отрывках из биографии раби Нахмана, принадлежащих перу раби Натана, встречаются и описания сновидений, которые служат редким источником и представляют собой особую ценность для воссоздания внутреннего мира цадика. Приводя этот материал, раби Натан соблюдает ту же исключительную точность, что и в книге "Ликутэй Моаран". Он различает между тем, что слышал собственными ушами, и тем, что он узнал от других, а в случае необходимости указывает на пробелы в своих сведениях и т.п. В описаниях событий и бесед в этих произведениях бросаются в глаза многочисленные проявления безграничного уважения и почтения к раби Нахману. Достоверность в главном не вызывает здесь ни малейшего сомнения. Это относится и к его ученику, раби Нахману из Чигирина, который был редактором сочинений раби Натана, опубликованных после смерти автора. Невозможно спутать здесь замечания редактора с написанным раби Натаном, который уже тогда удостоился ореола святого. Увереность в том, что эти источники достоверны в своей основе, служит краеугольным камнем всякого современного исследования учения раби Нахмана.
Уместно отметить здесь и то, что во всех печатных изданиях биографических сочинений раби Натана чувствуется тяжелая рука цензуры, но иногда это рука самого раби Натана. Всякий раз, когда он в своем описании слишком близок к раскрытию чего-либо в характере цадика, о чем лучше было бы умолчать, или когда слова самого раби могут быть расценены как еретические в некоторых хасидских кругах, изложение прерывается на слове "и так далее" и переключается на другую тему. Покров цензуры был снят с некоторых этих отрывков в 1933 году, когда в Иерусалиме вышла в свет небольшая книга "Емэй – лаот" ("Дни мучений"), в которой имелось приложение: "Купюры в книге "Хайей Моаран". Различные сочинения позднейшего периода, написанные браславскими хасидами, содержат другие отрывки, пропущенные ранее, и все еще существует надежда на то, что когда-нибудь мы сможем располагать полной, нецензурированной версией "Хайей Моаран". Третья группа источников – это издания, которые вышли в свет после смерти раби Натана, и в частности появившиеся в 30-е годы XX века. В них очень много приукрашиваний и преувеличений... Общий критерий оценки приемлемости источников этого рода – установление их связи с более достоверными источниками. Если, например, описание, приведенное в "Кохвэй Ор", противоречит в деталях или по духу описанию раби Натана, мы предпочитаем полагаться на авторитет раби Натана. И если позднейшие источники снабжают нас деталями, отсутствующими в источниках более ранних, и эти детали не фантастичны по своему содержанию и, по всей видимости, не служат позднейшим целям, мы склонны принять их в качестве несущественных элементов устной традиции. Достоверность некоторых кратких рассказов, приписываемых раби Нахману, тоже не вызывает сомнения, несмотря на то, что они не были изданы до "Сипурим нифлаим".
3. Для браславских хасидов раби Нахман – не один из многих цадиков. Он – неповторимая личность, личность, чей огонь "будет гореть, пока не придет Мессия". И его земная жизнь – тоже неповторимый период в истории человечества. Раби Нахман изображается как последний из пяти великих праведников в истории Израиля. Его предшественники – не кто иной, как наш учитель Моисей, раби Шимъон бар Йохай, раби Ицхак Лурия и прадед самого раби Нахмана – Исраэль Бааль Шем Тов. Только эти личности признаются в Браславе "цадиками поколений", духовными руководителями своих поколений. И все же священное служение раби Нахмана важнее служения всех его предшественников, потому что ему предначертано длиться до конца времен. Как мы увидим в дальнейшем, эти формулировки призваны слегка завуалировать веру в мессианское предназначение самого раби Нахмана. Раби Натан не перестает возносить благодарность Всевышнему за то, что удостоился жить в эти исторические дни и быть очевидцем и летописцем событий, потрясающих основы мироздания. Такое вознесение благодарности встречается и в описании самых незначительных деталей жизни раби Нахмана. О хасидах, которые хранили верность раби Нахману, несмотря на то, что он вызывал яростные споры, раби Натан пишет:
"Счастливы оставшиеся, которые выстояли, воспрянули духом, сокрушили все преграды и, прилепившись к нашему благословенной памяти учителю, удостоились благой участи для себя и потомков своих, и для всех сынов Израиля на веки веков".
В другом месте он сравнивает постоянные поездки своего учителя в разные местечки на Украине со странствием Израиля по пустыне и никогда не перестает возвращаться к словам:
"Счастлив тот, кто удостаивается узнать хоть что-нибудь из того, что происходило с нашим благословенной памяти учителем, ибо во всяком событии, происшедшем с ним, заключены многие приводящие в трепет, удивительные тайны".
Подобные слова о вечной действенности и о непреходящем значении, прославляющие жизнь и учение цадика, не встречаются у других авторов в хасидской литературе. Они не являются частью традиции, общей для всех хасидских общин. Неоднократное подчеркивание веры в то, что все поколения во веки вечные будут черпать духовную пищу из жизни и из учения какого-нибудь цадика, противоречит требованиям всех других течений в хасидизме. Не случайно, что среди браславских хасидов ни один человек не может выполнять функцию цадика после смерти основателя общины: раби Нахман должен оставаться цадиком на все времена, и невозможно себе представить, чтобы кто-то другой попытался занять его место...
Аарон Цайтлнн
Раби Нахман из Браслава, правнук Бааль Шем Това, один из гениев мистики и поэзии всех времен и народов, прожил на земле 38 лет. Мнения о нем цадиков его поколения разделились. Он и его хасиды подвергались преследованиям – а того нового и "странного", что было в его речах и обычаях. Речи, произнесенные им не ради самовосхваления и объяснявшиеся его глубокой верой в свое высокое предназначение, неизбежно должны были вызвать подозрения и встретить сопротивление. По его словам, существовало четыре откровения: откровение раби Шимъона бар-Йохая, откровения святого Ари и Бааль Шем Това и, наконец, откровение, явленное ему самому, раби Нахману. Он, правнук Бааль Шем Това, – не только наследник, продолжатель, страж. Он творил заново, ему было явлено его собственное откровение, последнее откровение в последнем поколении.
Недаром утверждал его противник, "дедушка из Шполы" (Арье Лейб из Шполы (1725-1812) – цадик, чудотворец и целитель), что душа раби Нахмана принадлежит поколениям конца дней. Но если тот обвинял юного Нахмана в том, что он пришел слишком рано в этот мир, то Нахман не менее воинственно возражал и доказывал, что его оппонент пришел слишком поздно: он должен был явиться тремя поколениями раньше. Известно изречение раби Нахмана: "Запрещено стареть!" И в самом деле: он, раби Нахман, молод по сей день, намного моложе самых молодых из цадиков. Если бы я не опасался смешать святое и мирское, я бы сказал, что раби Нахман был "футуристом" хасидизма.
И именно – а этой его молодости его влечет к древнему. Таков закон: новое восстает против старого, против запоздавшего, только древнее – его союзник. Старое – это увядшее, дряблое, стоящее на пути, тогда как древнее превращается именно вследствие того, что оно древнее, – в нечто новое.
И в это новое, что в прошлом, устремил свои шаги раби Нахман в один из дней месяца ияр 5558 года по еврейскому летосчислению. Он пустился в путь в тревожное время, в год, когда Наполеон предпринял поход в страны Востока, и, испытав многие опасности и мытарства, он прибыл через Одессу и Константинополь на Святую Землю. Молодой цадик из Подолии, чья звезда только что взошла и который почти не был известен в мире, немедленно обратился к древности. Он не прислуживал и не желал прислуживать, не стал учеником знаменитостей, потому что свое посвящение в сан хотел получить не от более старых, чем он сам, мудрецов и праведников, но из первоисточника: из источника благословений, от святости самой Земли обетованной.
Восхождение на Святую Землю и возвращение, эта поездка, изобиловавшая драматическими эпизодами и приключениями, была настоящей поэмой, величественной поэмой веры. Раби Нахман проникся ароматом и духом Земли, места пребывания Шехины, и принес с собой в Подолию это благоухание Земли Израильской, аромат древне-нового, который источает сочетание учения и бесед, аромат, который не выветрился и по сей день из его речей, записанных в книгу его чудесным писцом и учеником, рабиШтернарцем из Немирова.
После того как он воспринял полноту света от Земли Израильской, этой "святой точки мира", продолжая эманировать этот свет, он поселился в Златополье. С усилением раздоров, причиной которых был он, через два года он покинул Златополье и переехал в Браслав. С тех пор его имя неразрывно связывается с названием этого города. Браслав, что в Подолии, превратился в малый храм для мистического хасидизма раби Нахмана. Здесь был "такой же воздух, как на Земле Израильской". Здесь раби Нахман провозгласил большую часть своего учения, здесь он поведал свои необыкновенные рассказы, не имеющие равных себе по поэтической красоте и мистическому взлету. Здесь являлась ему в сновидениях больная душа мира и здесь также скосила его болезнь-чахотка. В конце своей жизни, после большого пожара в Браславе, он оставил этот город и обосновался в Умани. Дом его стоял неподалеку от кладбища, места успокоения святых жертв гайдамацкой резни. Раби Нахман был смертельно болен, из горла у него шла кровь. Он знал, что близится день его кончины, и поселился неподалеку от кладбища. В праздник Суккот в 5571 году по еврейскому летосчислению (в 1811 году) отлетела его душа и присоединилась к сонму святых душ – душа одного из избавителей, которому не дано было явить избавление.
Так ушел из мира святой поэт "повествования о семи нищих". Он скончался во цвете лет, сверкнул, как молния, и исчез, исчез, чтобы остаться навеки. Его наследие принадлежит всему народу, не только браславским хасидам.
Не изгладится из истории духа во Израиле память о человеке, который устремлялся в своих видениях и помышлениях к недосягаемым высотам, который сказало себе, будучи гением, верящим в свои силы: "Я – поток очищающий, смывающий все пятна".
Действительно, он был великим учителем на путях веры. Новое, внесенное им в иудаизм, состояло в том, что он различал между разумом, предшествующим вере, и разумом, последующим ей. Разум предшествующий – это ересь, не что иное, как мудрость идолопоклонства. "Поистине, нет мудреца во всем мире и нет мудрости, и нет разумения пред ним, Благословенным". Однако есть знание, обретаемое в великом озарении, которого человек удостаивается благодаря вере. От разума невозможно прийти к вере, но от веры человек приходит к разуму. Вначале – простодушие, то есть вера, а после этого – разумение и различение.
Чем больше добрых дел человек совершает, тем больше Всевышний углубляет его мысли, умудряет его.
"Простодушный – просветится". И еще сказал раб Нахман: "У кого есть вера, удостоится служить Всевышнему в великом знании".
И еще о том же: "Все пути, которыми ходит чел век, все они от Всевышнего, да будет благословенно Имя Его, но нет человека, который бы понял свой путь, кроме скромного".
Не разумный уразумеет, но скромный, простодушный, исполненный веры. И напротив: "Надменный не удостоится постичь власть Благословенного над всем".
Простодушный, обладающий верой, – вот кто мудрец. "Это – величайшая мудрость, превосходящая все премудрости: вообще не мудрствовать".
Ты спрашиваешь: Каким путем приходят к вере? – Путем самой веры. Вера – это как бы инструмент (дословно: "щипцы"), изготовленный самим этим инструментом. "Надо верить в Благословенного, идя путем веры, а не путем доказательства". Поэтому раби Нахман выступает против любой философии религии, даже против философии Рамбама. Вера возникает не из рациональных доводов. "Вера рождается в безмолвии". Более того: "Когда возникает у тебя какой-нибудь трудный вопрос, обращенный к Всевышнему, да будет Он благословен, – молчи, и благодаря молчанию твои мысли сами подскажут тебе ответ на твой вопрос".
Молчание – ответ на твои трудные вопросы и возражения, оно – мать высшего разума, разума, который следует за верой.
"Сначала ты должен поверить в Него, да будет Он благословен, а потом ты удостоишься понять Его умом".
Весь метод раби Нахмана развивается в этом направлении. Его цель состоит в том, чтобы передать человеку веру посредством веры, и вера осуществляет ради этого как бы свой собственный психоанализ, психоанализ со стороны святости.
Психоаналитик, представляющий сферу святости, – это цадик поколения, истинный цадик, который охватывает и поддерживает два мира: верхний мир и нижний мир. В нем, в нахмановском психоанализе, содержится также идея исповеди. Велика ценность "исповеди перед сведущим в Торе".
Святой психоаналитик – истинный цадик – выводит людей из трясины отчаяния. Ибо почему впадают люди в отчаяние? "Кажется им, что они весьма далеки от Него, да будет Он благословен". Но тут является цадик поколения и обнажает перед ними истину. "Цадик должен пробуждать и будить их, ибо сказано: "Воспряньте и торжествуйте, поверженные во прах", – и раскрыть им, что Всевышний с ними и они близки к Нему".
Откровение о близости между Всевышним и человеком – это главное в "Ликутэй Моаран". и "Сэфэр – идот". Попутно раби Нахман обнажает многие истины, включая их глубочайшие философские аспекты, например: "Самая суть свободы выбора неведома интеллекту, в основе которого лежат рациональное знания и выбор".
Излечения раби Нахмана, словно молнии освещающие сущность проблемы, вызывают у нас удивление. Например, он говорит: "Из-за чревоугодия он (человек) любит одного сына больше остальных сыновей". На первый взгляд, что общего между чревоугодием и предпочтением, оказываемым одному сыну перед остальными? Или когда он наставляет: "Страдающий бессонницей пусть думает о воскресении мертвых. Что общего между воскресением мертвых и бессонницей?
Но таков путь тайноведца, видящего связи, скрытые от глаза (обычного человека). Мир для него – необозримая система непрекращающихся взаимных влияний Каждая деталь гармонирует с целым.
В лире нет случайности. Все заключено во всем и бесчисленны всякого рода взаимосвязи и отношения. Ибо праединство лежит в основе вещей, оно проявляется во все времена и его воздействие сближает далеких, ликвидирует разрывы, оберегает от крайностей.
Никто больше раби Нахмана не ищет и не взыскует сокрытых связей. Он находит незримую связь между чревоугодием и просто телесной любовью, предпочтительностью одного сына перед другими. И хотя он не поясняет своей мысли, подумай, и ты найдешь объяснение. Предмет страсти чревоугодника – пища, и как всякий однолюб, он всецело поглощен чем-то одним и не может "поглощать" или "любить" что-то другое.
Или вопрос о сне и воскресении мертвых. Между этими вещами тоже вроде бы нет связи, но он имеет в виду следующее: причина бессонницы – тайный страх смерти. Поэтому размышления о воскресении мертвых помогают от бессонницы.
Такие сопоставления часто встречаются в его речах, он приводит их как бы между прочим. Например: "О вспыльчивом известно, что он любит почет"; "Торопливый отличается беспокойным нравом"; "Гнев приходит – а неподобающего уединения"; "Позорящий на людях своего ближнего теряет память"; "О людях, уважающих друг друга, известно, что они достойные люди, – и наоборот"; "Каждый ученик слышит только то, что ему надо, и не больше того"; "Гордый не может поступиться своей гордыней, и он теряет память". (Это глубокая мысль, и в ней заключается разрешение вопроса о полной потере памяти, или амнезии). Или он говорит: "Распря препятствует разговору, ибо основа беседы – мир".
У раби Нахмана не вызывает сомнения, что "если кто-то позорит тебя или насмехается над тобой, значит, ты позорил его предков", т.е. если не в этом гильгуле (пресуществлении), то в другом гильгуле. Позор за позор. Таков закон: мера за меру, ибо нет наказания без греха.
И из этого вытекает: "Если кого-нибудь укусила собака, значит, он слушал или переносил сплетню. Снова то же самое: укус за укус. Даже собака не укусит без причины, но только если укус необходим для "равновесия"."
Ты видишь безвинного бедняка, которого преследует злодей, и ты утруждаешь вопросами Всевышнего, да будет Он благословен. Как такое возможно? Злодей – это злодей, и он, несомненно, понесет наказание, но преследуемый тоже заслуживает наказания, ибо если бы это было не так, его не преследовали бы. Знай, что бедняк, которого преследует злодей, грешит гордыней (качество, наиболее ненавистное раби Нахману, сказавшему однажды: "Надменный человек – увечный").
Поскольку в мире нет случайностей, то все, что существует и происходит на свете, суть средство для достижения высшей цели. Даже сватовство, которое не кончается браком, – по воле небес, и "сватовство, о котором лишь говорят, не проходит бесследно для него и для нее".
Или, например, одежда человека. Эта самая что ни на есть внешняя вещь существует, чтобы служить свидетельством и намеком. "Одежда указывает на качества человека". По этой же причине: "Одежда придает человеку достоинство".
Быть может ты скажешь: "Разве так уж важно, буду ли я говорить так, а не иначе? Разве главное – не дело? Нет. Дело и слово связаны друг с другом. И поэтому: "Остерегайся сказать – даже в шутку: я совершу такой-то проступок, ибо слово понуждает к действию".
Форма и внутреннее содержание, образ и его значение в такой степени составляют неразрывное целое и переплетаются друг с другом, что одного упоминания признаков события оказывается достаточным, чтобы оно сбылось. "Кто хочет, чтобы сбылись его сны, пусть занесет их в свою записную книжку, а также укажет день, час и место".
И по этой же причине: "Через танец и движение твоего тела ты приходишь к радости, истинной радости".
Так как форма имеет такое большое значение, то и "между Всевышним, да будет Он благословен, и Его заповедями существует полное единство", ибо заповеди суть Его сосуды и колесница.
И нет надобности говорить о том, как велика и как прочна связь между душой и телом. Душа должна очищать тело, но бывает, что тело очищает душу.
"Когда тело пребывает в этом состоянии (чистоты), это благо для души, которая иногда падает со своей ступени, и когда тело сияет и сверкает, – душа может подняться снова на свою ступень благодаря телу, благодаря запечатлевшимся в теле следам того света, которым прежде его освещала душа. Теперь душа может вспомнить, вознестись и вернуться на свою ступень, ибо сказано: "Из плоти моей узрю Б-га...", то есть человек во плоти узрит и воспримет ту высочайшую реальность, которую душа воспринимает всегда".
От этой мистической трактовки, придающей столь большое значение телу и форме, раби Нахман пришел прямым путем к своему собственному израильскому искусству, в котором образ и его смысл неразрывно связаны. Образцом для этого служит весь мир: ведь в нем между формой и содержанием существует неразрывная связь.
Это особое искусство тайноведца находит свое выражение в "Сипурэй Маасиет" ("Необычайных рассказах") раби Нахмана.
* * *
"Маасиет" невозможно правильно понять, если не попытаться сочетать проникающую их поэзию с неотъемлемым от них мистическим мышлением. В этом сочетании они существуют, и так надо их воспринимать. Тот, кто разрывает эту связь, словно "вытаптывает рассаду"1. Тот, кто видит в них только явное, неизбежно собьется с пути и запутается. И если он попытается оценивать творчество раби Нахмана, пользуясь критериями общепринятого, традиционного искусства, он, несомненно, не сможет в нем разобраться. Путаница, аморфность, смешение и разлад – таким будет его впечатление. Это – непроходимый лес, восстающий словно мрачный массив, и из этого леса никакая тропа не выведет его к человеческому селению. Только тот, кто узнает сначала путь ветра среди деревьев2, кто прислушается к напеву ветра в недосягаемых вершинах, кто сольется душой с музыкой леса и погрузится в него, тот удостоится также отличить деревья друг от друга и распознать тончайшие оттенки. Мрачный массив раскроет перед ним свои врата, и сама собой появится перед ним дорога. Аморфная масса обретет размер и меру, кривизна выпрямится, слова, которые кажутся излишними, обретут многообразие смысла.
"Сипурэй Маасиет" – это таинственная бездна, обретшая форму. И подобно тому как красота женщины, пользуясь изречением одного великого каббалиста, не что иное, как "аллегорическое подобие красоты Женщины вышней (Шехины), так красота "Сипурэй Маасиет" служит аллегорией вечной красоты, одним из "одеяний", в которое она облекается, когда ей угодно обрести форму и образ.
Арье Стриковский
1. Доктрина тикуна (исправления мироздания)
Центральное место в учении раби Нахмана занимает понятие тикуна. Цадик поколения, раби Нахман, "хозяин поля", занимается исправлением (тикун) растений-душ, тех, что произрастают на "поле", и тех, что оказались вне его пределов.
Идея тикуна является центральной идеей Каббалы. Мироздание нуждается в исправлении и это неотъемлемое условие избавления. Раби Ицхак Лурия (Аризаль) учил нас, что каждый еврей, сын Исраэля, вносит свою лепту в восстановление мира тем, что исполняет предписания Торы и совершает добрые дела. Вместе с тем, особое значение имеют акты тикуна хозяина поля, который оказывает материальную и духовную помощь душам своего поколения. Хозяин поля знает, как взращивать растения-души и как соединять опавшую листву с осиротевшими корнями.
Аналогичным образом на цадика возложена миссия – устранить страдание из творения. Изъяны творения причиняют страдание сынам человеческим. Чем чувствительнее человек, тем сильнее ощущает он боль своего ближнего. Но больше всех страдает цадик, ибо он чувствует боль всего рода человеческого. Раби Нахман уверен в том, что страдание в мире имеет тайное назначение. Но понять смысл этого страдания можно, лишь глядя на мир с "наблюдательной вышки" конца времен. Чтобы подняться на нее раби Нахман прилепляется к Бесконечному, совершает прорыв к конечной цели мироздания – всеобщему избавлению и поднимает ущербное настоящее на ступень совершенной вечности. И подобно тому, как он расставляет буквы в цветущем саду молитвы и обновляет чудесное поле душ, точно так же устраняет он изъян страдания, созерцая его с высот грядущего мира.
Хозяин поля (Ликутэй Моаран, 6:5)
Мы избрали это поучение раби Нахмана как пример его творческой беседы. Мы присоединили к нему переводы молитв и отрывки из "Необычайных рассказов", содержание которых связано с этой темой. К этому мы также добавили биографически-комментаторские примечания раби Нахмана из Чигирина, объяснения из сборника (1:60), а также ряд других материалов, и завершаем сборник большой статьей раби Гиллеля Цейтлина, который резюмирует тему Машиаха (Мессии) в учении раби Нахмана.
2. Структура поучения
Объяснения, приводимые в порядке следования фрагментов поучения.
1. Существует чудесное поле душ, подобных прекрасным растениям, а за пределами поля бродят души отвергнутые, нагие и увечные. На хозяина поля, занятого уходом за деревьями, возложено также исправлять отвергнутые души. Эта работа сопряжена с великой печалью и страданием. Вместе с тем, хозяин поля удостаивается духовной награды. Каждый успех в восстановлении деревьев-душ живит его душу, и тогда высоко возносится его молитва и проясняется его духовное зрение.
2. Идеальная молитва составляется из букв-цветов-ангелов, создаваемых молящимся, который сплетает их в венки, радующие взор. Буквы молитвы подобны душам. Как души влекутся к хозяину поля, так льнут буквы молитвы к молящемуся. Души исправляются, проникая в пардэс (буквально, "цитрусовый сад"; аббревиатура: пшат, рэмэз, драш, сод – четыре уровня Торы), буквы молитвы достигают совершенства, обретая свое место в чудесном цветнике. Если миссия хозяина поля возлагается лишь на цадика поколения, способность к такой творческой молитве даруется каждому человеку, которому помогает цадик.
3. Как преодолеть страдания? Прежде всего, нужно проникнуться верой, что они не бесцельны. Но требуется колоссальное душевное усилие, чтобы увидеть и почувствовать эту цель. Отрешаясь от мира сего, "закрывая глаза" на внешние аспекты реальности, человек прозревает конечную цель, которая есть совершенное благо. Этим он упраздняет страдание и обретает покой, но только на время.
4. Когда человек, прилепившийся к Б-гу, отвлекается от конечной цели, мучения возвращаются к нему с новой силой. Но благодаря следам прежнего состояния двэкут ("прилепленности" к Б-гу), сохранившимся в душе человека, возникает спонтанный поток радостных открытий, Тора обновляется для него, и он удостаивается высвободить вожделенные буквы молитвы и вознести их в сад, изобилующий чудесными цветами. Хозяин поля, который теперь удостоился взойти на эти ступени, готов с удвоенной силой помочь своим хасидам преодолеть страдания и исправить святые умыслы их молитв.
5. Раби Нахман, снова очаровывая нас волшебством своего поучения, передает нам аллегорический диалог между Боазом и Рут – на фоне поля, что в Бэйт-Лехеме, поля, изобилующего деревьями, цветами, душами и письменами, поля, над которым витает душа Машиаха.
3. Чувства, испытываемые раби Нахманом
Поучение пронизано тремя самостоятельными темами: исправление душ, совершенная молитва и "услащение" страданий. Эти темы взаимно переплетаются, будучи связаны с личными переживаниями раби Нахмана. Его достижения в исправлении душ и в преодолении страданий приводят его к радостным открытиям в Торе и к вселяющей радость молитве. Но борьба со страданием прекращается не в этом мире, а в мире грядущем, и победа символизируется хороводом праведников, "окружающим" Всевышнего, да будет Он благословен.
Попытаемся воспроизвести чувства раби Нахмана, которые побудили его высказать это поучение. Как хозяин поля, раби Нахман изведал страдания и опасности, сопряженные с ролью духовного наставника. Его одолевала чахотка, гнездившаяся в его легких. И все же он не отступал от своей цели и преследовал ее самоотверженно, не щадя сил. Вознаграждением его страданию была животворная молитва, бьющие ключом открытия в Торе и неразрывная связь с хасидами-приверженцами. И вот скончался его любимый сын, на которого он возлагал надежду, что тот станет Машиахом. (Вспомним, что в книге "Шивхэй а-Ари" рассказывается, что сын а-Ари, благословенна память его, умирает после того, как а-Ари поддался на уговоры и открыл своим ученикам каббалистическую тайну.) В одном из сновидений привиделось раби Нахману, что он предназначен быть принесенным в жертву в Судный день.
Страдания его сопровождаются сильнейшими религиозными переживаниями и творческими прозрениями. Страдания не отступают, но раби Нахман упорствует в своей молитве, и вот буквы молитвы оборачиваются ангельскими цветами. Они льнут к раби Нахману, и он собирает их в саду сокрытой мудрости.
Троекратно совершенствует хозяин поля, раби Нахман, свое духовное зрение: в час тикуна душ, когда поле является "полем дозорных", в час "сомкнутых глаз", когда ему открывается конечная цель страданий, и в час просветления, когда души и буквы обретают свое место в садах очарований.
Раби Нахман снова смыкает глаза, и вот он оказывается в саду Эдэна, в хороводе праведников, "окружившем" Всевышнего, да будет Он благословен. Осколки мыслей и чувств, не оставляющих его уже многие годы, обретают связь и единство. Невероятное душевное напряжение породило духовную энергию, превратившую их в сияющий монолит – не он ли и есть само учение хозяина поля?
4. Борьба со страданием
Необходимость прозрения конечной цели – Единого – диктуется не только задачей преодоления страданий, но и уподоблением букв молитвы цветам, с которыми буквы сливаются воедино в многоцветном саду. Ибо молитва "расстилает" человеческое страдание перед Б-гом, а страданию не найти места в саду цветов-букв, если не верить в благость конечной цели Благого и Благотворящего.
Единоборство праведника со страданием раби Нахман описывает в метафизических терминах, отмечая следующие стадии:
1. Человек страдает от адских мук.
2. Человек "смыкает глаза", растворяется в Б-ге, и ему открывается конечное назначение страданий как всеобъемлющее благо. Он не знает содержания и смысла конечной цели, но верит в ее существование и посвящает Единому и Благому все свои мысли и чувства. В этом состоянии близости, "прилепленности" к Б-гу, именуемом двэкут, страдания упраздняются, и безмерная внутренняя радость затопляет сердце человека.
3. Когда состояние двэкут достигает такой силы, что душа готова покинуть бренное тело, человек вынужден ослабить силу своего приобщения к Б-гу, и тогда его атакуют "вершители казней" – бесы, и мучения возобновляются с новой силой.
4. И вдруг человек испытывает озарение, Тора заново открывается ему. Причина же в том, что в предшествующем состоянии двэкут он удостоился внутренней радости, которая есть сосуд откровений Торы. Рэшимо, "отпечаток" этой радости, возносит человека к высшим источникам Торы, не замутненным грехом сотворения золотого тельца. Из этих праисточников черпает человек обновленную, животворящую душу Тору и удостаивается венцов Торы Синайского откровения. Обновление Торы не устраняет страдание, но оно "охлаждает" его. И человеку придется примириться с сосуществованием страданий и обновлений Торы – до конца своих дней. Хозяин поля, и он тоже, ничего не может с этим сосуществованием поделать, ибо его работа по исправлению душ неотъемлема от него на бытийственном уровне. Без сосуществования страдания и обновления Торы хозяина поля одолело бы страдание, а наличие такого сосуществования ведет к тому, что адские муки превращаются в "муки любви" (Брахот, 5:1), которые развязывают силы созидания.
Обновления Торы проистекают из "разума" (коренящегося в высших сфирот: хохма, бина, даат), а "слова молитвы" исходят из души – "дочери разума". Как Святой, да будет Он благословен, вдунул в человека дыхание жизни и наделил его крупицей Б-жественного (Стих Торы: "И вдунул в ноздри его дыхание жизни, и стал человек душою живою" (Бытие, 2:7), – толкуется "Зоаром" так: "Тот, Кто вдунул, вдунул из глубин Своих"), – так творит душа слова молитвы, прислушиваясь к их молве и мольбе. Тикун разума (посредством обновлений Торы) влечет за собой тикун души ("дочери разума") и озарение молитвы светом конечной цели мироздания (тахлит).
Глаза хозяина поля, которые сомкнулись и просветлились, глядят теперь с "поля дозорных", и он способен "видеть" молитвы своих людей и помогать их совершенствованию.
Поучение раби Нахмана о хозяине поля завершается цитатой из трактата Таанит, где предстает перед нами чудесное видение хоровода праведников. Трактат этот посвящен теме преодоления страданий посредством поста и покаяния. Возможно, это видение хоровода представляет собой ответ на проблемы страдания. Перст праведников, указывающий на Всевышнего, не напоминает ли он о персте Всевышнего, начертавшем заповеди на скрижалях? Ибо человек, который меряется силами со страданием и преодолевает его... способен начертать своим перстом и на сапфировом камне скрижалей.
5. Претворение поучений учителя в молитву раби Натаном Штернарцем
Если содержание самого поучения – это мысли из тайника души раби Нахмана, "хозяина поля", то молитва раби Натана открывает нам, какой отклик мысли учителя находят в душе его ученика-хасида.
Молящийся испытывает чувство вины, потому что вышел за пределы сферы святости, пределы поля, на котором его учитель пестует деревья-души. Его выход за пределы поля был вызван, в частности, преследованием врагов, разрушивших состояние сосредоточенности, необходимое для сохранения двэкут, "прилепленности" к Б-гу. Несмотря на эти трудности, он жаждет устремиться душой к конечной цели, чтобы созерцать вечное благо и преодолеть таким образом свои страдания.
В этой молитве раскрывается личность раби Натана. По его мнению, он оказался за пределами поля душ и он лично нуждается в помощи хозяина поля. И поэтому он молится о том, чтобы появился подлинный хозяин поля, который принесет ему избавление. Когда хозяин поля пребывает в сокрытии, он чувствует себя бессильным. Вместе с тем, он ожидает, что Всевышний услышит его молитву и дарует ему избавление. Мне же представляется, что когда он молится об истинных цадиках, называемых "хозяевами поля", он включает себя в их число. Доказательство я вижу в том, что имеется сходство в изображении им его ненавистников и ненавистников хозяев поля. И, возможно, существует различие между "истинным хозяином поля", праведником мессианского уровня, и просто "хозяевами поля", в число которых входит раби Натан как руководитель браславской общины.
Остановимся на каванот – устремлениях молящегося, его святых умыслах – и на направлении его мыслей, как они отражаются в этой молитве.
1. О святых умыслах в молитве
"И если иногда Ты помогаешь мне, пока я не начну внимать и не различу издалека какой-то буквы или речения святой молитвы... то я долго не могу расстаться с ними, двинуться дальше и продолжить молитву".
На первый взгляд кажется, что раби Натан знает, что "здесь нет полноты, раз я должен много говорить... ибо потребности мои многочисленны", но, с другой стороны, он знает, что "если бы мы удостоились превратиться в слух... дабы слышать, понимать и постигать... несравненную силу и красоту каждого речения, мы не могли бы закончить... даже одно речение... (не будучи в силах порвать) узы, возникшие между речением этим и душой". Из поучения следует, что даже "хозяин поля" не удостаивается связать воедино молитву обычным путем. Поэтому представляется, что в своей исповеди о великих трудностях установления связи между частями молитвы раби Натан раскрывает свои чувства и свой уровень в молитве, не обнаруживая при этом чувства вины.
2. О направлении его мыслей
"Я нарушил границы святости, переступив их и влево, и вправо. Ибо взгляд свой устремлял я выше ступени своей, созерцая запретное. И, напротив, не удержавшись от мыслей дурных, поглядывал часто за пределы святого... пока не помутился рассудок, и я уже вообще не могу говорить и не знаю, как творить перед Тобою молитву". Он испытывает чувство вины, и молитва его становится еще более страстной, он укрепляется в вере и сильнее прилепляется к Б-гу.
3. Об отдельных отрывках из "Необычайных рассказов"
Сердце и родник
Связь между сердцем и родником порождает страдание, отчаяние и постоянную тоску. Их чудесное функционирование становится возможным благодаря метафизическому времени, создаваемому праведным человеком, и благодаря птице, своими крыльями защищающей сердце от палящего солнца. Это временное разрешение проблемы, но оно поддерживает существование сердца и выполняет назначение, подобное обновлениям Торы, которые приглушают страдания хозяина поля. Подобно тому, как страдание и тоска сердца и родника дают пищу их непостижимым переживаниям, так борьба со страданием образует могучий стимул для духовного восхождения хозяина поля. Песни сердца и родника, а также тикуны хозяина поля жизненно важны для существования мира. Как упоминалось, страдание хозяина поля найдет свое разрешение в хороводе праведников в саду Эдэна. И, оказывается, страдание сердца разрешится, когда Всевышний изменит строение горы, на которой находится родник. Тогда сердце сможет приблизиться к роднику, не потеряв его из виду.
История о садовнике
Эта история повествует о чудесном садовнике, который принес исправление испорченной державе. Садовника, скрывающегося под личиной нищего, знали в этом государстве. Но потребовалось, чтобы граждане этого государства познали бедствия и болезни духа, прежде чем они согласились воспользоваться помощью неприметного нищего, пребывающего в сокрытии "садовника"-Мессии. Садовник до своего откровения миру считался безумцем, и его забрасывали камнями. Из этого можно заключить, что "хозяин поля", раби Нахман, тоже страдал оттого, что только небольшая преследуемая община нуждалась в его благословенных услугах. Но истинные страдальцы, неизлечимо больные, – те, кто не ищут подлинного хозяина поля. Как сказано, история кончается обещанием, что в конце концов мир найдет истинного своего руководителя и обретет избавление.
История о хозяине молитвы
В этой истории хозяин поля выступает как хозяин молитвы. Разнообразными путями он учит, как надо молиться и служить Творцу. Исправление держав осуществляется в два этапа. На первом – в руководители выбирали людей Царя, которые пытались уменьшить зло в своих державах. Полное исправление осуществилось, когда люди Царя встретились, держали совет и обратили свои державы к тэшуве. Другими словами, каждый из людей Царя – как бы хозяин поля, пребывающий в сокрытии, и руководит ими хозяин молитвы, который действует, вдохновляемый Царем. Чудесный младенец, который исчез, возвратился и открылся, – это маленький сын раби Нахмана, умерший во младенчестве. Это несчастье привело к созданию поучения "Хозяин поля". И, быть может, здесь нашли свое выражение упование и надежда на воссоединение отца с сыном в мире грядущем.